***
Обсидиановый меч, символ королевской власти, и пугающий пернатый шлем лежат в песке у камня, пока в раскрытом птичьем клюве деловито гнездятся светляки. Дневная жара сменяется вечерней прохладой, и высоко над дюнами алмазами и жемчугом рассыпаются звезды. — Значит, хитрый бродяжка так хотел пальмового вина, что притворился, что его ужалил скорпион, попросил слепого старца помочь ему добраться до ворот Гюрабада и с его плеч смог дотянуться до сосудов с вином, которые подвесили на своих пальмах окрестные жители? — Да. И никто в городе Гюрабаде не мог найти вора, так как под пальмами остались только следы слепого, который не мог знать о вине. — Какой ловкий бродяжка! — хлопает в ладоши джинн. — И чем закончилась эта история, Ибис? Ну же, говори, говори! — В устах смертных она закончилась именно этим. Для них это потешная история о смекалке, — неторопливо отвечает король. — Но брат Сайно, услышав ее, не смог смириться с безнаказанностью вора. — Значит, у нее есть и другой конец? — Верно. Царь Крокодилов, король-полководец и король-судья, в одиночку прошел девяносто девять дорог, пока наконец не отыскал хитрого бродяжку в одной из таверн портового города Органы, не заставил его признаться в содеянном и не отмерил ему полагавшиеся по закону сто ударов кулаками. — Крокодил суров, — фыркает джинн и поджимает губы. — Он справедлив. — Мне так не нравится. Тот бродяжка хорошо придумал, он заслуживал чашу вина хотя бы за свою изобретательность! Хочу другую историю, Ибис! И чтобы там не было никаких кулаков! — Хорошо, я расскажу тебе другую. Только не зови меня Ибисом. Я больше не могу слушать, как мой любезный друг обращается ко мне одним лишь титулом. — А как мне тебя звать? — От рождения я наречен Хайтамом. — Аль-Хайтам, — осторожно, будто пробуя звуки на вкус, проговаривает ушастый юноша. — Хорошо, аль-Хайтам, отныне я буду звать тебя так. Расскажи мне за это самую лучшую историю! — Не торопись. Обмен должен быть равноценным. Я еще не узнал твоего имени, прелестник. — У меня его нет. Мое настоящее имя отдано оазису, заплетено в прибрежной траве и древесных корнях. А больше я не встречал никого, кто дал бы мне другое. — Вот как. Царь ибисов задумчиво хмурит пепельные брови и поднимает взгляд к ночному небу. — Я предлагаю договор. Я расскажу тебе сказку, которую принес мне из дальних восточных земель брат Кавех. Очень интересную сказку, украшение моей коллекции. И если она тебе понравится, мой милый — ты позволишь подарить тебе новое имя. Окутанный в сумраке слабым голубоватым свечением, джинн лежит на траве плечом к плечу, доверчиво сияя на него огромными глазами-блюдцами и даже не пряча широчайшей улыбки во все иллюзорное лицо. Дух согласен, он это видит — и это заставляет сердце короля ожесточенно биться об тесную клетку ребер. Потому что нарекший джинна именем равен мужу, что преподнес избраннице заветное кольцо. Не разрывая соприкоснувшихся взглядов, Хайтам рассказывает притихнувшему джинну о том, как Царь всех баранов, король-министр и король-творец, однажды отправился в восточные земли, чтобы поглядеть на местные ремесла. И там, следуя с одним караваном, среди пряностей и громких голосов торговцев услышал прелюбопытнейшую историю. Еще дальше на востоке, на самом краю земли, стояло небольшое поселение, которое они называли Тигнар, а рядом с ним протекал источник. В один день пастухи нашли у источника живую девочку, и красоты она была такой, что все догадались, что она — не иначе как волшебное дитя феи. Поселенцы вырастили ее как родную, только никак не могли взять в толк, куда же та уходит каждую ночь, на утро возвращаясь в шелках еще богаче и краше прежних. И тогда один самый умный пастушок, ее нареченный, привязал нить к краю ее одежд, — а как она пробудилась ночью и скрылась за городскими воротами, то пошел по этой нити прямиком до источника. Там он увидел, как фея смеялась и пела вместе с рыбами, и как потом нырнула в воду. Скинув платье, он нырнул за ней, и больше их обоих никто в Тигнаре так и не видел. Только цвели с тех пор у источника две каменные розы. — Не такой уж значит он был и суженный, — мерцает ушастый джин, веселясь. — Если он обратился в камень в водах источника, значит, та фея того пожелала. А зачем желать себе и суженному провести вечность холодными камнями, пусть и в виде красивых цветов? — Такова сказка, которую мне передал брат Кавех, — Царь Ибисов пожимает плечами. — Ладно, аль-Хайтам, меня рассмешила твоя сказка. У тебя забавные истории, и ты мне нравишься. Юноша взмывает в воздух, с беззаботным хохотом падая спиной в озеро, и вздымает целый фонтан брызг, которые потом нанизывает меж пальцев на невидимую нить, словно настоящие сапфиры. Хайтам наблюдает за его изображением сказочной феи: собранные капли-сапфиры в три ряда украшают открытую грудь и пушистый хвост, талию обнимает волна, а на хрупкие белые плечи невесомой парчой опускается свет молочной луны. Каждое движение обворожительного искусителя-джинна вызывает в нем целую бурю смутных чувств, и он вдруг вспоминает про уговор. — Тигнари, — робко зовет он. Джинн оступается в танце и мгновенно замирает, не обращая внимания даже на то, что водяные бусы рассыпаются и с плеском катятся по хвосту обратно. — Как ты сказал? — Тигнари. Тебе понравилась сказка, поэтому я дарю тебе имя, как у сказочного города, где случилась та история. Босые ноги, не приминая ни травинки, опускаются на берег перед летописцем. Существа ему подобные могут принимать любую форму, какую захочется, но то, что этот дух ни разу не изменяет тому самому образу миниатюрного лисенка, который король когда-то назвал красивым, уже говорит о большем, чем все известные смертному миру слова. — Ты ведь знаешь, что это будет значить, если я приму имя, король аль-Хайтам? — щурится Тигнари. — Я знаю. И я обещаю, — со всей серьезностью кивает Хайтам. — Я обещаю, что буду любить тебя и только тебя до конца наших веков.***
Он больше не носит с собой ни меча ни шлема, когда приходит к знакомому источнику. Он больше не король, по крайней мере, не для того джинна, к которому так спешит. А может и наоборот, он все еще законный владыка этих земель, — но и маленький хранитель источника, что так прелестно поет и плавно танцует, теперь не простой дух, а его возлюбленный, владетель его сердца и желаний. В плотном ночном воздухе тихо качаются бархатные розы, цветочным кольцом окружающие затерянный оазис. Царь всех ибисов развязывает сандали, снимает расшитый самоцветами церемониальный воротник, раскрепляет золотой пояс. На песок опадает белоснежная набедренная повязка-схенти. Кроме братьев, ни одна живая душа до этого не имела права лицезреть наготу великого правителя, но отныне у него есть супруг, и он не стесняется любопытного ветерка, что своим внезапным дуновением тут же холодит обнаженную кожу. — Приветствую, о сиятельный король, — шелестят цветы и пальмовые листья. — Ты устал, любовь моя? Войди, окунись в мои воды, позволь мне приласкать тебя. — Покажись мне, — просит мужчина, неспешно заходя в озеро и опускаясь на гладкие камни. — Как пожелаешь, аль-Хайтам. Золотые уши появляются из-за ближайшего древесного ствола. Джинн слегка меняет свое отражение, рассеивая тунику и браслеты, чтобы соответствовать раздетому королю. Он плывет, переливаясь в воде перламутром, как рыбья чешуя, и по-кошачьи вытягивается рядом на озерной глади, лениво взмахивая рукой. Трава прорастает прямо за спиной Хайтама, густея и сплетаясь в подобие подушки, чтобы он мог опустить голову. — Благодарю, милейший друг. Вода вокруг оживает: она с ласковым плеском обкатывает голую кожу, унося с собой песчинки и дорожную пыль, ритмично приливает и отливает, расслабляя напряженные мышцы и пропитывая тело долгожданной обновляющей свежестью. Ее шелковые струи стекают по широкой груди, оставляют мокрые дорожки вокруг нежно-розовых, как только-только готовящиеся распуститься цветочные бутоны, сосков. Король не сдерживает судорожного вздоха. Окружающая растительность начинает перешептываться громче, и даже светляки и акриды, кажется, стрекочут совсем по-другому. Царь Ибисов улыбается, довольный, и позволительно разводит колени в стороны. У Тигнари нет физической формы, как у человека, но и источник, и озеро, а также трава, насекомые и звери этого оазиса — это все он. Он может глядеть всеми их глазами, осязать всеми их лапами, корнями и стеблями. Каждое движение воды — его движение, и когда Хайтам чувствует ожившие течения, окольцовывающие бедро и льнущие все плотнее к горячему телу, он запрокидывает голову и томно, трепетно выдыхает имя любимого джинна. — Люди такие загадочные, — щекочет ноздри густой аромат благоухающих роз. — Ты был так смущен, когда я впервые попросил показать мне, чем герои твоих историй занимаются в опочивальнях. Но тебе это нравится. — Я тебе уже объяснял, — серые ресницы дрожат, пока ласка становится все настойчивей, свивается и развивается кольцами водяной змеи. — Среди людей разделить ложе предлагают только самым близким. — Вот как, — эхом отзывается дух. Змея делает последний виток. Ибис вздрагивает всем телом, часто дышит, пересчитывает звезды над головой. Стрекот акрид и тявканье лисиц вокруг слышатся счастливым смехом. Он поворачивает голову: Тигнари улыбается и лукаво поглядывает на него из-под слегка растрепанных светлых прядей. В сомкнутых клеткой ладонях юноши трепыхается кристальная бабочка, осыпая и без того светящийся силуэт искрящейся зеленой пыльцой. Хайтам бездумно тянет руку, чтобы дотронуться до него — но черпает воздух, и в пальцах остается лишь тусклое кристальное ядро. Тигнари, словно понимая неловкость, отряхивает пыльцу и взмахивает хвостом. — Поведай, что еще случилось в мире! — Брат Сайно как обычно вершит суд над нечестными, а брат Кавех задумал возвести новый прекрасный сад, дабы ищущие смогли забыть там обо всех мирских печалях. — Сад, — мечтательно жмурится Тигнари. — Я бы хотел его увидеть. — В нем разольется большое озеро с уединенным островком и огромным цветущим деревом посредине, вокруг загудят водопады и расцветут тысячи тысяч изысканных падисар и розовых кустов, а по волнам поплывут сотни великолепных лотосов. Рыбы будут плескаться в его водах, а на окружающих скалах поселятся благородные ибисы. — Если Царь Баранов построит столь дивный сад, он воистину окажется жемчужиной в море красных песков. — Кавех зарисовал его с моих слов, — улыбается Хайтам. — Я же, выписывая буквы на тростниковой бумаге, думал о том, какой подарок мог бы порадовать тебя, мой дорогой. — Меня? — непонимающе переспрашивает джинн. — Но я не волен покинуть свой оазис. На что мне падисары и птицы, которых я не могу посмотреть? Король отвечает не сразу. Какое-то время он просто лежит с закрытыми глазами, внимая тихим звукам печальной природы. Капли текут по ключице — неощутимый Тигнари вкрадчиво кладет иллюзорную щеку на его плечо, и в который раз Хайтам жалеет, что это единственное, что он чувствует от его касаний. О, как бы он хотел, чтобы при попытке поцеловать манящие призрачные губы, он мог ощутить что-то большее, чем холодную и, не тая греха, пустую и безжизненную воду! — Я найду способ снять твою печать, Тигнари, и больше нам не придется видеться лишь в отблеске луча на озерной глади. Как книжнику, мне подвластны все знания, рожденные в этих песках. Среди них я отыщу и раскрою секреты джиннов. — Ты освободишь меня из этого оазиса? — Я обещаю, — летит вдоль озера страстный шепот, а прибрежные розы жадно ловят каждое слово, надежно запирая их в своих бутонах. — Я обещаю, что дам тебе тело, настоящее тело, чтобы ты смог войти в мой дворец как мой любимый законный супруг.***
— Что ты наделал?! Златокудрый Баран, поджидающий Ибиса на ступенях дворца, испуганно всплескивает руками, когда тот подходит ближе. — Я предупреждал тебя. Руны тех свитков были пропитаны демонической энергией. Крокодил сурово сдвигает брови, отворачиваясь. Хайтам не слушает ни одного из них. Он не слышит ни причитаний и упреков Кавеха, ни мрачных комментариев Сайно. Он даже не поднимает головы, чтобы увидеть встречающих его братьев. Его невыносимо сухие глаза прикованы только к хрупкому юноше в небесной тунике, трогательно вжавшемуся щекой ему в грудь. Тигнари, наконец-то зримый, осязаемый, из настоящей плоти и еще теплой человеческой крови, лежит у него на руках, надежно и любовно прижимаемый к отчаянно бьющемуся сердцу. Только вот в ответ не стучит даже самая маленькая венка под тонкой голубоватой кожей. Его стараниями джинн больше не связан с хранимым источником далеко в пустыне. Но он все равно не может полюбоваться вместе с ним расписными дворцовыми стенами и обещанным садом. Потому что он мертв. Король по инерции делает еще пару шагов, преодолевая гостеприимно поднятые главные ворота, и больно стукается коленями прямо о каменные плиты. Он бережно опускает бездыханное тело Тигнари на пол. Слез уже давно нет: их все высушил пустынный ветер, так же, как пересох и маленький журчащий оазис, вместо которого теперь лишь безводный песок и тоскливо кричащие птицы на облетевших скорченных пальмах. Два пальца осторожно касаются мягкой бледной щеки. На мгновение мелькает безумная надежда, что сейчас глаза-изумруды распахнутся, алые губы приоткроются, и он сделает глубокий вдох, просыпаясь — но наваждение испаряется так же быстро. Тигнари не очнется. Тигнари мертв, и умер он еще в тот момент, когда аль-Хайтам развернул свиток и произнес роковые слова разрушения оков. «Источник погибнет без хранителя» Ах он, жестокий и алчный божок, что решил, что ради их любви можно пожертвовать каким-то там несчастным оазисом! Самонадеянно пообещавший, что все будет хорошо, и они проживут счастливую вечность рука в руке! И ослепленный собственной жадностью, король-книжник и король-мудрец так и не смог понять, что строф должно было быть две. «Как и хранитель не будет существовать без своего источника». — Тигнари, — горестно шепчет Хайтам, вглядываясь в любимое, больше не призрачное, но и не живое лицо. Даже такой, он все еще выглядит нежным и невинным, как свежий ароматный цветок. Смерть вовсе не исказила плавные черты лица, и он выглядит точь-в-точь, как привычное отражение, вплоть до длинных звериных ушей и пышного хвоста. Единственное, что изменилось, это цвет его волос и меха — теперь они не золотые, как упавшее на дюны солнце, а темные и почти черные, будто сожженные до остывших углей. Нестираемое напоминание о том, что именно Ибис сделал со своим возлюбленным. — Брат Ибис, — на плечо опускается смуглая рука Сайно. — Не нужно. Я сам все знаю, — шипит аль-Хайтам. — Где брат Баран? — Я здесь, — Кавех твердо сжимает другое плечо, несмотря на то, что его длинные пальцы все еще слегка дрожат. — Что ты хочешь? — Пускай твой сад будет для него одного. Обрати его в камень, в самую прекрасную скульптуру из всех, что ты когда-либо высекал, и пускай тот райский сад навечно станет для него его вновь обретенным оазисом. — Хорошо, Хайтам. Да будет так. — И пусть тех каменных статуй там будет две. Прелестный джинн, что смог очаровать самого властителя пустыни, и король-глупец, что слишком поздно понял рассказанную им самим же сказку.Scarlet once the color of sweet smelling petals Now drained from all scent, waiting for the bitter end * And then at last, preserved and dry pressed Forever lasting, dried out and dead