I
Лоно. В мыслях лишь легкая печаль и непонимание, безудержной струной натягивающиеся и волной отдающие по кровоточащему сердцу. В мыслях только она, что не может не раздражать. Куда ты покатился, Фредерик?.. Она проходит темной тенью подле плеч, невесомо проводя по ним своей рукою, в которой лишь пару минут назад дотлела последняя сигара. Бр-рр… Едкий, но такой воодушевляющий запах табака доносится до носа, словно просачиваясь выше, в мозг. Губы расползаются в престранной ухмылке, похожей на гримасу побитого уличного кота. Фредерик крутит в руках перо, косясь в сторону пустых листов, и вновь переводит взгляд на окно, уходя в свои мысли. Ах этот прекрасный мир грез! Вот бы попасть туда, где эта девушка… Он вмиг распахивает глаза и уставляется на тень перед собой. Свеча, стоящая на крышке рояля, колышет пламенем, будто преклоняя чело перед богиней, чей лик предстает Шопену вот уже которую ночь и который день. Наваждение, точно… Нечеткие, но различимые знакомые очертания издают своеобразную симфонию, — музыка-музыка-музыка, что для музыканта еще любовь? — длинные кудри обрамляют открытую тонкую шею, развиваясь вместе с пламенем свечей. Фредерик завороженно смотрит на видение, — о, как долго он ждал его снова. Любовь… не то слово, не то; желание… О, Жорж Санд, прекрасная Аврора, Ара… За окном что-то на секунду освещает в кромешной тьме, глаза ходят в стороны, словно ища подсказку, план на будущее; мужчина крупно вздрагивает, поднимая брови: тонкие очертания шеи, рук, плечей отчего-то преображаются и вырастают, представая… Мужские длинные пальцы, будто специально повернутые вбок от свечей, потираются друг о друга, все больше пугая поляка… От греха подальше тот вскакивает, пятясь к стене, но не отводя взгляд. Силуэт приковывает все внимание: неженственный профиль, о этот нос… Фредерик ударяет себя ладонью по лбу, закрывая руками лицо. Греховно, Фредерик, ты прав, дорогой… За окном завывает мартовский ветер — самый что ни на есть мерзкий из всех в Париже, и, чуть не разбив окно, он пробирается внутрь комнаты, разнося листы и стопки бумаг вихрем по кругу, задувая свечи. К горлу подступает ком страха, бесовщина, бесовщина творится из-за тебя… Фредерик припадает спиной к одному из шкафов, затыкая немой крик ладонями. Все тело трясется: вот он, твой последний час пред Богом… Ты не смог! Ты не… На щеках чувствуется легкое касание теплых пальцев. Поляк нервно вдыхает, пытаясь вжаться в стену и стать еще более незаметным и маленьким. В голове красным свечение горят последние слова, Фрыцк так искренно надеется на то, что Бог сжалобится над таким морально пустым пятном, как ты?.. В голове слышится смех, и рука спускается на дрожащие приоткрытые губы, прикрывая их касанием. Глаза сожмурены до черных бликов, нет-нет-нет… Подле ушей слышится тихое дыхание. Ты спишь, нет, такого не может происходить, нет-нет-нет, пожалуйста… «Бесстыдник…» Грудная клетка мгновенно вздымается, но тут слышится стук окна… И в комнате вновь отдает неярким свечением со стороны рояля. Что с тобой Фредерик, почему мрачный лик возбудил тебя больше, чем прекрасная муза?.. И все снова по кругу. Уж что поделаешь, когда твоя любовь любит отстраненных муз. Непостижимая, тот самый «эталон женской загадочности» и «ведьма красоты», Санд вызывает бурю эмоций: от превозношения ее к небесам до ярой злости: как можно быть такой… Никогда в своей жизни Фредерик не считал себя тактильным, наоборот, со всеми отстраненным был он, и всегда слышал те жалобы от прелестных девушек и… прелестных мужчин. На своей душе композитор нес тяжелейший грех, но отказаться от чувств не считал возможным: признаваясь себе, что недоступная Аврора привлекает его не только в любовном, одухотворенном романтикой плане, признаваясь, что даже в отношениях, вроде бы таких желанных, Фредерик, желанных, не получая от девушки ни капли… Высших страстей, он убивался каждую ночь наедине с собой — увы, Аврора предпочла ему одиночную кровать. Фредерик нагим лежит на софе, лишь слегка небрежно прикрытый одеялом. Лик не оставляет его ни на секунду в темное время суток: лишенный возможности сочинять под накалом страстей, он чувствует себя униженным со стороны Бога… или Авроры, кою превозносит также. Где-то недалеко от изголовья колышется пламя свечи, озаряя небольшим кругом подле себя комнату. Вот бы закрыть глаза и… В мыслях отчего-то всплывает тот образ; стройный мужчина с длинными волосами и пальцами очерчивает его лицо, припадая неощутимыми губами к его подбородку и пропуская вторую руку в его волосы. Стремясь ощутить все, что предлагает больной мозг, Фредерик вторит чужим дьявольским движениям, запутываясь рукой в кудрях и порой оттягивая их, сопоставляя с дыханием. Вдох. Лик опускает руку ниже и отодвигает одеяло, слышно усмехаясь над реакцией поляка: тот, задержав дыхание, не отрывая глаз наблюдает за прекрасным незнакомцем… Ты явно дьявол, не так ли? Оглаживая напряженный член, размазывая по нему капли предъэякулята, Фредерик, превозмогая кричащее сознание, отдается лику, мечтая увидеть его вживую…***
Медленный вальс заставляет все присутствующие пары выйти из реальности: мелодичные аккорды отдают на подкорках мозга, но глаза видят лишь человека перед собой; все остальные — лишь темные силуэты, порой попадающие в поле зрения. Фредерик не любил вальсы: точнее, любил музыку, но не танец. Состояние, схожее с нетрезвостью, слишком напрягало, забыться и потерять контроль над собой с недавних пор превысший страх. Но вынужденный кружиться под тихую музыку с прекрасной девушкой, хоть и слегка раздраженный, он был не прочь: с каждым шагом прислоняясь все ближе и огибая тонкую талию своими ладонями, Фредерик восторгался этой женщине и неудержимое желание горело в его теле, привлекая к себе внимание поляка. Тише… Вальс плавно подбирается к концу, и люстры вдруг затемняются — или же вправду состояние нетрезвости дает свои плоды. Оторвав одну руку от талии, Фредерик аккуратно ведет кончиками пальцев по девичьей щеке, и непонятно, кто из них в большем смущении. Большим пальцем очерчивая линию челюсти, Фредерик уж было приближается к чужим губам — о, Боги… — как, вместе с закончившейся музыкой, «заканчивается» в его руках и прелестная Аврора, непонятно как улизнув, оставив мужчину наедине в центре зала в раздумьях. Не впервой… Но поляк чувствует себя на долю униженным, тут же злясь на самого себя. Решив забыться в непонятных раздумьях, он, быстро пробравшись к выходу из сия хаоса и чуть не кувыркнувшись через кошку на лестнице, быстрой походкой держит путь к любимому месту: тихая квартира, где не так много людей — отдушина души, не иначе. Стискивая зубы настолько сильно, что боль отдает в голову, Фредерик, — странно, как не сшибая прохожих, — несется прочь от зловещей ведьмы. Распахивается входная дверь, и, чуть не сопя от злости, поляк врывается внутрь, откидывая в сторону верхнюю одежду. Плевать, абсолютно плевать на нее, — и на одежду, и на Жорж. Из второй комнаты, словно тихий майский кот, к Фредерику тянется он. Да, пожалуйста, ты так нужен сейчас… Развратные мысли вмиг сменяют злобу, — Фре-де-рик, куда вы катитесь… — стоит лишь завидеть этого идеального мужчину: овал лица, нос, торс, руки, чл-… Все в нем идеально, будто вылез он из лучших Фредериковских снов. — Посмотрите на себя, посмотрите, как вы изголодались без ласк. — горячий шепот обжигает у самого уха, Шопен не может — не пытается — отстранится от большой руки, проворно пробирающейся в его брюки. Лист стоит сзади слишком близко, слишком ощутимо. Фредерик сглатывает, ощущая поцелуй на линии челюсти. — Неужто Жорж совсем с вами не спит? — Не ваше дело… — отшучиваясь, ухмыляется Фредерик, все же отводя взгляд в сторону. Ференцу это нравится: нравится, что Шопен желает, но продолжает строить из себя недоступную даму. Впрочем, этот образ довольно легко ломается, стоит Листу чуть крепче стиснуть пальцы и провести по всей длине. Фредерик несдержанно стонет и хватается за чужую руку, сжимая запястье. — Нет! — Нет? — улыбается венгр, смазанно целуя в щеку. — О, дорогой, все ясно; а может так? — он оглаживает руку мужчины поверх своей, вдруг тихо отстраняясь, и, обходя диван, оказывается пред Фредериком в освещении луны. Яркий луч ниспадает на его длинные волосы — раньше он так любит терзать и оттягивать… — и обнаженное подкаченное тело, словно кто-то на небе подсказывает ему: вот он, просто решись, выбери! Фредерик продолжает мяться, но поднимает взгляд вверх, не пытаясь сдержаться в улыбке, — да, черт, больше не выдержать… И, будто читая его мысли и страхи, Ференц ловко опускается на колени и рывком стягивает брюки. — Что же вы скажете теперь? — лепечет он бархатным голосом, явно силясь самому не выдать, как сильно и как долго он этого ждал. Поляк несдержанно ахает и, почувствовав на своем члене немыслимо гибкие и длинные пальцы, прикусывает губу, проходясь зубами пару раз взад-вперед. Смотрит полуприкрытыми глазами, пытаясь незаметно для венгра усилить трение, но план проваливается и, раскусив бесстыдника, тот отрывается, преподнося свою ладонь чуть выше, к лицу. Сбитое напрочь дыхание с головой выдает: безумие от несдерживаемой и донельзя желанной похоти берет верх и скоро вовсе захлестнет бедного поляка. Лист аккуратно проводит рукой по его короткой щетине о нее, как кот, и, мысленно потянув Шопена к себе, — возрадовавшись, что тот понял и склонился, — на пробу целует и снова смотрит на реакцию. Вновь целует, силясь, видимо, опустить Фредерика настолько, чтобы тот упал, наконец дойдя до губ. Секунда — он, в лунной темноте, слишком откровенно глядит точно в глаза, заставляя довериться. Оставляя поцелуи на щеках и подбородке, что Фредерик и вовсе боится забыть, чем занимался. Секунда — взгляд резко меняется. Венгр прижимается губами к губам, языком толкаясь внутрь и выбивая из любовника растерянный выдох. «Доминирование», несомненно, отдается Ференцу, и, подчиняясь, смягчаясь и вбирая всю ту дикую страсть, что проявляют к нему, Фредерик плавится в чужих руках. Желание большего отдает тупой болью в мозг. — Вы же знаете… Всего через пару десятков минут от вашей отстраненности не останется ни следа, — в губы быстро шепчет Ференц, излучая какую-то бешеную энергию, от которой хочется просто взять и… отдаться. — И я заставлю вас отдаться. Нет, вы сами будете умолять, mon cher! Я прижму вас, прижму ваши руки, — о, как вы хотите, чтобы я прижался к вам, пока вы не задохнетесь от своих чувств и не будете умолять меня. Умолять сосать. Ваш. Член. Я в восторге от вас, вы словно мягкая глина в руках ремесленников… Словно перо в руках сочинителя. Вы так откровенны и так закрыты, так желанны и так желающи, так… Чисты. Меня сводят с ума мысли, что вас с ума сведу лишь я, о Фредерик, знали бы вы… И тогда я сделаю, но сейчас… Я собираюсь приблизиться, достаточно, чтобы вы попытались схватить меня за волосы и заставить меня оставаться неподвижным, чтобы вы могли кончить… В мой рот, но нет, этого не произойдет… «Вместо этого вы раздвинете ноги и, сами торопя, ляжете. И вот тогда вам лучше запомнить все — потому что я собираюсь взять вас так, что забыть это вы и не сможете». Лист вновь опускается, чувствуя на своей макушке зарывающиеся в волосах пальцы, и, на пробу ведя языком от головки вниз, ликует, слыша сбивчивое дыхание и мычание сквозь зажатые губы. Нет, дорогой, так не пойдет! Внизу живота приятно тягучая нега — поляк приподнимает таз и тихо скулит, не в силах больше держаться. Начиная брать в полную длину, Ференц порой бросает взгляды вверх, ухмыляясь в открытую стонущему Фредерику, отчего вибрация передается на член, возвышая все чувства до небес. Еще немного… Хватаясь руками за волосы, — получается не в каждый раз, ведь те проскальзывают между, — он начинает корить себя, — нет, нельзя, рано… Фредерик с протяжным стоном кончает, даже не успев предупредить, но сообразительный Лист это предсказывал. В мыслях только: «Ференц-Ференц-Ференц…» Остальные глупые загоны уходят на второй план, когда все движения вмиг останавливаются и Ференц, поднявшись с колен и смотря сверху вниз так, будто только что он ничем подобным не занимался, укладывается рядом и перекатывается, оказываясь над поляком. В животе вновь завязывается непонятный узел… Что за чувства вы рождаете… Слишком… Слишком близко, слишком развратно, в груди все горит… Видимо, и остатки честь и совести… Голова идет кругом, перед глазами темно, но легкие поцелуи в губы и шею — что даже слишком милы в подобный момент — расслабляют, заставляя тело успокоиться и отдаться на произвол — не судьбы — Ференца. Тот, воспользовавшись моментом, оставляет красную отметину, засасывая нежную кожу, и, отдалившись, скользит властной рукой вверх по распаленному телу. Два пальца легко давят на приоткрытые губы, заставляя приоткрыть пошире и впустить поглубже, что ахнувший Фредерик, приподнимая бедра, и делает. Глаза прикрываются, и внутри — помимо… — ощущается лишь небольшая, терпимая усталость и бурлящая страсть. Ференц шепчет что-то горячее на ухо, но то ли его слова путаются, то ли путается слух, но до поляка долетает лишь: «Да, вот так…» Мокрые, пальцы переносятся ниже; поляк раздвигает ноги, стремясь лечь так, чтобы трение о полувставший член было сильнее, чем никакое. Он выгибается, прислоняясь всем телом в горячему венгру, что, слегка опешив от напора, мило вздрогнул, готовя план мести: прислоняя того к кровати, он проникает сразу двумя пальцами, одновременно исцеловывая чужой нос и лоб. Фредерик извивается змеей, но не отступает и не отталкивает — жажда давно оставленного, такого сладостного занятия больше. Ференц двигается медленно, уделяя большее внимание ласкам, чтобы хоть немного переключить чужое внимание. Медленно и осторожно, Лист начинает двигать пальцем, не прекращая зацеловывать всю шею поляка, а вскоре прибавляется второй, а потом и третий палец. Ощущение невыносимы, слишком… Ференц прикусывает нежную кожу около соска, ведя по тому языком и бессовестно засасывая, не прекращая и движения руками. Дьявол во плоти… «А вы — мой Бог?» Да… Фредерик плывет, когда на его шее ощущается горячее дыхание, а длинные пальцы находят простату и, не стыдясь, начинаю имитировать фрикции, раз за разом проходясь по ней. От каждого движения хочется стонать и не сдерживаться, слишком хорошо, слишком доверчиво, чтобы сдерживаться. «Не делайте этого, я хочу слышать вас, как вам нравится быть со мной и только со мной». Буйство эмоций и Лист… Фредерик тянет его за волосы к себе и впивается в губы, даже прикусывает, кончая вновь. Пальцы отстраняют, подгребая поляка под бедра к себе и прижимаясь ближе, и только тогда тот, едва отойдя от потрясений, чувствует «дьявола во плоти». Ференц не разрывает поцелуя, прикрывая расслабленные глаза, — о, Фредерик прекрасно чувствует его улыбку даже в таком положении, — одной рукой помогая себе войти. Ни секунды передыху, но это никому и не нужно: поляк, зарывшись руками в светлых, мягких волосах, и порой оттягивая их, вырывает из любовника сладкие, сдержанные стоны, ухмыляясь себе. Вот почему он так радовался… Лист входит наполовину, отстраняясь от губ и покрывая поцелуями все лицо. Он ведет носом по чужому, — «Вам нравится?» — и начинает плавные движения, с каждым переходя на более резкие. Да… «Нравится ведь, развратный Фредерик? Отвечайте же!» Диван едва не ходит ходуном; сил даже на короткую фразу не хватает, Фредерик откидывает голову, «обнажая» длинную шею и ярко выраженный кадык. «Мм?» «Да-а…» — на выдохе лепечет Фредерик спустя пару толчков, чувствуя, как изливается Ференц и кончая сам. От бессилия глаза закрываются. В мыслях лишь легкое счастье и безграничная любовь, безудержной струной натягивающиеся и волной отдающие по колотящемуся сердцу. В мыслях только он, что не может не раздражать.Куда ты покатился, Фредерик?..