Море и фантазии

Модестас не всегда рад возвращаться обратно в Москву, особенно после того, как какое-то время прибывает в Литве у родителей. После вступления в сборную он практически даже не поддерживает контакт с матерью и отцом, лишь раз в месяц-другой обмениваясь телеграммами, не считая каких-то особых поводов. Да и те всегда были не особо против — отпустив младшего сына в свободное плаванье, они старались лишний раз не вклиниваться в его жизнь, мол, дел по горло, мотается со своим баскетболом по всему земному шару, зачем лишний раз давить на него? Сам же Пауласкас с удовольствием писал домой, иногда даже старался звонить по межгороду, выстаивая огромные очереди в переговорном пункте и убивая сотни тысяч нервных клеток там. Но ожидания того стоили — ради спокойного и бархатного голоса мамы он был готов на всё. Или почти на всё, иногда дождаться момента, чтобы позвонить, капитан сборной СССР просто не мог, терпение кончалось быстрее, чем наступал его черёд подходить к телефону. В Клайпед он приезжал раз в сто лет и, как любил говорить Ваня Едешко, «на Яблочный Спас». Проводил отпуск дома Модестас в лучшем случае раз два-три месяца, а то и в полгода, когда график не был под завязку забит. И каждый его визит в родное гнездо проходил одинаково. Сперва на пороге его встречало вечно уставшее лицо матери, которая постоянно забывала снять с головы косынку, закрутившись с бытовыми делами. С годами мама не менялась, только выглядела всё более и более изнемождённой, хотя тусклые ореховые глаза по-прежнему смотрели на mažylis Moda[1] с огромной теплотой и с любовью, как в детстве. Шелковистые светлые волосы, в которых не было и намёка на седину, нежная кожа, ласковые руки... Даже её кремовое платье с белым воротником и фартуком, повязанным поверх, оставалось таким же, каким Пауласкас его помнил. Женщина, воспитавшая четырёх детей, была волевой и сильной, но в то же время очень тихой и кроткой, даже в какой-то мере апатичной, поэтому бурных приветствий Модя не ждал, ограничиваясь лишь тем, что осторожно обнимал миниатюрную и хрупкую фигурку родительницы за плечи, пока та в свою очередь медленно расцеловывала щёки младшего сына. Потом они вместе проходили в дом, направляясь прямиком в гостинную, где всегда сидел в кресле-качалке отец семейства. Он был уже наполовину сед, по-прежнему угрюм и серьёзен, высок и ладно сложен, читал газету и курил трубку прямо в помещении. Часто мать ругалась на него за это, но senas Feliksas[2] был неисправим, лишь отмахивался и продолжал пускать в воздух колечки дыма из-под густых рыже-серых усов, периодически исподлобья поглядывая на отпрыска. С детства ничего не поменялось, это грело Модестасу душу. Папа тоже особой эмоциональностью не отличался, давал волю скупым чувствам только тогда, когда Пауласкас уже собирался уезжать и стоял в дверях с чемоданом. А до прощания обязательно следовал длительный обед, за которым не принято было много болтать, зато нужно было обязательно съесть всё, что приготовлено, от кугелиса до кекса с сухофруктами. Даже в Москве молодой человек столько не ел, а дома приходилось, чтобы не расстраивать маму, которая накрывала такой шикарный стол исключительно к его приезду. И пир горой продолжался до самого окончания отпуска, из-за чего зачастую Модя потом не питался несколько дней, будучи откормленным на неделю вперёд. Когда дело доходило до расспросов, инициатором коих в основном был отец, он либо деликатно отмалчивался, либо отвечал поверхностно, но это всех устраивало. Благо, что родители не задавали вопросы, касающиеся личной жизни и её дальнейшего развития, иначе Модестас не ответил бы. Спортивная карьера — ради бога, хотя и там планы были не до конца определёнными. Но всё остальное табу. А что говорить? Узнай его старики, что их чадо ложе делит не с девицей и даже не с двумя, а с товарищем по команде, то седых волос на их головах стало бы значительно больше, поэтому про Сергея он никогда и упоминать не смел. Хотя с Беловым у них было почти всё в полном порядке, жаль только, что вместе не жили, приходилось шкериться по квартирам друг друга, чтобы побыть вместе без посторонних глаз. Они даже не были официальной парой, по крайней мере, полноценно это не обсуждали, переносили собственные отношения спокойно и без лишних разговоров. И благо, что никто не знал. Как минимум, это грозило бы тюрьмой за мужеложство, огромным скандалом и праведным гневом отца, который терпеть не мог гомосексуалов, мол, то люди больные и их нужно принудительно лечить. Иногда эта тема и становилась камнем преткновения, который создавал на пути светлого развития нужных отношений огромную кучу препятствий. Поэтому молодой человек молчал, как партизан. Незачем маме с папой и их неподготовленным к таким новостям душевным равновесиям знать об этом. Всё время дома он просто гулял по улицам родного города, иногда заглядывал в свой баскетбольный клуб, чтобы поздороваться с вроде бывшими, а вроде и не совсем товарищами, спал и помогал матери по хозяйству, потому что многие вещи самостоятельно она делать не могла. Например, починить крышу на террасе (которую Модестас благополучно чуть не доломал окончательно), перетаскать гору кирпичей для печи во дворе, о которой мечтал отец с незапамятных времён, выкрасить забор с калиткой... Да, приехал не только отдохнуть, но ещё и поработать, что с этим сделаешь? Нельзя отказывать женщине, которая тебя родила и воспитывала большую часть твоей жизни, это было бы не слишком благородно. Молодой человек даже провернул небольшое дельце — купил отцу машину, но тот, получив подарок, весь оставшийся день ворчал, как самый настоящий пенсионер, которому докучают своими выкрутасами родственники. Если бы ребята из сборной СССР познакомились с Феликсом Пауласкасом, то не осталось бы сомнений, в кого у их капитана такой тяжёлый и временами невыносимый характер. Но недели пробежали незаметно, казалось, что приехал только вчера, а уже нужно отчаливать в аэропорт и возвращаться обратно. На прощание родители заботливо попросили не косячить, чего, конечно же, взбалмошный юноша пообещать не мог, и выдали небольшое количество домашнего печенья, которое до конца пути не дожило. Вернулся обратно в Москву Модестас в десятом часу утра, хотя думал, что это произойдёт намного позже. Они с Сергеем договаривались, что тот заберёт горе-путешественника часов в двенадцать, поэтому оба ориентировались на это время, чтобы не разминуться. Но Модя не был бы самим собой, если бы в его просветлённую голову не пришла идея вернуться домой своим ходом, чтобы сделать Белову сюрприз. Комсорг иногда приходил в квартиру друга, чтобы полить цветы, которые каким-то чудесным образом не сникли, ведь Пауласкас вечно забывал о том, что у него дома есть любого вида растительность. И чаще всего этот чудесный момент приходился на самый вечер, поэтому он иногда оставался на ночь, но хозяин жилища против не был — даже если его и нет рядом, он всегда рад Серому. Хотя, лучше было бы видеть его прямо перед собой, а не представлять долгожданную встречу на протяжении нескольких недель... С Беловым Пауласкас не созванивался на протяжении всего отпуска. Привычнее было это делать в Москве, часами молчать в трубку, ведь так легче поддерживать общую атмосферу. Им и слова не нужны, они и без того наперёд знали, что услышат; прекрасно понимали, как иногда не хватает кого-то из них рядом, как они скучают и очень хотят крепко обняться при встрече. А вот Литва — совершенно другой разговор. Создавалось ощущение, будто оба отдыхают друг от друга или один просто забыл о существовании другого, но всё было совершенно иначе. Они помнили, ещё как, но дела Сергея никак не могли переплетаться с беззаботным отдыхом Модестаса. Комсорг и без того прекрасно осознавал, что ничего с его дураком не случится, он ведь уже здоровый мужик, двадцать семь лет, к тому же нужно очень постараться, чтобы попасть в передрягу в родном городе. В аэропорту правда могли возникнуть проблемы, но зачастую работники просто спускали всё на тормоза, видя перед собой знаменитейшего на весь Союз баскетболиста. Поэтому беспокоиться было не о чем. К слову, Модя и сам очень удивился, когда его обшманали с ног до головы за довольно короткое время, ведь обычно обязательно к чему-то, но цеплялись. Поэтому освободился он ещё раньше, чем ожидал, после чего, держа в руке чемодан, по утреннему теплу начала июня направился домой. И вот, он тихонько прошмыгнул в квартиру, словно вор, крадучись, и, оставив всю ручную кладь в коридоре, прошёл на кухню. Он успел забыть, как выглядит собственное жилище, создалось впечатление, что это совершенно незнакомое место. И какого же было удивление Пауласкаса, когда он увидел сидящего за столом спиной к дверному проёму Сергея, который неторопливо что-то читал, пока рядом остывал горячий кофе, испуская в воздух тонкие струйки полупрозрачного белого пара. Приходит теперь, как к себе, даже не стесняется, хитрец. Обычно Серый даже особо не заморачивался и не спрашивал разрешения, чтобы нагрянуть в чужую квартиру, как и сам Модестас, когда дело касалось посещения хором друга, но, признаться, наличие комсорга в доме стало для молодого человека очень приятным сюрпризом. День начался ещё лучше, чем ожидалось. Это лишь заставляет литовца с озорством улыбнуться и, поддавшись азарту, с кошачьей грацией он бесшумно зашёл за спину своей жертвы и резко схватил её за плечи, сминая их сильными руками. Белов вздрогнул и обернулся, лицо у него бледное от лёгкого испуга и пробившего насквозь волнения, будто он только что увидел привидение. Но нет, это не фантом, иначе просто так он бы не отделался. Это куда лучше. В душе Сергея сразу же всё расцвело пышным цветом и радость заструилась по венам, как тёплая вода зимой по трубам, но вида он не показал, лишь с холодным прищуром взглянул на молодого человека, стараясь налюбоваться им спустя долгое время ожидания. И как же Модестас любил эти глаза, даже когда они обдают его прохладой, словно ледяным и пронзающим ветром, от которого замерзают руки и по коже табунами бегут мурашки — серые, лучистые, в обрамлении длинных тёмных ресниц, всегда серьёзные и даже в какой-то степени грустные. И при всём этом они самые любимые, ни у кого больше таких быть не может. В самой их глубине было видно едва уловимый огонёк, тёплый и игривый, который встрепенулся, как только комсорг встретился взглядом с другом. Модя прекрасно знал, что, несмотря на лёгкое удивление и ступор, он очень счастлив и едва держался, чтобы не кинуться на чужую шею с объятиями, но до последнего морозился, продолжая таращиться и стараясь осознать, как же так получилось, что его ненаглядный (или почти, иногда глаза б его не видели эту бесстыжую физиономию) вернулся на два часа раньше положенного времени. Да уж, вот что-что, а уравновешенный темперамент Серого всегда говорил сам за себя — пока какая-то эмоция ненароком не проскользнёт, то хрен ты чего дождёшься. Это Модестас был товарищем далеко не самым умиротворённым и приземлённым, в отличие от своего возлюбленного он ничего в себе не держал, наученный горьким опытом. Одно неловкое движение могло стоить Белову того, что его тут же облобызали бы всего на месте, но Пауласкас продолжал вкрадчиво и хитро улыбаться, рассматривая восседающую на стуле фигуру. Господи, как же литовец любил, когда Белов одевался в костюмы. Ощущение, будто на свидание собирается, не хватает только букета из каких-нибудь цветов в руке. Этот пиджак светло-бежевого цвета, строгие брюки, идеально выглаженная рубашка... Одетый с иголочки, с идеально уложенными волосами, он выглядел настолько официально и ещё более мужественно, что дыхание невольно замирало. Иногда Пауласкас даже ловил себя на мысли, что неплохо было бы разложить Сергея на какой-то горизонтальной поверхности прямо в таком виде и сделать то, чем обычно они занимались, когда положение дел позволяло... Но когда он воодушевлённо осмеливался поведать о своих фантазиях, то комсорг их не разделял и крутил пальцем у виска, мол, зачем портить хорошие вещи (импортные, между прочим!), когда можно всё проделать без них? Зануда. Хотя, нет, он консерватор, вполне молодому человеку хватает того, что он уже переступил через себя и позволил капитану сборной себя совращать в любых позах и в различных местах, а что касается чего-то более экзотического — вот уж увольте. Но даже так Модя не мог перестать оглаживать узкие плечи друга, скрытые под плотной и гладкой тканью пиджака, пока в душе внутренние демоны ехидно посмеивались и вырисовывали в подсознании различные иллюстрации, достойные порнографических журналов. Удивительно, только зашёл домой, а его уже на грех толкают. Поразительно. Они даже не здоровались друг с другом, только переглядывались, долго и жадно, словно старались насытиться друг другом без лишних слов. И будет бесстыжей ложью, если сказать, что им обоим это не нравилось. Наоборот, тишина — чуть самый любимый звук в их отношениях, не считая тихого смеха прямо на ухо или открытых стонов во время секса. Модя любил голос Серёжи, который своим низким, бархатным и спокойным тембром напоминал тягучую медленную мелодию, а Белов в свою очередь отвечал тем же, при любой возможности цепко хватаясь за перспективу вслушаться в сладкие интонации и колоритный акцент. Но всё равно, баскетболисты не могли перестать безмолвно наблюдать за каждым движением, словно дикие хищники, не могли остановиться, чтобы перестать держать язык за зубами и сказать столько всего, что нельзя было сказать тогда, когда они находились за сотни километров друг от друга. Ужасно огромное расстояние стало одним из самых сложных испытаний, но бурная радость от того, что томительное ожидание закончилось, не могла отпустить никого из спортсменов. И неизвестно, сколько бы продолжалось это немое кино, которое не сопровождалось никакими действиями, если бы в один момент Пауласкас не прильнул к чужим губам, осторожно и ласково прижимаясь к ним. Как же он скучал по этим чувственным и мягким устам, как желал снова коснуться их, насладиться их нежностью. И едва только литовец спустя несколько секунд отстранился, то сразу же заметил, как на лице Белова проскользнула едва уловимая улыбка. Ну наконец-то, прорвал оборону. — Напугал,— прервал недолгое молчание Сергей, после чего принялся рассматривать лицо молодого человека так, словно не знал, кто находится перед ним сейчас.— Ого... Неплохо тебя поездка потрепала. Он говорил про тонкие тёмно-рыжие усишки, которые его товарищ отрастил просто потому что ему было лень бриться. И Модестас по-настоящему искренне этим гордился, даже не стал от них избавляться, чтобы Белов увидел, что не только он может так щеголять. Но литовцу усы совершенно не шли, напрашиваясь быть поднятыми на смех. Они выглядели до того странно и нелепо, что доходило просто до того, что они перебивали безукоризненную красоту молодого спортсмена. Сергей никогда прежде не видел, чтобы капитан сборной хоть когда-то пропускал время бритья, сам далеко не раз и не два заставал его в ванной с утра, с гелем или плотной пеной на лице, от которых потом кожа пахла просто великолепно. — Нравится?— голос Моди звучал самодовольно и явно подталкивал успокоившегося Серого к похвале.— Теперь в нашем дуэте не только ты красавчик. — Ты похож на таракана,— усмехнулся комсорг, чуть склоняя голову набок.— Тоже рыжий, усатый и хочется тебя газетой хлопнуть, когда начинаешь раздражать. — Так и не научился делать комплименты,— Пауласкас тихо хохотнул, прикрывая глаза и самозабвенно прижимаясь губами к чужому виску.— Хотел сделать сюрприз, да видно тебя невозможно удивить. — Сильнее уже не удивишь, особенно после такого вброса,— Белов заметно оттаял и бережно положил свою ладонь на руку товарища по команде.— Почему не предупредил, что приедешь раньше? Я уже собирался за...— он запнулся, но затем, заметив, как тут же в чужих глазах проснулся неуправляемый интерес, виртуозно увильнул:— Собирался заехать домой, чтобы доделать кое-какие дела. Модестас нахмурился. Как же его раздражала эта противная привычка что-то не договаривать. Но такой уж человек Серёжа, всё приходится из него тянуть клещами. — И какие дела у тебя там на горизонте замаячили?— он старался осторожно подступиться к нормальному ответу, но собеседник оказался куда хитрее. Или настойчивее. — Сначала ответь на мой вопрос. — Твоя упрямость утомляет,— с наигранной усталостью в голосе литовец вздохнул и, отстранившись, отошёл к столешнице, опираясь на неё спиной, чтобы не упускать Сергея из виду.— Кто ж знал, что это займёт меньше времени? Если бы я знал, то точно информировал бы тебя. А так на своих двоих добрался. — Благодарю за заботу,— молодой человек сдержанно кивнул и снова пронзительные серые глаза устремились на Модестаса.— Как съездил? — Просто замечательно. Уже подумывал остаться и не возвращаться, но как я тебя тут одного оставлю? В следующий раз обязательно беру вас, сударь, в охапку и смотаемся вместе,— Пауласкас мечтательно и блаженно улыбнулся.— Да, было бы неплохо. Тебе явно не помешало б голову проветрить. — Мне и здесь привольно,— Белов приподнял одну бровь.— Расскажи лучше нормально, как отпуск прошёл. А то зря мы что ли всей командой три недели выслушивали бесконечный бубнёж Гаранжина? Свалил, видите ли, скоро сезон начнётся, а он,— комсорг сделал голос чуть монотоннее, чтобы спародировать интонацию тренера.— А он черте чем мается. — Как будто впервые выслушиваете, я вас умоляю,— литовец вскинул руки, словно сдавался перед обезоруживающими словами друга.— Вообще, на самом деле, всё лучше некуда. Родителей навестил, к своим ребятам по клубу заглянул, на море наконец-то вырвался. Не поверишь, вообще все берега на пляжах заняты. Нашли курорт, понимаете... Одни приезжие, как будто своих территорий мало. Сергей хмыкнул. Если абсолютно любой рассказ Модестаса не содержит в себе хотя бы одну жалобу, то можно дальше и не слушать. Обычно претензии в сторону кого-либо являли собой недовольство всеми, кто живёт в СССР, за исключением прибалтийских народов. И сколько бы Белов не просил быть немного спокойнее в бурных изречениях, итог всегда был одним и тем же, поэтому он предпринимал какие-то меры только тогда, когда Пауласкас начинал откровенно борщить с обругиванием. Но, тем не менее, было видно, что выходные в Литве пошли молодому человеку только на пользу. Было видно, что тот отдохнул и проветрился, да ещё и хвост подраспушил, как королевский павлин. Интересно, завёл ли роман на стороне? Если такое произошло, то комсорг с радостью бы припомнил этому Дон Жуану всё сказанное и повырывал из задницы все павлиньи перья. Ему не свойственна была ревность в привычном своём понимании, но даже так было бы неприятно стать обманутым, пусть даже они с капитаном сборной не совсем в тех отношениях, в которых стоило бы быть. — Кстати, я тебе презент привёз,— литовец не сразу вспомнил, что хотел сказать об этом ещё тогда, когда только вернулся.— Он в чемодане. Я ещё не разложил вещи. — Я посмотрю, не утруждайся,— Сергей поднялся с места и вышел в коридор, где сразу же обнаружил пресловутый чемодан и, открыв его, принялся неторопливо перебирать его содержимое.— Надеюсь, там что-то приличное? — Ага, цветочек аленький, специально для доброго молодца,— прыснул со смеху Модя, переводя внимание на нетронутую чашку кофе на столе.— Как там у вас говорилось? «Коли знаешь, что искать, то как не сыскать»? Из глубины коридора послышался тихий смех. Наконец-то Серый перестал куксить мордочку. И пока товарищ комсорг потрошил чемодан, пусть даже и аккуратно, Пауласкас воспользовался моментом и принялся попивать чужой кофе. Да уж, это была просто сказочная дрянь, ужасно крепкая, да к тому же ещё и с горелым привкусом. И как только он может такое пить? Правда кофеином Белов не баловался, прибегал к этой крайности только тогда, когда не высыпался и когда при этом очень сильно куда-то опаздывал, а пары-тройки лишних часов сон просто напросто не было, поэтому варить напиток как надо он не умел. Хорошо, наверное, что комсорг не готовил такую редкостную гадость каждый день, иначе бы Модя его жалел в открытую. Горькая и противная бурда разлилась по языку, оставляя после себя пренеприятнейшие ощущения во рту, отчего молодой человек поморщился и небрежно отставил кружку в сторону. Пришлось подняться с насиженного места и поставить греться на плиту чайник, чтобы навести себе нормальный чай. И лишь когда до ушей Модестаса донеслось протяжное и весьма поражённое «Да ладно?», по его губам стремительно расползлась довольная улыбка. Приятно было осознавать, что Белову понравился привезённый подарок, ведь Пауласкас до последнего гадал, попал он в точку или не попал. Комсорг вернулся на кухню в мгновение ока, удивлённо рассматривая несколько виниловых пластинок в руках. На больших бумажных конвертах с яркими фотографиями групп и иллюстрациями крупными буквами красовались названия любимых исполнителей Сергея. «Песняры», «Сябры», «Весёлые ребята»... Всё здесь, прямо на ладони. Молодой человек даже не сразу сообразил, что сказать на столь щедрый жест, только переводил взгляд с пластинок на друга и обратно. Обычно такие подарки капитан сборной не делал, тем более пластинки были очень хорошие, такие просто так не достать. Видимо, снизошло на его голову просветление. — Ну? Скажи хоть что-нибудь, иначе подумаю, что не нравится!— настойчиво потребовал литовец, сводя брови к переносице, когда заметил ступор товарища. — Ты где их нашёл?— Белов поднял на него круглые, как пять копеек, глаза, в которых читался восторг в перемешку с самым искренним удивлением.— Хорошие пластинки же. — Ну, в Литве тоже очень много спекулянтов,— Модя ехидно подмигнул молодому человеку, сложив руки на груди.— Втридорога с меня за них содрали, барыги, но сказали, что это какое-то издание шикарное. Не разбираюсь, но ты вроде такое ценишь. — Очень ценю. Скажи честно, сам додумался или подсказал кто? — Обижаешь. Я тебя как облупленного знаю, вот и решил приятное сделать. А вообще лучше бы спасибо сказал, а то хер от тебя дождёшься. Серый без лишних приперательств заулыбался, положив конверты с винилом на стол, медленно приблизился к капитану и обвил руками сильную талию. Обычно он был не таким податливым, наоборот, предпочитал сдержанно действовать, но когда решался на что-то, не похожее на сухую и неосновательную благодарность, то Модестас чувствовал себя победителем в этой бесконечной игре. — Спасибо,— тихо сказал Белов на ухо товарищу, крепко обнимая его.— Мне приятно видеть, что ты позаботился о подарке. — Какой покладистый. Что случилось?— Пауласкас был бы и рад поломаться и построить из себя обиженку, но осознание того, что Серый действительно доволен, не давало ему это сделать. Проведя пальцами по острой скуле комсорга, он почувствовал, как между ними наступила ощутимая оттепель. Вдохновляющая, окрыляющая и очень уютная. — Радуйся, пока можешь,— Сергей криво усмехнулся и отстранился, чем вызвал в свою сторону волну немого негодования.— Перестань смотреть на меня, как будто я тебе жизнь подпортил. Ты попросил благодарности — я её предоставил. — Ладно-ладно, не нуди,— беззлобно фыркнул литовец, чтобы на корню присечь угрожающее разверзание бездонной пропасти между ним и приятелем, на последок щёлкнув того ладонью по бедру.— Я тебя понял. — Вот и славно,— взгляд молодого человека вновь охладел и сделался донельзя серьёзным, отчего по коже капитана сборной пронёсся табун неприятных мурашек.— Можешь теперь отдыхать. А я поеду. Обещал Гаранжину помочь провести пионерам лекцию. Лицо Моди сразу приобрело багровый оттенок. Куда-куда собрался?! Совсем что ли попутал? С каких пор вообще на кого-то спихивают подобную деятельность? Он же только приехал, а эта пташка перелётная уже собирается упорхнуть, с какой бы это радости? Пауласкас нахмурился и, сделав рывок вперёд, схватил друга за мраморное запястье, чтобы удержать его рядом. Не для этого он в самолёте томился, как в консервной банке, добирался, как получится, и ждал, верно ждал, как будто то был не взрослый мужчина, а известная собака из Японии, имя которой благополучно решило вылететь из головы в самый нужный момент. Когда всё успело пойти не так, почему ещё недавнее тепло долгожданной и сладкой встречи успело превратиться в пыль? Нет, Серёга явно что-то не договаривает и не хочет о чём-то рассказывать, увиливая от ответа всеми возможными способами. Такой резкой перемены настроений никогда не происходило, в душе баскетболиста закрались некоторые сомнения в чужой искренности. — Серый, ты что-то темнишь,— Модестас притянул Белова к себе, внимательно смотря в серый омут его глубоких глаз и показательно цыкая языком.— Врать не умеешь. Что не так? — Хочу, чтобы ты отдохнул после долгого перелёта,— невозмутимость Сергея начинала ужасно раздражать, но в то же время вызывала нездоровый интерес у Пауласкаса.— Это называется за-бо-та. Вечером заеду ещё, если так сильно этого желаешь. — Нет, ты меня не понял. Я желаю, чтобы ты никуда не уезжал, а остался со мной. Я ужасно соскучился, буквально дни считал, когда снова тебя увижу, и не для того, чтобы ты сейчас взял и слинял куда-то под шумок. Объясни, что на тебя нашло? Белов отвёл смешанный взгляд в сторону, будто выбирал правильный вариант ответа в этой викторине, чтобы Модя поверил. И чем ощутимее становилось давление со стороны Модестаса, тем сильнее Сергей понимал, что долго отмалчиваться у него не получится. Его не отпустят, пока правда не всплывёт наружу в любом своём виде. — Не пойми меня неправильно,— вкрадчиво начал комсорг, чувствуя бешенное сердцебиение своего собеседника.— Но... ты ничего не рассказал о женщине, с которой живёт твой сын. Неужели предпочёл забыть о них? — Тьфу, я уж думал, серьёзное что-то случилось,— с облегчением в голосе воскликнул прибалт, нервно хмыкнув.— Только не говори, что ты из-за этого такой заведённый? — Модя. Без шуток. — Если твоя душенька будет довольна, то признаюсь. Ни у кого не был, ни с кем не спал. Не шалил, никого не трогал, вёл образ жизни примерного гражданина. Впервые в жизни он увидел, как Серёжа ревнует, ведь обычно и намёка на какие-то противоречивые чувства у него не было, поэтому, видимо, он предпочёл убежать от них и привести мысли в порядок. Но и Пауласкас не вчера родился. Да, факт того, что откровенно наплевать ему было на ребёнка от дамы, имя которой он и не вспоминал, было огромным перманентным пятном на его биографии. За всем этим стояла другая история, не особо притягательная в деталях, о которой литовец не желал распространяться. Не доставлял её рассказ особого удовольствия, что поделать. Когда-то давно его абсолютно не радовала перспектива уйти из спорта и варить борщи в семейном гнезде, где под боком нелюбимая женщина и нежеланный ребёнок, к тому же ещё неизвестно, от него или нет. Поэтому тему эту Модестас поднимать очень не любил, предпочитал называть всё это «ошибкой молодости», но в то же время не мог и подумать, что Белова это так гложет, ведь тот обычно был чересчур рассудительным и с головой в такие вещи не бросался. Вздохнув, капитан сборной положил ладонь на чужой затылок, путаясь пальцами в мягких прядях тёмных волос. Как много он хотел сказать Сергею, как хотел, чтобы тот верил в искренность любви, которую оба проносили с трепетом... Литовец почувствовал, как руки комсорга неуверенно легли на широкие плечи. От чужих прикосновений по телу разлилась волна приятного и успокаивающего тепла. — Серый, ну-ка посмотри на меня,— строгость в голосе Пауласкаса была до того железной, что Белов больше не мог противиться и послушно поднял голову.— И послушай. Без своих этих упирательств, пожалуйста, иначе не разберёмся. На секунду он замолчал, думая, как бы корректнее было лучше начать. Нормально выражаться Модя почти не умел, косноязычность мешала. Весь запас выражений, которые могли бы звучать более-менее убедительно и красиво, был растрачен давным давно, но ради своего чуть ли не самого любимого человека он готов был постараться и напрячь мозгу, чтобы тот не сомневался — никакой бездонной ямы между ними нет и никогда больше не будет. — Я не знаю, что там твоё больное воображение успело вырисовать во всех красках, но наступи ты на него, что есть силы. Да, я предпочёл забыть об этом... грузе. Потому что не хочу. Не хочу быть заложником обстоятельств, не хочу сажать себя на цепь, как псину, не хочу обременять себя тем, что мне не нравится. А знаешь, чего ещё сильнее не хочу?— он чуть прищурился и, не дав Сергею ответить, продолжил:— Чтобы ты сомневался во мне. Сложно наверное поверить в то, что я могу быть привязанным к кому-то, но прими это как должное. Мне нет смысла что-то от тебя скрывать, прятаться или что-то в этом роде. Знаешь, почему? Да потому что люблю тебя, никто мне больше не нужен. Думаешь, стал бы я рваться обратно в Москву , если бы меня с той вертихвосткой что-то связывало? Очевидно же, что нет, в противном случае с порога бы заявил, что теперь я счастливый семьянин. Люди не созданы для одиночества. Наши руки стремятся к объятиям, пальцы — к прикосновениям. Нам необходимо общество близких, их любовь. Мне необходим только ты, Серый. Поэтому я очень прошу тебя, выбрось из своей просветлённой башки всякую дурь и постарайся уверовать в то, что я никогда тебе не врал и врать не собираюсь. Белов молчал, обдумывая чужие слова. Необычно было услышать от Модестаса настолько красивую, гибкую и отточенную речь со всеми вытекающими из неё аргументами, ведь того с натяжкой можно было назвать романтиком или поэтической натурой. Говорил он настолько серьёзно и убедительно, что терзающие душу мысли и опасения пропали сами собой, уступив место умиротворению. Невольно ему даже захотелось почитать библию, но это могло подождать. Закивав, комсорг обессиленно уткнулся лбом в излюбленный изгиб шеи. В словах капитана сборной был какой-то смысл. Мозг не воспринимал больше абсолютно ничего после столь развёрнутого монолога-исповеди, оставляя Белова прибывать в какой-то странной прострации, что представляла собой тёплые и много значащие объятия Пауласкаса. Наверное, этого было вполне достаточно, чтобы избавить себя от всего, что так тяготило и выедало чайной ложкой изнутри. Но в то же время Сергею, который привык целиком и полностью полагаться на самого себя, было немного сложно вернуть поток мыслей в нужное русло, отчего в ушах всё звенело, словно в стеклянном доме его внутреннего мира кто-то одичало решил покидаться камнями. — Я не умею полностью доверять человеку. Это, наверно, правильно. Доверие может убить, а недоверие лишь только ранить,— сознался комсорг, которому довольно трудно было ворочать языком.— И самое ужасное, что ты не виноват. Это мои тараканы. — Тут явно нужна дезинсекция,— фыркнул литовец, не отпуская своего благоверного.— Слушай, я знаю, что есть вещи, которые нельзя объяснить и которыми невозможно поделиться. Но давай начистоту? Если ты и дальше продолжишь цепляться за всё, что может подорвать то, что мы оба старались выстраивать, то и пытаться что-то сохранить незачем. — Это я и без тебя прекрасно знаю,— Сергей болезненно нахмурился, продолжая жаться к долговязому телу.— Просто... всё это ужасно сложно. Мы по лезвию ходим с этим романом, иногда вся эта игра в прятки становится невыносимой. И когда ты уходишь, то я боюсь, что ты больше не вернёшься. Никогда ничего такого не чувствовал, понимаешь? — Что я тебе только что сказал про то, чтобы ты всякую дрянь из головы выкинул?— Пауласкас обхватил чужие щёки ладонями, обеспокоенно посмотрев на собеседника.— Может я и не очень красноречив, но лекцию могу и похлеще Гаранжина зачитать. Хватит. Рано или поздно мы всё равно останемся одни. И никто из нас не знает, когда это произойдёт. Но пока мы вместе, нужно плыть по течению. Следовательно, придётся тебе перестать закрывать нос хвостом, и смириться с тем, что я никуда не уйду. Ясно? — Более чем,— Белов снова кивнул.— Извини. Наверное, усталость сказывается. С ума схожу. — Вот почему тебе нужно развеяться, дурилка картонная,— в зелёных глазах прибалта заплясали озорные огоньки.— Ну же, иди сюда. Он грузно опустился на стул, раскинув в стороны руки, чтобы в любой момент поймать Серого. И тот не стал возражать, медленно уселся на чужие колени и, прикрыв глаза, откинул голову назад, пока лёгкие объятия плавно сомкнулись где-то в районе груди. Как же ему не нравились все эти разговоры. Они истощали мысли и пульсировали в висках так, что если до них докоснуться, то в подушечки пальцев глухо ударит волна. Но отрицать то, что Модя прав, комсорг не мог. Когда на литовца снисходил откуда-то свыше порыв философского благоязычия, то правдой за версту тянуло. И правда эта была до того красочная, что и слова поперёк не скажешь. Модестас зарылся кончиком носа в чужие волосы, вдыхая их дурманящий и непохожий ни на что аромат. Кофе, дефицитный шампунь, духи с бергамотом, свежесть подушки... Неповторимо. И как же он любил этот запах, который полностью затуманивал разум и заставлял отречься от всего, что происходит вокруг. Это всё Сергей. Его Сергей, которого ежедневно не хватает, как кислорода, который жизненно необходим, словно дневной солнечный свет и тепло рук любимого человека. Его Сергей, которому тяжело бороться со всем в одиночку. Его Сергей, который с опаской открывается только тогда, когда видит, что не безразличен кому-то. Его Сергей, который так любит по утрам поваляться подольше в кровати и поворчать вдоволь. Его Сергей, вечно холодный, надменный и такой любимый. Пауласкас, забывшись, слабо улыбнулся. Он скучал, действительно скучал, словно они не виделись целую вечность. Была бы его воля, то он бы никогда не отпускал комсорга, ведь действительно сильно дорожил каждой проведённой вместе секундой. — И всё же, давай уедем куда-то? Хоть в Литву, хоть в Крым, да пусть даже в деревню какую-то, неважно,— почти шёпотом проворковал Модя, принимаясь поглаживать ладонью место, где было солнечное сплетение на груди Белова.— А лучше на море. Подальше от всего этого. Комсорг лениво приоткрыл один глаз, сразу же узрев какой-то полусонный настрой на лице товарища. — Прямо перед сезоном? В самый чёс?— недоверчиво проурчал он в ответ, как потревоженный от отдыха кот, который грелся в солнечных лучах.— Тебе заняться нечем? — Пусть даже и так. Напишем Владимиру Петровичу записку, мол, в отпуске, по причине «заколебались от всего происходящего». Соберём чемоданы и укатим. — Ага, только вот запиской тут не отделаешься. Челобитная нужна,— Сергей саркастично хмыкнул. — Как иногда меня напрягает твой сарказм. Но идея с челобитной неплохая. И он посмеётся, и мы плевок в спину не получим. — И как же ты это себе представляешь? «Ой ты гой еси, Красно Солнышко, Владимир Петрович свет! Благодарствуем тебе, боярин наш, за заботу твою и блага прочие! Шлют поклон тебе отроки дел спортивных и прочих важных поручений Сергей и Модестас.»? Пауласкас звучно рассмеялся. Да уж, с одной стороны это звучало очень нелепо, а с другой очень даже прозаично. — Примерно,— сквозь смех едва выдавил он.— С дописочкой: «И просят дать вольную во семь дней рабочих, дабы изведать землю заморскую, Крымом нарекаемую.» — Точно-точно,— поддакнул воодушевлённый Серый, давясь таким же смехом.— «Вопреки наговорам злым и всяким беснопениям прочим, зарекаемся яко агнец быть, не пужать жителей тамошних и другие творить безобразия, дабы не посрамить сборную нашу Принебесную и имени твоего светлого.» — «Да ниспадет на тебя, всемилостивый государь, благодать неземная, благолепия невиданного хоромам твоим и много злата в твои закрома. Надеемся на тебя и уповаем...» О, чудо чудное, как же отрадно Модестасу было слышать смех Белова. Он, наверное, уже проникся исконно-русским колоритом и теперь готов был идти кланяться тренеру в ноженьки его могучие, чтобы милость его заполучить. Шутка про челобитную окончательно развеяло всё напряжение и отрезвила мысли обоих молодых людей, поэтому Пауласкас посчитал, что не воспользоваться этим моментом — глупость и непростительное преступление. — Ну что, боярин, окажете мне честь в опочивальню проследовать да ложе со мной разделить, чтобы грех страшный и незамолимый совершить?— прибалтийский акцент никак не вязался с шутливым говором.— Али кручина вас всё ещё не покинула? — Боже, Модя...— Сергей, улыбаясь, перевёл на него хитрый взгляд. Ну чем не лис?— Ты меня удивляешь. Что, прямо так сразу? — А чего тянуть?— невозмутимо ответил литовец, чуть склонив голову набок.— Пока оба в хорошем настроении и ты не придаёшься меланхолии. Давай-давай, залётный. Сам же потом благодарен мне будешь. Комсорг очень хотел бы поморозиться и сделать вид, что чужое предложение не произвело на него никакого впечатления, но... Да. Он потом будет очень благодарен. Тем более, чёрт возьми, они не виделись три недели, Серый даже не допускал мысли о том, чтобы самозабвенно придаваться рукоблудству, словно собственная ладонь могла в одночасье превратиться в расчётливую любовницу, которая влезла бы в их с Модестасом взаимоотношения. Даже усталость не помешала, он не смог противиться такому внезапному порыву. — Ладно. Сделай только вид, что я не сразу согласился, а то хватку потеряю. — Без проблем,— литовец многозначительно улыбнулся и, едва только Белов встал с его колен, смачно огрел его по заду.— Кто хорошо трахается, тот хорошо думает.

***

Очередной протяжный стон обжёг уши Модестаса. Он уже прекрасно изучил все чувствительные места друга, поэтому старался прожимать все нужные точки, чтобы добиться того, что так хотел услышать. Особенно будоражил вид раздетого по пояс комсорга, который вожделенно струной вытягивался, сидя на чужом паху и ощущая всю остроту возбуждения партнёра. Серый любил бессовестно подразнить друга, потереться о его член, пока тот скрыт под тканью брюк, огладить широкую грудь ладонями и пальцами провести вдоль её живописного рельефа. Иногда власть, которая так неожиданно оказывалась в руках, одурманивала и опьяняла похлеще любого вина. А Модя и не сопротивлялся: хищная усмешка вкупе с оголодавшим взглядом в итоге перерастала в расцветающие на бархатной коже следы от лёгких укусов и несдержанных поцелуев. Всё тело Белова покрывалось мурашками от удовольствия, когда Пауласкас с едва различимой в общем потоке ласк грубостью держал его за шею, сжимая её, размашисто проводил по чувствительным местам языком, цеплялся зубами за участок под кадыком... Простые прикосновения словно раз за разом с огромной силой били током, но всё это воспринималось с ещё большим энтузиазмом. Сергей лишь немного приоткрывал рот, чтобы томные вздохи могли спокойно вырваться наружу, прикусывал губы, когда натренированные руки капитана сборной скользили вниз прямо по линии позвоночника и останавливались где-то в районе поясницы. Окончательно здравый рассудок отключился тогда, когда шаловливые пальцы литовца зацепились за пряжку ремня и кое-как принялись с ней бороться, чтобы расстегнуть. Это могло и затянуться, ведь в глазах молодого человека был сплошной туман, собственное тело не слушалось и было ватным, как будто возбуждение высосало из него все соки. — Тебе помочь?— голос Белова звучал по-издевательски надменно, отчего Моде ужасно захотелось пригвоздить товарища к кровати и отлупить по мягкому месту.— Жалко смотреть, как ты мучаешься. — Глаза закрой тогда, может и слезу не пустишь,— с лёгким раздражением прошипел Пауласкас, не прекращая попыток разобраться с противным ремнём.— И приспичило же вырядиться, а... — Не заводись, это довольно занятное зрелище,— молодой человек глухо захохотал и, извернувшись, дразняще провёл кончиком языка по ушной раковине товарища, чем вызвал недовольное урчание, смешанное с полустоном.— Продолжай, продолжай, у нас ещё много времени. — Клянусь, если ты не замолчишь, то я тебя этим же ремнём к спинке кровати привяжу. Каков наглец, посмотрите на него! Едва почувствовал, что всё можно, то сразу вошёл во вкус. И это Пауласкаса не столько бесило, сколько разгорячало ещё сильнее. Такой Серёга был как хороший коньяк — как говорил великий Черчилль, нельзя было пытаться взять его штурмом. Необходимо понежить, согреть его в своих руках прежде, чем приложить к нему губы, и тогда вся терпкость по голове ударит так, что будь здоров. Раскрывались все его нотки в полной и неповторимой композиции, делая ощущения острее. И литовец мог по праву считать себя самым настоящим дегустатором, хотя, если бы они с Беловым проворачивали свои грязные делишки каждый день, то это называлось бы простым и не очень красивым словом «запой». Но немного такого лёгкого и расслабляющего запоя никогда бы не повредило. И вот, когда упрямая пряжка поддалась и высвободила длинную кожаную полоску из своей мёртвой хватки. Тогда ремень тут же полетел на пол, подвергнувшись той же участи, что и рубашки с пиджаком Сергея. Протолкнув в небольшую дырочку пуговицу, Модестас с облегчением понял, что наконец-то брюки расстёгнуты, после чего поднял на партнёра ехидный взгляд. Откинувшись на спину, он позволил себе полностью расслабиться, тем самым целиком и полностью отдаваясь во власть уже и без того опытного комсорга, который тут же расправил плечи и выпрямился. Тот даже не думал торопиться, наоборот, растянул на губах самодовольную усмешку и чуть приподнял бёдра, наклоняясь к молодому человеку корпусом. — Как-то мало от тебя инициативы,— жгучий шёпот обволакивал литовца и заставлял дыхание окончательно сбиться. — Поменяемся сегодня ролями,— через силу он выдавил из себя хрипловатый смешок и положил ладонь на чужой зад, бесцеремонно сжимая его.— Обычно же ты у нас деревянный, приходится все самые интересные звуки выбивать. — А ты у нас любитель потрепаться,— Сергей явно наслаждался своим положением, настойчиво хватая приятеля за запястье и устраивая руку выше, на поясе брюк.— Или не так уж и сильно хочется? — Kalė[3]... Резкий и довольно сильный рывок чуть не заставил Белова завалиться на спину. Он выбрал не самое удобное положение для удовлетворений своих потребностей, в любую секунду этот рыжий зверюга мог спокойно заломать его, как косулю на охоте, особенно когда дело дойдёт до избавления от штанов и белья. Отчаянная решимость импульсом разнеслась по венам, комсорг приподнял один уголок губ и, словно передумав, вновь уселся на чужой пах, вызвав своим действием громкое и возмущённое шипение. Модестас стиснул зубы и зажмурился, пытаясь понять, ужались ли это на нём сейчас плавки размера на три или это всего лишь член нехило привстал и его стесняли несколько слоёв ткани. Нет, иногда неожиданно прорезавшаяся наглость Серого всё же действительно бесила. Например в те моменты, когда он начинал виртуозно дёргать за тонкие струнки не очень устойчивых нервов приятеля. И чем чаще волю и добро ему давали на доминирование, тем сильнее он делал всё, чтобы процесс не был нежным и неторопливым. — Осторожнее, порвёшь же,— с едва различимым беспокойством в голосе выдохнул Сергей, когда почувствовал лёгкий треск материи, за которую крепко держались чужие руки.— Не напасусь на тебя хороших вещей. — Твой гардероб останется в целости и сохранности, если ты перестанешь метаться,— щёки Пауласкаса едва заметно покраснели, ведь Белов проделал свою излюбленную манипуляцию, поднимая и опуская бёдра, ещё раз.— Да хорош уже... Ощущение, будто ты меня сейчас поимеешь, а не наоборот. — Одно только слово, и ты будешь разложен в любой позе,— выражение лица молодого человека приняло максимально похабный вид.— Вижу же, что хочешь. — Серый, в кой-то веки сделай всё без своих монологов, а то пока я получил больше бессмысленного трёпа, чем дела. Я хочу всего, пока мой стояк тебе в задницу упирается. Изобразив что-то отдалённо похожее на разочарование, комсорг хмыкнул и, опустившись к широкой накаченной груди, принялся покрывать её многочисленными поцелуями. Пауласкас издал низкий, протяжный стон и, прикрыв глаза, откинул голову назад, пряча лицо ладонями. Нервные мурашки стремительно поползли вверх по позвоночнику, желание сотрясло до самых пяток. Он прекрасно знал, что так просто друг не успокоится — или доведёт до ручки, или даст заднюю, чтобы в конечном итоге им овладели в привычной позе. Но, судя по тому, что Белов и не думал отступать, продолжал спускаться к паху, скользя пальцами по бокам и бёдрам, типичным исходом всё не обернётся. Одна только мысль о том, что сейчас Сергей в самом лучшем расположении духа может с лёгкостью решиться на что-то более пикантное, чем обычные прикосновения, заставляло всё расплываться абстрактными кругами перед глазами. Как только Модестас поднял непрояснившийся взгляд на партнёра, то не смог сдержать усмешку: молодой человек сперва прижался губами к оголённому участку нижней части живота, после чего методично стянул брюки вместе с бельём, открывая всеобщему обозрению весьма... устойчивый мужской порыв литовца. Было два варианта — либо сейчас Серый в привычной своей манере просто подольёт масла в огонь и подрочит, либо оставит всё как есть и продолжит спектакль. Но он пошёл дальше. Он перешёл к обследованию пульсирующего сгустка мускулов между ногами партнёра. Едва поймав на себе испытывающий взгляд, Белов двояко улыбнулся и, не дав Моде понять, что происходит, смачно провёл по горячей головке языком. Подавившись очередным стоном, Пауласкас выгнулся. От таких ощущений у него разом вышел из лёгких весь воздух. Что творит, паразит... До того эта влажная ласка была приятной, что блаженство разлилось по венам молодого человека, и тот чуть прогнулся в спине, подаваясь великолепным чувствам ближе. Чужие губы обхватывали край затвердевшей плоти, скользили вдоль по стволу мучительно медленно, сменяя одно прекрасное ощущение другим, кончик языка вырисовывал на чувствительном участке различные узоры и самовольно задевал уретру. Сладкая мука растворялась с каждой секундой, когда Белов обхватил член ладонью, делая несколько плавных и поступательных движений, помогая товарищу взвиться и потерять связь с реальностью. Иногда он тайком посматривал на полностью обезоруженного прибалта, который упивался удушающей эйфорией, после чего принимался оцеловывать выступающие венки, сжимая плоть у самого основания. Этот взгляд, полный безнаказанности и развязности, сводил Модестаса с ума. Кровь не прекращала приливать к возбуждённому органу, отчего тяжесть не утихала и казалось, что эта самая кровь стучит в ушах ужасным и оглушающим гулом. Но всё хорошее рано или поздно имеет свойство заканчиваться. Вдоволь натешившись, Сергей отстранился и приблизился к потерянному в астральных эмоциях лицу партнёра. — Этот парень явно рад меня видеть,— вульгарно заметил комсорг, прижавшись своей щекой к пылающей щеке литовца. — Где ж ты научился такой чернухе?— на выдохе хмыкнул Модестас, запустив пятерню в собственные волосы.— Никогда столько грязи от тебя не слышал. — Взял на заметку несколько твоих изречений. И не ври, что не нравится. — Придурок... Последующий ответ Сергея был прерван настойчивым поцелуем. Крепкая хватка сомкнулась сзади на шее, но дискомфорт полностью мерк в сравнении с терпким ощущением удовлетворения. И чем откровеннее становились последующие ласки, тем сильнее оба спортсмена ощущали на себе давление спёртого воздуха. У Белова даже начала кружиться голова, когда в порыве страсти Пауласкас далеко не нежно укусил его за нижнюю губу. Простая истина, которую литовец усвоил давным давно — если вовремя разбавить какие-никакие, но телячьи нежности каплей грубости, то Серый тут же станет ходить по струнке и немного присмиреет. Ему удалось осадить потерявшего край вседозволенности комсорга, тот с тихим вздохом улёгся на корпус капитана сборной, ощущая тепло чужой кожи каждой клеточкой обнажённого тела. Модя упрямо скользил своим языком по губам партнёра, повторяя их форму, и только тогда Белов окончательно понял, что проиграл. Власть утекла сквозь пальцы, как песок, и сосредоточилась в руках его друга, который только того и ждал. Сжав упругие ягодицы партнёра, Модестас позволил себе отдалиться и, почувствовав, как молодой человек вздрогнул, вскинул брови. Его лицо тут же украсила фирменная самодовольная усмешка. Под жгучим и пронзающим насквозь взглядом орехово-зелёных глаз, которые в особо щепетильные моменты каким-то волшебным образом принимали изумрудный оттенок, Сергей плавился и готов был на всё, словно глубокий взор его гипнотизировал. Боже, и когда только он научился так смотреть? Уму непостижимо. Но сразу было видно, что обоих происходящие более чем устраивало. Литовец что-то пробубнил едва разборчиво и, резко перевернувшись, наконец-то повалил приятеля на спину и навис над ним, блуждая голодным и внимательным взглядом по всему телу комсорга, словно боялся упустить что-то важное. Изгибы, резные рельефы, атлетическое сложение, сильные мускулы... И всё это принадлежит только ему. Каждая частица, каждый участок изнеженной кожи. Всё это как сокровище, такое желанное и недостижимое, но при этом безумно манящее и драгоценное. От одних только мыслей и всплывающих в голове сравнений Модестас не смог сдержать довольный стон, проведя кончиком носа от широкой линии подбородка по прямой скульптурной шее, чем вызвал у Белова острую и бурную реакцию — тот сомкнул руки за спиной молодого человека и попытался притянуть того ближе к себе. Но он оказался настолько строптивым, что лишь недовольно нахмурился и, не обращая внимания на безмолвные мольбы, принялся стаскивать с товарища брюки под воодушевлённые и временами даже жалобные постанывания. — Модя... — Потом. На обмены любезностями времени не было. Очередная вещь мгновенно оказалась на полу рядом с остальными. Вся прыть и бестактность Сергея тут же исчезли, превращаясь в привычный холод и сдержанность. Наверное, он решил этим сильнее подразнить и без того уставшего от ожиданий Пауласкаса, что тот сразу же заметил и, взглянув исподлобья на кроткое выражение лица комсорга, фыркнул. Опять начинает строить из себя недосягаемую цацу, как вовремя. Благо, это легко исправить, нужно только выбрать нужный угол, чтобы прорвать бреш в обороне. Литовец задумчиво прикинул, в какое положение лучше поставить этого упрямца, чтобы и самому в полной мере испытать гамму наиприятнейших эмоций во всех красках, но мнение Серого на этот счёт спрашивать было бесполезно. Натянет на лицо маску невозмутимости и будет нос воротить, легче самому всё сделать, чем чего-то не показушного от него дождаться. — А теперь сгреби в кучку все свои навыки великого гимнаста и встань на колени,— твёрдо скомандовал Модестас, прищурившись.— В такой позе мы ещё не развлекались. — Я тебе что, Волчецкая?— сухо буркнул в ответ Белов. — Ноги ты получше любой олимпийской чемпионки раздвигаешь. Делай, что сказано. Да уж, если и взбредёт что-то Моде в голову, то можно даже не спорить. Ну хорошо, раз и сегодня побыть пупом земли не получится, то придётся подчиниться. С этой мыслью Сергей тяжело вздохнул и лениво перевернулся сначала на бок, после чего и на живот, вставая в локтевую позицию и приподнимая бёдра. Он затылком ощущал испепеляющий и сжигающий взор друга, которым тот буквально пожирал его всего. Тогда, не теряя ни одной драгоценной минуты, капитан сборной устроился прямо за молодым человеком и, хищно усмехнувшись, звонко шлёпнул того ладонью по заду, оставляя после удара яркий отпечаток руки чуть ли со всеми очертаниями. — Давай понежнее, а?— придирчиво и даже в какой-то мере капризно шикнул на него комсорг, прикрывая глаза.— Иначе на мне живого места не останется. — Надо же, тебя только это сейчас волнует,— с притянутым за уши изумлением хохотнул прибалт, цепляясь пальцами за идеальное бедро и подаваясь тазом чуть вперёд, чтобы Сергей каждым узлом напряжённых нервов ощутил чужую эрекцию.— Не дрейфь, залижем твои раны. Удивительно, как же быстро у него менялось настроение. Казалось, что теперь Модестас взял на себя роль провокатора — притираясь к вожделенному телу, он не переставал неторопливо поглаживать ладонью поясницу и смотреть на то, как с каждой секундой Серый всё сильнее и сильнее взвинчивается. Секунды тянулись настолько медленно, что Белов успел потерять счёт времени, словно его мариновали в состоянии томительного предвкушения долгие и долгие часы. На плечах вновь начали расцветать открытые и мокрые поцелуи, но от них комсорг только едва различимо заскулил и изогнулся, как кот. Прикосновения не задерживались где-то на одном месте, блуждали везде, до куда только можно дотянуться, отчего с ног до головы молодого человека окутывала волна приятного тепла. Очередной удар по пятой точке заставил его дёргано вздрогнуть и уткнуться лбом в измятую постель, чтобы перед глазами перестало всё рябеть. Как же Модя любит всё усложнять. Никогда так просто ничего не получается. — Нравится?— порывисто и рвано спросил Пауласкас, стараясь во всех деталях узреть чужую реакцию. — Нет,— его партнёр старался сделать тон как можно недовольнее, но получалось это из рук вон плохо. — Оно и видно,— литовец ухмыльнулся и, нагнувшись к чужому уху, тяжело выдохнул со всем своим удовлетворением, которое передавалось комсоргу.— Какой упрямый. Сергей уже было собрался что-то ответить, но мозг перестал соображать, что вообще происходит вокруг. И этот ровный, увлечённый и вкрадчивый голос... Если бы его обладатель не разглагольствовал так много, то Белов бы просто сдался и пустил всё на самотёк. Но нет, приходилось терпеть и выжидать нужный момент, чтобы самому вовремя сделать то, что может выбить Модестаса из колеи. — Предоставляю вам выбор, Сергей Александрович,— торжественность промелькнула в интонациях капитана сборной.— Или мы продолжим нашу встречу прямо так, без всего, или я иду за кремом. — Что угодно, только вставь уже. Слишком много языком чешешь не по делу. — Тогда терпи. Последующих пререканий не последовало. Белов изо всех сил прикусил нижнюю губу, но потом громко вскрикнул и надрывно застонал, едва почувствовал, как твёрдый член грубо и резко проталкивается прямо в него. Модестас вновь самодовольно усмехнулся, сделав резкий толчок и проталкивая свой орган до самого упора, отчего молодой человек с громким стоном подался вперёд. Без подготовки проникновение очень болезненное, но желание подавляет любые отголоски дискомфорта и заставляет полностью отдаться стремительным и мощным действиям. Никакой раскачки, чтобы рассчитать нужный подготовительный темп не было — Пауласкас с ходу принялся таранить неподатливое и тугое тело, настолько тесное, что от нахлынувших эмоций у литовца даже потемнело в глазах, подначивая вколачивать партнёра в постель под почти неслышные скрипы пружин кровати. Он каждой частичкой кожи ощущал любую пронзающую дрожь, любое напряжение, каждое сокращение чужих мышц. Положение позволяло капитану сборной свободно самому задавать нужный ритм, держа Сергея за бёдра и направляя таз навстречу каждому движению, чтобы уж точно попадать во все нужные точки, которые активируют более бурную реакцию на близость. И Модя не ошибся — он прекрасно изучил все чувствительные места друга, поэтому размашистые попадания по нужным участкам выбивали из комсорга заманчивые и откровенные звуки, от оглушающих стонов до протяжных вздохов, смешанных с гортанной хрипотцой. Схватив молодого человека за подбородок, прибалт упрямо посмотрел в серый омут возлюбленных глаз. И от этого взгляда, до ужаса оголодавшего, влюблённого, въедливого и даже в какой-то степени извиняющегося за всю предоставляемую боль, Сергею пришлось пожалеть о том, что им овладели в позе, которая никак не позволяла крепко обнять несдержанного спортсмена за шею и прижаться к нему. Тяжесть в паху была просто невыносимой, хотелось поскорее избавиться от неё, поэтому с каждым мгновением темп толчков ощутимо становился всё быстрее, движения приобретали более жёсткую и мощную манеру. Быстрее. Ещё быстрее. Никакой скованности. Белов готов был умолять о большем сквозь прорезавшийся бред, который заставлял одними губами одержимо шептать имя прибалта, которое сахаром оседало на устах и плавно переходило в очередной неподавляемый стон. Чужой голос будоражил и без того разгорячившееся воображение Модестаса, ему самому на долю секунды показалось, он теряет разум, давая волю желаниям вопреки здравым мыслям, которые призывали сбавить обороты, чтобы не навредить Сергею неосторожными действиями. Только скажи, и я остановлюсь... Только скажи, и я буду осторожнее... Нет, Белов упорно терпел и сносил всё любовнику с рук, подавляя предательскую блаженную улыбку. Ему нравилось происходящее до такой степени, что хотелось растягивать удовольствие до бесконечности, не отпускать Пауласкаса впредь никогда больше. Он прекрасно знал, что за всей грубостью скрывались чувствительность и нежность натуры литовца, известные только ему и никому более. И едва только очередной толчок что есть силы толкнул его вперёд, комсорг сдавленно заскулил и опустил голову, вцепившись в изголовье кровати руками. Очередная волна крупной дрожи сотрясла натренированное тело, сопровождаемая довольным стоном Моди. Великолепное чувство эйфории поглотило его полностью, отчего молодой человек позволил себе уткнуться лбом в изгиб шеи Сергея и проделать комбинацию из нескольких безостановочных движений. Было видно, что Серый искрил, а уж если и ему происходящее по душе, то и самому скрывать своё удовлетворение бессмысленно. Хватка прибалта сосредоточилась на тонкой талии баскетболиста, пальцы впивались в кожу до пёстрых отметин, но никто не решился придавать этому значения. Желание было слишком велико, оно властно разливалось по венам и придавало каких-то неведомых сил, отчего внутри всё переворачивалось с ног на голову. — Labai tavęs ilgiuosi[4]...— в одну только фразу Модестас вложил всё, что было у него в душе — свою любовь, переживания, желание удержать Белова рядом. А тот, хоть и знал литовский на полшишки, и то по поверхностным высказываниям товарища, и без перевода всё понял, хрипло засмеявшись и вожделенно опуская взгляд. Пауласкасу не потребовалось ответа. Всё и без того было понятно. И чужая реакция подвела его к разрядке: прикрыв глаза и издав горловое рычание, которое тут же смешалось с полустоном, литовец обильно излился глубоко в горячем нутре, последними мощными толчками загоняя семя ещё глубже. Сергей, едва почувствовал, как в груди молниеносно разгорается очередная вспышка, зажмурился, отчего перед сомкнутыми веками в полной вакханалии заплясали искры. Сил держаться больше не было: он кончил почти в ту же секунду, что и Модя. Тело комсорга дрожало мелкой дрожью, губы уже были искусаны до крови, когда их обладатель пытался удержать свою стать в узде и когда пытался приглушить свои вопли, чтобы никто не подумал, что его убивают. Обжигающая страсть постепенно перетекала в робкую нежность. Модестас тут же принялся дёргано покрывать рваными поцелуями шею, плечи и щёки Белова, словно прося прощения, постепенно отстраняясь, чтобы дать другу возможность наконец-то спокойно выдохнуть. И тогда, почувствовав непривычную пустоту, молодой человек тяжело выдохнул, ощущая, как трясутся его собственные колени. Всё закончилось так же быстро, как и началось. — Хороший мальчик,— ласково промурлыкал Модестас, выпрямляясь.— Стойко всё выдержал. — Перестань,— тяжело дыша, комсорг неоднозначно фыркнул.— Я... Договорить ему не дали. Обхватив чужой корпус руками, Пауласкас буквально упал на спину, увлекая Белова за собой. И только когда товарищ устроился на груди, Модя тихо засмеялся, неторопливо поглаживая его по затылку, как будто старался успокоить и снять всё напряжение, которое всё ещё пульсировало в мышцах. Потом они оба несколько минут молчали, безотрывно глядя друг на друга. Определённо, отдых им нужен. Если даже не на море, то хотя бы в компании своего любимого человека. И, безусловно, такая встреча после длительной разлуки нравилась и Сергею, и Модестасу. — И всё-таки, сбрей ты эти усы,— неожиданно и с придиркой насупился комсорг.— Выглядят нелепо. — Обязательно,— литовец нагловато усмехнулся и, прижавшись губами к чужой макушке, прикрыл глаза.— Только напомни. А то забуду.