дорога в Диснейленд

«Дело», которое находит Игнат, ожидаемо оказывается лютой подставой. Игорь фыркает про себя — а че, были сомнения разве? — но додумать эту мысль не успевает, потому что совсем рядом вдруг свистят выстрелы. Он пугается — где-то там ведь отец! Сомневается ровно секунду. Папа, конечно, милиционер, но мало ли... Вдруг помощь понадобится? Игнорируя настойчивые крики перепуганного донельзя Игната, Игорь несется туда, где пули отнимают чьи-то жизни. Юра подоспевает вовремя — даже в заварушке весь такой щеголеватый, прям Джеймс Бонд, только с русской ебанцой. Запыхался, одна прядка выбилась из прилизанной прически — хотя так даже секси. Врывается пафосно, крутит свои беретты на пальцах. Костя едва сдерживается, чтобы глаза не закатить, но вместо этого отстреливается от шавок Анубиса. Чертовы сектанты... Пока Гром одной рукой пытается оттереть глаза от едкой фиолетовой дряни, а другой крошит врагов на полуфабрикаты, главный клоун в цепях — жрец Анубиса — достает из ветхих лохмотьев вполне современные УЗИ-шки, из которых вполне целеустремленно собирается вылить на Костю со Смирновым раскаленное железо и присыпанную порохом смерть. Юра все так же пафосно стреляет куда-то в сморщенное сухое тело — шутки про старость и песок сами в голову лезут — и жрец мешком падает на пол. Смирнов нажимает на курок еще раз, но пистолет лишь саркастично щелкает. Юра шипит что-то вроде "айсука" и хромает к Грому. — Ну представь, в левом последний патрон потратил на этого шизика. — Смотрит на Костю, который слегка невменько. — Ты как? — Янармальна. — Отзывается Гром. Ага, ясно. — Я так понимаю, домой мы уже не торопимся?.. Костя даже не успевает придумать, что ему ответить. Поток его и так несвязных мыслей прерывает лязг железа и запах ненависти — новые слуги Анубиса толпой бегут на двух доблестных служителей закона. Пока заикающийся от адреналина Юра кричит ему в след что-то про абсолютное безумие, Гром, ведомый чувством долга и фиолетовой наркотой, устремляется за Анубисом. Елена Александровна, конечно, удивляет. Костя слушает ее безумные доводы, и ему мерзко. Он знает, в чем заключается их работа, знает все о ее неблагодарности и даже бесполезности, о том, что жизнь жестока и несправедлива в целом, но все равно не допускает и мысли о том, что Хмурова — права. Его призвание — делать мир чище. Лучше. И уж точно не такими "новыми" методами. Еще сильнее его удивляет выстрел — совсем какой-то громогласный, дикий — и пулевое в самом центре лба Хмуровой. Блять. Юрина беретта — на этот раз правая, сквозь вопли досады в голове подмечает Костя — слегка дымится. Гребанный ты Джеймс Бонд. Грому хочется на него заорать, треснуть по морде — да ты хоть понимаешь, что натворил?! Мы бы ее повязали и в участок, а ты!.. — но вместо этого выходит лишь обессиленное "твою мать". Юра весь в крови, еле на ногах стоит — кажется, вот-вот упадет. Но вместо этого он вдруг ковыляет к горе денег посреди комнаты. Одержимый блеск его хитрых глаз вызывает в Косте если не страх, то ощущение стремительно надвигающегося пиздеца. Когда Игорь, знатно поплутав по коридорам особняка, наконец находит нужное место и слышит голос отца, под телом Хмуровой собирается целая лужа крови. Игорь видит ее стеклянные глаза из своего укрытия. Он видел трупы, конечно видел. Но именно сейчас становится страшно. Может, потому, что и отец, и дядя Юра кричат друг на друга злыми, отчаянными голосами. Гром-младший видит, как Юрина рука ползет чуть ближе к левой беретте на поясе. Они что, с ума все посходили... А может, дело в сумасшедшем фанатике, которого они с Игнатом снимали в главном зале. Увлеченные ссорой, ни Костя, ни Смирнов не видят, как шуршащие окровавленные лохмотья и дикие глаза подбираются все ближе. Жрец ранен, из дыры в правой части грудной клетки неспешно льется алая река. В перепачканных красным руках Игорь видит вотблинунегопистолет! Ему хочется закричать, чтобы папа обернулся, чтобы выстрелил раньше, чем этот старик; чтобы дядя Юра бросил сумку с деньгами, крутанул свою беретту и остановил надвигающуюся, измазанную песком и чужой смертью погибель. Но папа и дядя Юра слишком заняты. Они стоят, уперев друг в друга равнодушное огнестрельное. Так же не должно быть, так неправильно... Пока настоящий отец направляет на друга ствол, его двойник в голове Игоря говорит своим низким, уверенным голосом: "Думай". "Думай" Игорь раз за разом разыгрывает в уме шахматную партию: если папу на две клетки вправо, а дядю Юру с береттой в атаку на старика... Нет, не то, неудобно стрелять. А если он сам сделает ход, позовет отца — это же мат жрецу, да? Но тогда Гром-старший отвлечется на сына и не успеет защититься от чужой пули... "Думать надо, пока не найдешь единственное верное решение" — второй раз за день подсказывает ему отец. С каждым новым вариантом Игорь все ярче осознает, что все они ведут к одному. Есть лишь один способ разыграть эту партию и выйти победителем. Вывести папу победителем. Даже если это значит, что ему самому поставят мат. Игорь стоит в затхлом помещении старого особняка; ему еще нет и тринадцати. Он за свою жизнь — по меркам простого мальчишки — сделал довольно много. Нашел хорошего друга, добился успехов в учебе — хотя это скорее чтобы папа гордился, а не для себя — даже медаль получил. Он всегда старался быть хоть немного похожим на отца, такого крутого, сильного, неуязвимого. В глазах сына Костя всегда был героем — лучше Супермена и Человека-паука вместе взятых — и за это Игорь был готов простить ему все. Долгие вечера в пустой темной квартире, несыгранные шахматные партии, нарушенные обещания, пустые места в передних рядах на школьных праздниках и олимпиадах. Игорь понимал, что отец работает на благо всего мира. Даже если это значит, что среди обнимающих своих детей мам и пап он будет стоять совсем один. Поэтому он продолжал делать все, чтобы хоть на шажок приблизиться к Косте. Чтобы соответствовать. Самое главное — вершина его гордости, — он своими лишь усилиями добыл им с папой билеты в Диснейленд. Никто из его друзей таким похвастаться точно не может. Ни Диснейлендом, ни отцом. Младший Гром никогда не летал на самолете, но здесь, в полумраке, разбавленном запахом крови, ему вдруг в ярких красках видится дорога к его мечте. Вот они с папой едут в аэропорт — тот ему улыбается успокаивающе: знает, что сын волнуется; вот по трапу забираются в стальное брюхо огромной птицы. Игорь обязательно будет сидеть у иллюминатора, чтобы видеть каждую часть их дороги. Дороги в Диснейленд. Игорь на секундочку закрывает глаза, чтобы запечатлеть в своей памяти эту картинку: они с отцом в самолете, наконец вместе, и папа точно никуда не уйдет. Салон залит солнечным светом, за окном проносятся города, и Гром знает: впереди ждет только счастье. Он распахивает глаза, на нем броня из решимости. Все получится, пап. Я все продумал. Гром видит кровожадно устремившееся в его сердце дуло беретты. Костя, сквозь почти развеявшийся дурман в голове, грустно усмехается. Ну вот, Юрка, а я думал, мы друзья. В десять ему нужно быть дома — сын ждет. Хотя бы раз стоило бы исполнить обещание, прийти вовремя. Костя внутренне улыбается: хорошо, что Игорек у него есть. Он обязан вернуться домой. Ради него. Дуло напротив чуть подрагивает. Гром знает, что вернется живым. Знает, потому что Смирнов держит пистолет левой рукой. Косте его искренне жаль. Юра всегда ему нравился, хоть напускного лоску можно было чуть поменьше. Юра был хорошим человеком, просто сбившимся с пути — Гром точно знал. Не бывает у подлецов таких красивых глаз. Даже если в них диким огнем полыхает алчность. Костя снимает служебный пистолет с предохранителя. Рука Смирнова дрожит еще сильнее. Он смотрит огромными испуганными глазами, но Гром понимает: Юра выстрелит. Когда зверя загоняют в ловушку — он борется за жизнь. Самое страшное — Смирнов загнал себя туда сам. На глаза почему-то лезут предательские слезы. Грому хочется убрать табельное обратно в кобуру, вместе с Юркой посмеяться над этой глупостью — че удумали, стреляться, ага — а потом выйти из этого сраного особняка и никогда не вспоминать о глядящем в грудь стволе беретты. Костя надеялся, что ему никогда не придется стрелять по своим. Гром видит такие же слезы в глазах напротив. Юра дрожит весь, смотрит побитой жизнью собакой. Вот оно, бей или беги. Костя делает сиплый вдох. Костя спускает курок. Смирнов повторяет его движение. В тишине хлыстом бьет по ушам щелчок двух затворов. Два пустых магазина говорят Грому, что ему не придется стрелять по своим. А затем за его спиной гремит выстрел. Сперва ему кажется, что это — очередная галлюцинация. Ну конечно, так и есть. Не может это тихое "пап...", прошелестевшее откуда-то сзади, принадлежать его сыну. Игорь дома, смотрит телек и наверняка злится на то, что отец снова не пришел вовремя. Надо будет купить шавермы, сладкого чего-нибудь, извиниться по-человечески. Сыграть наконец с сыном полноценную шахматную партию — без трелей телефона и вызовов на работу... Костя заставляет себя обернуться. Где-то рядом пораженно вздыхает Юра. Игорь — его Игорек, сын его, сынок — стоит перед ним, по-дурацки кудрявый, с фингалом под глазом. На футболке пятно какое-то, от помидора что-ли?.. Сын смотрит ему прямо в глаза. Из его зрачков на Костю смотрят Боль и Страх. Странно. Игорь так редко пугается. Он же вообще не трус — если надо подраться (исключительно за благое), то подерется, заступится за тех, кого обижают. Костя знает, что в этом сын на него равняется. Дурачок. Он же и без этого у него самый лучший. — Пап... — голос неестественно тихий, сын словно давится словами, но Гром не понимает, что не так. — Пап, п... Прости... Костя смотрит и не осознает. Что Игорь тут забыл, какого хрена?.. Словно в замедленной съемке Гром видит, как его сын — его пацан, гордость его, медалист! — опускается на грязный пол. Секунду спустя он уже стоит на коленях, подхватывает Игорька на руки. Встряхивает, зовет. То, что в полумраке было безобидным пятном от помидора, сейчас растекается под руками Кости жизнью его двенадцатилетнего сына. Да как же так? Это же его сынок, его Игорь, с ним такого быть не может, это все бред, это глюки... Кровь под руками теплая, горячая почти. Реальная. Гром не слышит, как Юрка за спиной с криком расчехляет правую, уже верную, беретту, как спускает остаток магазина в тело анубисовской мрази. Костя слышит лишь хриплое дыхание своего сына. Его сына, который по капле теряет жизнь. На его руках. Сына, которого он не смог защитить. Зато Игорь защитил его. В легких вдруг заканчивается воздух. Игорь стремительно бледнеет, глядит испуганными глазами подстреленного олененка, цепляется за отцовскую руку. Когда совсем мелким был, так же хватался, держал, пока не проваливался в сон. Гром в такие вечера любил сидеть с ним, мирно сопящим на отцовской груди, рассматривать маленькое личико, темные кудряшки. Слушая биение крохотного сердца, он знал, что держит в руках весь свой мир. Костя отмирает, приходит в себя от его прикосновения. Орет Смирнову, чтобы тот бежал за Федей, за спецназом, да хоть за самим господом богом, лишь бы его сын перестал терять кровь. Игорь сжимает хватку. Звонким голосом вдруг просит: — Нет! Пап, не уходи никуда, пожалуйста! Не бросай меня! — Игорек... Игорек, ты... Да как же я уйду, а? Я тут, сын, я от тебя никуда… — голос дрожит, руки дрожат, мир вокруг дрожит и разрушается. — Игорь, ты только смотри на меня, сынок, смотри... — Пап, — глаза ясные, огромные. — Пап... Ты только не ругайся, пожалуйста... Я все... Просчитал, пап... Костя слушает его бессвязный шепот, но слышит лишь страх. Его ребенок умирает у него на руках. Его ребенок. Умирает. Его ребенку страшно. Гром вдруг вспоминает, как Игорек раньше до слез боялся грозы. Прижимался к отцовскому боку, прятал голову под широкой ладонью и трясся. Костя видит на своих руках того же маленького мальчика, напуганного до жути. Костя не помнит, в какой момент начинает плакать. — Не буду, Игоречек, не буду, обещаю. Ты говори, говори только, не молчи, ладно? Я тут, сыночек, не бойся, я тут. — дрожащей ладонью убирает со лба Игоря непослушные кудри, гладит неловко по щеке. — Пап, а я... Я достал деньги... На Диснейленд, помнишь?... — Взгляд сына вдруг становится лихорадочно-воодушевленным. Грому хочется выть от ужаса. — Помню, конечно помню. Я же тебе обещал, накопим, Игореш. И Диснейленд тебе будет, и все, что захочешь, я тебя прошу, ты только глаза не закрывай. — Гром прижимает сына ближе, слышит, как его сердце — родное сердечко, его плоть и кровь, смысл его жизни — стучит все медленней. — Представляешь, мы с тобой... Вместе наконец... И никакой работы твоей... И все теперь... Хорошо будет, да? — Игорь страшно хрипит. Слова становятся все отрывистей. Костя вспоминает, что он — сильный, и что его мальчику — страшно. Значит, своего страха показывать нельзя. Он понимает, что время на исходе. — Ну конечно будет, Игорек! Ты у меня вон какой замечательный, а? Да ты же у меня умница, сын! Я так... — Слезы душат, прорываются наружу. Коротенький вдох — Косте некогда. Костя провожает сына в последний путь. — Сыночек, я же тобой так горжусь, ты бы знал только... Ты прости, прости меня, за всё прости. Что опаздывал, что забывал, Игоречек... Ты же гордость моя, счастье моё. Ты мой самый родной человечек, сынок... Да я же тебя больше жизни, больше всего на свете люблю, ты... Я же всё, что делал — для тебя только, чтобы лучше, безопаснее. Ну куда же ты полез, сыночек, а? Игорёк?! Игорь слабо улыбается. На губах безнадёгой блестит кровь. — Папа... — Что, сынок, что? Голос совсем-совсем слабый. И руки — тоже: сил, чтобы цепляться за отца уже не осталось. Он весь будто прозрачным стал, хрупким, как фарфоровая статуэтка — и такой же бледный. Костя знает, что будет дальше, он видел это не раз. Господи, прошу, забери меня, убей меня, только его не убивай. Я никогда ничего не просил, да и не попрошу больше, только дай моему сыну жить… — А ты её видишь? Игорь бредит. Смотрит сквозь отца, не слышит его, не чувствует, как Гром трясёт его тело. Перед его глазами солнечный иллюминатор, откидные столики, мягкие кресла. Самолет, несущий его навстречу мечте. На самом деле, его мечта уже исполнилась. Папа наконец рядом. — Что вижу, Игоречек? На последнем выдохе Игорь шепчет: — Дорогу, пап... В Диснейленд... Красиво... Костя Гром остается совсем один. Когда Федя со спецназом врывается в особняк, то на секунду вдруг тормозит. Не может понять, в чем дело. Он видит два трупа — это что, Хмурова?! — видит кровь. Но ее слишком много. Неужели Костю ранили? Найти, найти его быстрее! И Федя находит. До конца жизни Прокопенко будет просыпаться от одного и того же кошмара. Его лучший друг, самый смелый и сильный человек, которого он когда-либо знал, сидит в луже крови. Прижимая к себе маленькое тело. Тело, которое еще сегодня утром было его сыном. Костя раскачивается вперед-назад, баюкает Игоря, шепчет что-то. Весь трясется — огромный, всегда уверенный Гром рыдает, выплакивает на лицо, на одежду сына свое сердце. А затем кричит. Нет. Воет. Жутко, дико. Истошно. В этом крике Прокопенко слышит стук земли о крышку гроба. Костя снова возвращается домой далеко за десять, но на него уже никто не обижается.