***
Послы с Каладана вновь помимо богатых даров императорскому двору передали сердечные приветы от Джессики с обещаниями поскорее почтить их визитом. Возглавлял делегацию сам Гурни, и Пол был немало удивлен, что мать отпустила от себя его так надолго: при дворе не говорили открыто, но все до одного знали, что Гурни Халлек находится при каладанской правительнице в качестве любовника. После окончания официальной церемонии Гурни, сбросив пышный доспех, с наслаждением растянулся на подушках в малом зале приватных приемов. Хара, обеспокоенная тем, что посланец с далекого Каладана наделен миссией забрать с Арракиса Алию, была немного напряжена, но Чани ее успокоила — Гурни прилетел не за Алией. Леди Джессика и в самом деле очень переживала, но не за нее. И, как позднее рассказал Пол самой Чани, Джессика беспокоилась главным образом о нем самом. И Гурни был не просто эмиссаром, а, в данном случае, соглядатаем Джессики, ее глазами и ушами, чтобы принести ей новости, которых не найти было в официальных сводках или услышать такие вещи, которые нигде, кроме коридоров дворца, не найдешь. Чани, исполненная достоинства, восседавшая на низком кресле рядом с жаровней, кивнула. Усул всегда видел истину.***
Но, к удивлению Пола, миссия Гурни так же быстро окончилась, как и началась — уже на третий день корабль стали готовить к отправлению, загружая скромные богатства Арракиса в качестве ответных даров. — Здесь нет ни месторождений, ни плантаций ценных растений, ни промысловых животных. Все, что мы можем, Усул — это Пряность. Так говорил Стилгар, и глаза, синие-на-синем, усмехались: эта фременская манера разговаривать намеками и пословицами. Кофе с Пряностью — такой, как мать любила, заваривали лишь в сьетче Табр, но ни одна из соплеменниц не пожелала отправиться к Джессике на Каладан в качестве придворной дамы. Поэтому Пол — помимо формальностей — ограничился словами, которые, как ему казалось, должны передать его чувства и сыновнюю почтительность. И ожидание.***
Прохладный бриз Малого Западного моря, на скалистых берегах которого возвышался родовой замок Атрейдесов, беспокойно тормошил увядающую природу — в садах опадали листья, и последний, самый яркий букет был преподнесен садовниками леди Джессике, благосклонно принявшей этот дар. Теперь лилибеллы, роскошные пышные соцветия которых почти не имели запаха — и тем больше ценились хозяйкой дома, — занимали центральную часть обеденного стола в парадной зале. Джессика, обойдя букет кругом, в очередной раз восхитилась прихотливости соцветий — какие удивительные создания появляются на земле… Не покрытой песком. Мысли о Гурни и его миссии вновь вернули ее в реальность: совсем скоро она ждала его возвращения, и, сдерживая рвущееся наружу потяжелевшее дыхание, прижала руку к груди. Она скучала по нему. Но более того Джессика ждала новостей о сыне. Тяжелые предчувствия скорой бури охватывали ее, и глаза, синие-на-синем, видели, как родовой замок Атрейдесов заносит песком по самые крыши башен, красным песком, кроваво-алым. Она склонилась над семейным алтарем — кольцо герцога Лето теперь находилось здесь, оно должно было перейти сыну Пола. Старшему сыну. Джессика надеялась услышать от Гурни утешительные новости — теперь Чани перевезли из сьетча во дворец, обустроили покои совсем рядом с комнатами Пола. Была надежда, что пышный цвет их взаимной любви принесет плоды — сыновей и дочерей, и залечит раны, нанесенные сардаукарскими мечами прямо в родительские сердца. Она вспомнила маленького Лето, и вновь приложила руку к груди. Гурни возвратился, как и было условлено, и был немедленно препровожден в покои управительницы. На прекрасные цветы он даже не взглянул — слишком важные вести он привез для Джессики***
— Чани! — тихо, почти невесомо он позвал узорный покров, разделяющие их внутренние покои. Она уже была там, сидела на коленях, безмолвно, словно изваяние. — Я здесь, Усул. От ее позы, лба под платком нежони, прямой спины, спокойно сложенных на животе рук, исходило такое спокойствие и умиротворение, что можно было принять ее состояние за кататонию. Но это было бы фатальной ошибкой — руки ее были в нескольких дюймах от крис-ножа, а прямая спина выдавала готовность броситься на врага тотчас же. — Подать тебе кофе и лепешки, Усул? — Нет, нет. Не нужно. Он протянул к ней раскрытую ладонь, призывая в свои объятия. Она поднялась, грациозная, угрожающая всякому, кто рискнет угрожать ей. Какое счастье, что она принадлежит ему. Что он — ей. Вселенная показалась ему меньше уединенной комнаты во мраке Арракинского дворца. — Да. — Она прикрыла глаза, внимательно прислушиваясь к его дыханию. Определяла его настроение. Пол рассмеялся, потому что, сколько ни считал такие практики суевериями, они, к его удивлению, работали и приносили плоды. — Скажи мне, Сихайя, моя Весна Пустыни, ты, знающая пути моих врагов… Расскажи мне, почему ты предложила мне сделать Ирулан моей женой? Все земные пути ему ведомы… Сделав тяжелый вздох и покачиваясь из стороны в сторону, будто пробуя себя саму успокоить, Чани произнесла одними губами короткую молитву Подателю Вод. — Прости, господин мой. — За что ты просишь простить тебя? — Я знаю, что разгневала тебя этим, Усул. Прости. Пол осторожно коснулся пальцами ее плеча. — Я хочу знать, что было у тебя на душе. Казалось, она немного отодвинулась. Неужели думает, что он сердился на нее из-за принцессы? — Скажи мне. — Хорошо. Усул, ты знаешь, что она, — Чани кивнула в сторону западного крыла, где были покои принцессы и дворцовая библиотека, — нам враг. Она никогда не станет другом ни мне, ни тебе. И будет врагом нашим детям. Правдивость этих слов сжала его горло в тиски. Он и сам это знал. Простые, исполненные исконной фременской практичности слова Чани стали всего лишь облечением в звук его собственных мыслей. Этот путь был исполнен опасности. — Пусть моя Сихайя не тревожится. Никакой враг не коснется ее в этих стенах. Чани молча склонила голову, беспрекословно соглашаясь со словами Пола.***
«Раззия!» — неслось на устах сотен тысяч, миллионов беженцев, покидающих обжитые планеты, перед угрозой черно-зеленых стягов бесчисленных войск Муаддиба. Это странное бедунское слово очень быстро стало употребимо в самых дальних уголках Миров — и означало оно «МуадДиб». Планеты и планетные системы опустошались, обезглавливались лены, рушились, как колоссы с глиняных ног, Великие Дома, и Ландсраад не смел роптать из ужаса навлечь на себя гнев владыки с Арракиса. Здесь, на Арракисе, он Мессия. И за одно его имя сотни тысяч людей готовы были отдать свой последний вздох. Но там, а пределами видимого, на окраинах Миров — он Гибель. — Разве моего отца ненавидели больше, чем ненавидят тебя? — задала ему прямой вопрос его номинальная супруга. Бедняжка Ирулан в тот день вышла из себя, когда он предложил ей завести любовника, но строго запретил рожать детей. От кого бы то ни было. И сейчас, в большом портике Восточного крыла, наблюдая за подготовкой новой стартовой площадки, он пришел к мысли о том, что Ирулан станет врагом всему, что связано с Полом Атрейдесом. Будущее не скрывало образов от него, но то были лишь образы, нестройные и зыбкие, как рисунки на песке. Новый приемный порт должен быть готов к прилету его матери — новые корабли КООАМ тоже требовали более просторной посадочной площадки. Арракис, ставший негласной столицей империи, был в четыре раза меньше Кайтаина по экватору. Несмотря на то, что на Кайтаине остались все административные функционарии, большинство представительств крупных корпораций стремились устроиться ближе к истинному центру обитаемой вселенной. Это был закон денежных потоков, вернее, потоков Пряности. Обжигающе-сухой ветер из пустыни принес тревогу. Неприятное чувство зреющего — нет, не несчастья — предвосхищения того, что сейчас, совсем скоро что-то должно было произойти. Фигура фременского прислужника в длинном бурнусе поверх стилсьюта показалась из входа во внутренние покои. МуадДиб, будто ждавший его, уже шагал к нему навстречу. — МуадДиб, прибыла сайяддина… Пол уже знал, знал. — Нет, повелитель. Прибыла мать МуадДиба и просит твоей аудиенции. Значит, Гурни не справился с миссией. Или наоборот, так хорошо справился, что Джессика примчалась на Арракис, не дожидаясь будущей весны.***
Алию доставили из сьетча Табр уже на следующий день к вечеру. Весь день мать МуадДиба провела в его покоях, наслаждаясь беседами с Полом и — изредка — с немногословной Чани. Улучив минутку, когда наложница отправилась отдавать распоряжения фременской прислуге, Джессика указала Полу: — Чани не чувствует себя здесь хорошо. Почему бы тебе не отпустить ее к Стилгару? На некоторое время. Пол нахмурился. — Мама? — Сын мой. — Джессика придвинула себе блюдо с лепешками. — Сын мой, взгляни на нее. Цветок Пустыни сломлен. Зачем ты желаешь выстроить ее жизнь вдали от той, к которой она привыкла?.. — Мне казалось, мать, что ты не способна привыкнуть к жизни в пустыне. Но ты с успехом справилась с этим. Человек способен меняться. — Это я знаю, — перебила его Джессика. Немногим прощался такой демарш. — Но будь к ней милосерден… — Милосердие? Мне следует выбить это слово на вооружении моих людей и вышить на стягах. Но разве смерть от нашего оружия станет слаще? Или знамена Атрейдесов перестанут повергать народы Миров в ужас и в бегство? Джессика горько усмехнулась. — Народы — твои данники, сын. Ты ответственен за них так же, как и за фременов. И за женщин и детей твоего дома. — Знаю… — шепот скользнул с губ МуадДиба, и его матери стало страшно.***
Прием вассальных клятв был одной из церемоний, дозволенных новым императором. Он лично утвердил протокол, и следовать ему нужно было беспрекословно. Джессика не в первый раз принимала участие в празднестве, но впервые — в качестве гостьи, а не организатора. Ей были выделены места в боковой галерее, перед самым помостом, где, распростершись, читали текст вассальных клятв главы домов и ленов. Джессика хорошо видела профиль своего сына, на некотором возвышении он казался воплощением силы и могущества. Или, возможно, им и был. Дункан, распорядитель церемонии, у ног МуадДиба принимал в руки верительные грамоты уполномоченных, если глава Дома не мог явиться лично. Вокруг — фременская стража. Сардаукары только снаружи, но их столько, что взгляд прибывающих новоиспеченных вассалов теряется в этом бесчисленном море отборных убийц. Чани сидела рядом с Джессикой. По придворному этикету она могла сидеть впереди Джессики как наложница действующего императора, однако она не воспользовалась этим правом, уступив свое кресло матери МуадДиба. На троне, чуть меньшем, чем трон Пола, по его правую руку сидела Ирулан, с прямой спиной, ни разу за весь прием не шевельнувшаяся. «Все женщины моего сына несчастны» — мелькнуло в голове у Джессики, и она тяжко вздохнула. Кажется, принцесса в сорока шагах от Джессики уловила это едва заметное сожаление и чуть вздернула подбородок. Впрочем, от Джессики не укрылось, что некоторые владыки, зачитывая присягу ее сыну, украдкой смотрят и на его супругу. Джессика исподволь сжала руку Чани, безвольно лежавшую поверх платья свободного покроя, чем-то напоминающего фременское одеяние.***
После церемонии гости веселились без присутствия императора — он с семейством уединенно праздновал обретение новых земель. Восседая во главе стола, МуадДиб внимательно наблюдал на всех женщин своей семьи — только они у него и остались. Отец, Лето Атрейдес, мертв, сын, Лето-младший, мертв… Мать, три жены — две номинальные и одна настоящая, — и сестра. Джессика, обнимавшая быстро уснувшую после ужина Алию, спросила у сына разрешения забрать ее на Каладан. — Спрашивай не у меня, мать, — и указал жестом на нахмурившуюся Хару. Джессика кивнула сыну и передала девочку Харе. — Я хочу говорить со своим сыном, — объявила она, и Пол, уже знающий, что рано или поздно пришлось бы, внутренне приготовился. Принцесса, за ней Хара с Алией и Чани поднялись с низких сидений и вышли. Чани — последней, притворив за собой дверь и прошептав молитву-оберег над порогом. Склонив голову, Пол сделал жест подчинения сайаддлине — приложил руку к полу перед собой. Но Джессика не обратила внимания или нарочно не пожелала ответить на знак вежливости. Она уселась в низкое кресло прямо напротив сына и выжидательно уставилась ему в глаза. — Так вот каков твой цветущий Арракис? — Ты здесь за этим, верно, мама? — Верно. Твои воины несут гибель, твой дом полон скорби, как могила. Скоро тебя будут поносить и хулить на улицах, как Шаддама. Эхом где-то в глубине сознания вновь прозвучали горькие слова Ирулан. — Разве в этом есть моя вина? Кровь моего сына на руках поверженного императора. Джессика завозилась в кресле, поправляя головную накидку. — Предначертанное. Предначертанное не изменить. Это так, мой сын, я сама учила тебя. Но не исказишь ли ты свою душу, глядя в эту бездну, в зеркало, полное чудовищ? Ты сеешь несчастья, как пахарь по весне и ждешь, что сладкие плоды вскормят твое будущее. Она покачала головой. — Так не бывает. У тебя в доме — горечь. Пол смотрел на нее озадаченно, хотя признавал, что она права. — Тебе следует выдать Хару замуж. Она еще молода. Ты держишь ее при себе без всякой надобности, и в ее душе произрастают привязанности, которые больно искоренять. Это она об Алии. В самом деле, если у Хары будут еще дети, она могла бы отвлечься и стать счастливой в своей семье, хозяйкой собственной йали. — Что еще я должен сделать? — огрызнулся Пол, уязвленный в самое сердце самоуправством в его доме. — Быть может, и Ирулан… Джессика подняла тяжелый взгляд от хитросплетенного ковра, гордости одного совсем далекого сьетча. — Будь осторожен, сын мой. Принцесса — опасное оружие. Ты стал императором, взяв ее в номинальные супруги и одолев войско ее отца. Но знаем и ты, и я, что силы зреют незаметно и что самые устойчивые твердыни рушатся. Она не перестала быть императорской дочерью, и будет носить это в своей крови до самой смерти. Или воплотит в крови своих детей. — Она не станет, — запротестовал Пол. — Потому что ты ей запретил? Это смешной аргумент. Ничто не может запретить Бене Гессерит сделать так, как она посчитает нужным. Взгляни на себя. Точнее, на меня и на себя. Желваки заиграли на лице Пола Атрейдеса. — Заруби себе на носу, мой великий сын: она — оружие, отравленное оружие. И ты сам делаешь его только острее. Какими-то пустыми глазами Пол посмотрел на мать. — Чани предложила мне дать ей ребенка. — Она не так уж неправа, знаешь ли. В ней живет опасность. Ирулан всегда будет нести в себе горечь унижения и не смирится. «Разве мне есть до того дело?» — хотел было ответить Пол, но мать остановила его, подняв ладонь. — Посмотри в будущее. У тебя будут дети. Твои и Чани. Или твои и другой женщины. И она будет их ненавидеть, и ты будешь ненавидеть ее — потому что как бы высокородны они ни были, они все еще уступят ей. Я знаю, что она только что вернулась из Материнской школы на Валлахе. Сожалею, сын, Ирулан готова предать тебя в любую секунду. И в этом полностью нет ничьей вины, даже твоей, хотя твоя доля — самая большая. И потом — у нее четыре сестры. Все — императорской крови. Подумай, что будет, если лены их супругов объединятся против Императора, узурпировавшего трон? — Я буду их победителем. — Силы скапливаются незаметно и прорываются наружу в самом слабом месте, — вновь процитировала Джессика. — Завтра, Пол, я покидаю Арракис. С Алией. До весны.***
Он смотрел на шлейф золотистой пыли, обрушившийся обратно на стартовую площадку. До весны нужно построить новую… Ее уже разметили, и начнут подвозить материалы, как только пройдет сезон пыльных бурь. Джессика улетела домой, к бескрайним океанам, к садам и травам Каладана. Она тоже не пожелала гостить в его доме. Будущее не приходило, и он не видел ничего из того, что хотел бы. Память будущего шептала сотни вариантов на разные лады, подсказывая неверные шаги, меняясь от случая к случаю, память смеялась над ним. Он спросил у Чани о замужестве Ирулан. На что та выразительно провела рукояткой крис-ножа по собственной шее. Впрочем, так он и предполагал.***
Ночные кошмары редко посещали владыку обитаемой вселенной, дневных было вполне достаточно. Да и Чани всегда бывала рядом, чтобы утишить его боль или унять слезы. Ему снились его дети. Не один Лето, нет. Детей было двое, близнецы. Пол, растерянно оглядываясь в поисках Чани, понимал, что ее нет, что она никогда не придет, потому что жестокая песчаная буря унесла ее прочь из этого мира. Детей забрали руки другой женщины, в черной абе, Пол обрадовался увидеть под широким капюшоном свою мать, но отступил: перед ним стояла Ирулан. Так, будто не они, а он им снился кошмарным видением. Ирулан, однако же, не угрожала его детям, даже наоборот, готова была их защитить. Но ведь это дети Чани — билось в сознании глубоким протестом. — Уходи, — твердо повторила Ирулан, отворачиваясь и укладывая детей в одинаковые колыбельки. — Где Чани? — Спроси у себя, пророк.***
Зал приемов, непривычно пустой, выглядел огромным — хотя во время церемоний, казалось, вмещал гораздо меньше половины народу. Принцесса Ирулан сидела на скамье, в дальнем от входа конце залы. Совсем плохие места, для младших Домов — отсюда не видно Императора. На коленях лежал начатый конспект, но она ничего не писала — смотрела на Львиный трон, установленный на двух глыбах арракинского песчаника. Она не вздрогнула, хотя не ожидала его появления. — Моя мать сказала, что этот дом полон горечи. Ирулан молчала, ждала продолжения. МуадДиб редко заговаривал с ней о Джессике. — Ты хочешь, чтобы я написала о ней книгу? Я закончу биографию твоего отца в следующем месяце и смогу… — Нет, Ирулан. Я хочу спросить тебя, неужели ты так не считаешь? Если бы ты была свободна, куда бы ты ушла? — Ты хочешь меня прогнать? — Нет же. Я просто задаю тебе прямой вопрос, хочу получить ответ. — Я не знаю, — Ирулан поправила головной платок — нежони ей не полагался, поэтому простая вуаль, защищающая от пыли, окутывала ее голову сероватой дымкой. — Мне трудно сказать. Дом моего отца разрушен. Дом моей матери — Валлах IX. Если бы мне дали выбирать, то, наверное, выбрала бы последнее.***
Предначертанное не изменить. И Ирулан привыкнет, рано или поздно. Принцесса будет лишена последней королевской привилегии — выбирать свой путь, своего мужчину, отца своим детям. Пол сжал в руке головное покрывало Джессики, черное, с зелеными полосами, чем-то напоминавшее знамена Атрейдесов. Раззия. Гибель. Не-милосердие. Нет права выбирать: жить или нет. Он решит за них. Он не оставит Ирулан выбора. Привязанности, которые больно искоренять. От которых невозможно избавиться. Да будет так.