Говоря на чистоту

Откровенно говоря, Рэймонд Гаррати — мир чуждый и далёкий для Питера. Ну, знаете, аккуратный домик с белым забором и ровной лужайкой, прелестная и порядочная жена, может даже собака, ретривер, например. Жизнь выскобленная, правильная. Пример для подражания всякого человека, стремящегося к достатку и мирному сожительству. Такими восхищаются. Такими гордятся. Таким — завидуют. Говоря на чистоту, Питер никогда бы не обратил внимания на такого человека, как Рэймонд Гаррати. Прошёл бы мимо, не задержав взгляд. Или, возможно, скривив губы в небрежной насмешке, бросил бы между делом: «Эй, старик, воротник не душит?» — потому что сам Пит задохнулся бы от жизни такой, по всем правилам, ведомой чужими ожиданиями. А может, поддался бы импульсу мимолётному, заглядывая в глаза чужие светлые, не порочные: «Ты сам-то чего хочешь, праведник?». — Есть в этом что-то. Подвести к пропасти, показать, что за забором белым и сводом правил общества устных есть жизнь другая. Грязная в своей откровенности, искренняя в своей неприглядности. Настоящая. Без красивой обёртки, но — свободная. Но Питер обращает внимание. Он, движимый собственным же безумием, знает: снять с Рэймонда Гаррати всякие ограничения — зрелище, от которого нельзя отказаться. Там, на глубине глаз — отчаянное, упрямое, несгибаемое. Всклочное, когда усталость и раздражение бьют через край. Питер, по началу, просто хотел убедиться. То ли в собственном сумасшествии, то ли в том, что всё это взаправду. Питер, по правде, не смог и не захотел устоять перед соблазном: так какой ты на самом деле, Рэймонд Гаррати? Ты счастлив в своей праведной жизни? Ты закроешь глаза встречному в лицо кулаку? Сможешь ли ты — как тогда — дойти до конца? Он знает, где выцепить его, успел убедиться в этом, как и в том, что Рэймонд Гаррати — есть, на самом деле существует. Такой, каким он помнил его из снов. Такой, но — иначе. Всё ли дело в том, что никакой Прогулки на самом деле никогда не существовало? А значит и жизни ничто не угрожало, живи себе спокойно, встречай утро в объятиях любимой девушки, прилежно ходи на пары. Ну разве не сказка? Питер не знает в этом дело или просто в том, что сколь бы сны не были похожи на реальность, они оставались снами. Питер не знает, но интерес разбавляет скуку и смысл расцветает ликорисами, добавляя красок приевшемуся, осточертелому. Питер втаптывает окурок в землю и криво ухмыляется в добродушном приветствии. У него разбита губа и разбиты костяшки пальцев, от него несёт табаком и дорожной пылью — таких держат на расстоянии от хороший парней, навроде Рэймонда Гаррати. Но разве это должно волновать Питера? Его не волнует и он кидает Рэю шлем: «Поехали. Тебе понравится», — обещает, перекидывая ногу через мотоцикл и поворачивая ключ зажигания. Они останавливаются у заброшенной дамбы. Неподалёку — обветшалое, полуразрушенное двухэтажное кирпичное здание. Там, где когда-то была вода, лишь напоминание: небольшое озеро цвета зелени, усыпано жёлтыми листьями. Там деревья костлявые ветви тянут к небу, сгорающему в багровом закате. Там — тишина. Суета города не достигает его окраины, туман опускается на кожу густым и влажным, ветер путает волосы, промозглый, но Питер не обращает на это внимания. Не чувствует холода, не чувствует скованности — опасно балансирует по краю, улыбается неоднозначно, когда сжимает в пальцах ворот футболки Рэймонда Гаррати. Поцелуй отдаёт вкусом осени. Поцелуй — воспоминанием. Скраденным моментом, когда любое промедление созвучно предупреждением, остановка — выстрелом. — И правда. С тобой не хуже, чем с девчонкой. Мне всё ещё нравится. [ — Куришь? — Нет. — И я нет, — сказал Маквриз и сунул сигарету в рот. Потом достал коробок спичек с рецептом томатного соуса на обороте, зажёг сигарету, втянул дым... ] Дешёвый табак горчит в горле, Питер — запрокидывает голову, клонит к плечу её, щурится. Тогда он пошёл на Прогулку, не ожидая ничего. Таких, как он, называют суицидниками. Питеру, впрочем, всё равно на мнение других, но факт остаётся фактом — у него не было веских причин для этого. Ни больных тебе родственников, ни нужды в деньгах, ни даже настолько криминального прошлого, что таким образом пришлось бы отбывать наказание. Он просто решил — почему нет? Для этого тоже не было ни одной причины. Ему нечего было терять. Ожиданий у него тоже не было. Узнать сколько продержится. Решить, что до финиша доходить — ему этого не надо. Никаких сожалений. И никого, кто сожалел бы. Одно правда: Прогулка была утомительной, изнуряющей. Иногда Питеру кажется, что ноги до сих пор ломит, пусть всё это и не правда. Иногда он бродит по городу бесцельно, не позволяя себе останавливаться. Сейчас — он не ждёт ничего точно так же. На чистоту: Питеру плевать на собственную жизнь, но выгрызает её каждый раз насмешливо, издёвкой, из вредности. Он бы соврал, если бы сказал, что ему тошно с неё. Питер не любит лишние сложности. Он никогда не чувствовал себя несчастным — оставьте это дерьмо школьникам. Ему просто всё равно. Он не стремится к успеху. Не мечтает о семье. Цели, которую обязательно нужно достигнуть в жизни, у него тоже нет. Он из тех, про кого говорят: «Прожигает жизнь понапрасну», — Питеру всё равно. Ему плевать на собственную жизнь, но её, конченную, он любит, вопреки тупой бессмысленности. Смешное противоречие, не правда ли? Питеру всё равно. Что говорят. Как выглядит. Не закончит ли свою жизнь завтра от ножевого бесславно. Всё это — его выбор. Его свобода, не знающая оков. Страшно ли заплатить цену «отброса общества» за это? Нет. Рэймонд Гаррати, конечно, другой. Ему есть, что терять и за что цепляться. Так кажется. А Питер, Питер цепляется за Рэймонда. Ведь его сумасшествие — оно на двоих.