Иногда это становилось невыносимо. Сидеть позади него, видеть крепкую спину и сгорать от невозможности притронуться к ней, сминая пальцы в попытках унять колющее чувство в самых подушечках.
Иногда это казалось безумием. Видеть его обеспокоенный взгляд, спрятанный под поволокой злости и презрения, и не мочь рассказать, в чем дело.
Иногда это казалось безвыходным. И единственно возможным. Уйти после выпуска своей дорогой, строить свою жизнь и карьеру. Быть один на один с самим собой. Не обременять. Не быть глупым и беспечным. Быть героем Деку. Без героя Граунд Зиро рядом.
Иногда это казалось смертельным. Больше никогда не увидеть его, не услышать фирменное «Деку», произнесенное так, как может только он, не почувствовать родное плечо в бою.
Изуку надежно запечатывал эти чувства под ребрами. Проглатывал ненужные слова, рвущиеся наружу. Улыбался и восхищался им все так же искренне, ведь по-другому попросту не мог. И даже не пытался открыться. Изуку никогда не допускал мыслей о возможности их совместного будущего. Чтобы не мешали. Не ослепляли. Не оставили пустоту.
Некогда мимолетная, как ему казалось, подростковая влюбленность в грубого парня с крутой причудой переросла в безнадежное, настоящее чувство. Кацуки взрослел, становился более чутким, что не укрывалось от Изуку, как бы тот ни прятал. Во взгляде Кацуки все чаще мелькало что-то, подобное нежности и беспокойству по отношению к близким для него людям, умело скрытое за прежней злостью красных глаз. Тем не менее, Изуку замечал. Изуку замечал его рост, развитие навыков, его стремление стать лучше того подростка, унижающего одноклассника за отсутствие причуды, лучше того, кто считал, что сильной способности достаточно для того, чтобы быть первым. Кацуки менялся, и Изуку любил его разным, однако сам он, казалось, так и оставался безрассудным мальчишкой, безнадежно влюбленным в друга детства. Он совершенствовал свои умения, тренировался усердно и небезуспешно, но, думалось Изуку, душой и головой он оставался все тем же. Разве что каждый день учился по-новому прятать любовь в глазах за прежним восхищением.
Это, казалось, срабатывало. Случались дни, когда Кацуки был ближе обычного — вытяни ладонь — и ты коснешься его крепкой груди. Тогда Изуку становилось особенно сложно не думать о «них». О несуществующих «них». Ведь все еще был он, и был Кацуки. Были совместные тренировки, были разговоры, похожие на дружеские, были нечитаемые взгляды, случайно брошенные между уроков, в коридорах общежития или в раздевалке. Не было лишь особой связи, которая возникает между людьми, когда их чувства взаимны. Дистанция между ними все еще оставалась сродни пропасти. И только эта мысль отрезвляла. Благодаря ей Изуку помнил о необходимости не протягивать руку, не входить в чужое личное пространство, оставаться поодаль.
Помнил до тех пор, пока не находящие места под ребрами чувства не превратились в тяжелый ком. Почти под конец третьего года обучения в академии. Оставалась самая малость — крупица из того времени, что он
уже прожил с этим чувством. И, наверное, он бы смог и дальше показывать напускное спокойствие при виде рук Кацуки, производящих искрящие взрывы, или его губ, растягивающихся в ухмылке. Он бы смог, если бы Кацуки не начал предпринимать попытки к сближению. Или так казалось Изуку. Но не заметить явные странности было невозможно, когда он все чаще оказывался рядом, хрипло зовя Изуку по имени; когда каждый раз смазанно хлопал рукой по спине после тренировок, используя это как похвалу за хорошую работу; когда подсаживался к Изуку на диване во время общих собраний в гостиной общежития, ранее игнорируя большую часть из них. Сложно было представить, что Кацуки делает это потому, что предчувствует отдаление Изуку после выпуска. Сложно и невозможно. Невозможно потому, что Изуку себе запрещал. За все время он позволил себе лишь единожды помечтать о чем-то подобном. Но после приглашения к прыжку веры отпустил похожие порывы. И даже после признания Кацуки своих ошибок. Чтобы не давать себе ложных надежд, чтобы не надевать розовые очки, чтобы не было больно их разбивать.
Кацуки был близко. Изуку не понимал, почему. Все попытки заставить себя выяснить у Кацуки, что же изменилось между ними, заканчивались бессонной ночью, скомканной простыней, беспощадным узлом волнения в желудке и клубком мыслей о бесполезности этой идеи. Он, будто наяву, видел, как придет к комнате Кацуки, как заволнуется, не сможет связать и двух слов, а потом выложит в потоке невнятного бормотания буквально все, что так долго скрывал от друга. Чего еще хуже — разозлит, расстроит ненужным бременем своих чувств, и тогда тонкая, будто паутина, нить между ними порвется. И этого Изуку боялся больше остального. Намеренно превратить свою жизнь с Каччаном в главной роли в жизнь с редкими встречами на совместных конференциях или объявлении топа казалось не таким сложным, как если бы Кацуки прогнал его сам. С другой стороны, второе выглядело проще. Проще быть отвергнутым, знать, что у тебя и в самом деле нет шансов, и отпустить, чем упиваться ночными воспоминаниями о крепких плечах и красивой шее в надежде удовлетворить хотя бы меньшие из своих желаний, чтобы утром было спокойнее смотреть на острые ключицы под расстегнутой на верхние пуговицы школьной рубашкой.
Самым невообразимым в этой череде странного поведения Кацуки был его недавний порыв к объятиям и тактильности. В действительности, этот жест нельзя было так назвать, но… встать близко-близко, бок о бок к Изуку и положить руку буквально на мгновение чуть выше его поясницы во время того, как Айзава объясняет предстоящее на тренировке задание, было… со стороны Кацуки как объятие. Как будто это, в принципе, был
самый тактильный жест в его жизни по отношению к кому-либо. За пределами тренировок и боев, конечно.
Место, где часами ранее всего лишь миг покоилась любимая рука, будто горело жарким пламенем. Сидя на кровати в своей комнате, Изуку то и дело мыслями возвращался в ту самую короткую и самую приятную в мире секунду. В удовольствии закрывал глаза, вновь, как наяву, ощущая широкую ладонь на спине так явно, будто на ней не было перчатки Кацуки, а на самом Изуку не было ни костюма, ни даже самой тонкой футболки. Это чувство казалось настолько реальным, что было просто невыносимым. Невыносимо сильно хотелось узнать, как на самом деле ощущается голая ладонь Кацуки на коже. На спине, руках, щеке или… в другом месте. Невыносимо сильно хотелось в то же время перестать об этом думать, пока тело не начал сковывать жар желания другого тела рядом.
Все это мучило Изуку. Эти противоречивые чувства… он был так счастлив, что может любить Каччана, что может видеть его каждый день, наблюдать, как он взрослеет и меняется, как становится настоящим героем, достойным быть Первым, но… в то же время они… будто сжигали изнутри, рвались наружу, требовали огласки и быть раскрытыми. И, не получая этого, комкались где-то в горле, грозя задушить, собирались слезами в глазах.
По всей видимости, то касание, несколько бессонных, влажных ночей, — это касается слез, работающих посменно с возбуждением и самоудовлетворением — нечитаемые взгляды и поступки Кацуки на следующий день подтолкнули Изуку к действиям, от которых он отрекся уже давным-давно.
Стоп-кран начинало срывать еще в академии. Кацуки вел себя слишком непривычно и непонятно. Даже для «нового странного» Кацуки. Он часто оборачивался на Изуку, когда тот отвечал, советовался с ним о заданиях, облокачиваясь на спинку стула и чуть покачиваясь, обедал в столовой вместе с ним за одним столиком, невзначай прижавшись коленом к колену Изуку. Все это выглядело так, будто… будто Каччан тянулся к нему. Старался находиться ближе, теснее, больше. Ощущение Кацуки так близко сводило с ума, выбивало воздух из легких, заставляло кожу на лице и шее краснеть пятнами, а руки становиться будто бы ватными, ронять ручки, ложки и промахиваться едой мимо рта. И после того, как Изуку мазнул булочкой с сахарной пудрой по левой щеке в момент, когда Кацуки облокотился рукой на стол и подпер голову кулаком, обращая свой взгляд на него и ближе прижимаясь ногой, Каччан совершил абсолютно невообразимую вещь. Он обратил внимание на пудру на щеке Изуку и протянул к нему вторую руку, делая самый недовольный взгляд, на который был способен.
— Ты весь испачкался своей бесполезной булкой. Сиди смирно, ботаник, — он взял, действительно, замершего Изуку за подбородок и стер большим пальцем пудру с уголка губ и щеки, — жуй дальше и пошли — мы опаздываем к Мику, — он отвернул голову, будто бы не сделал только что чего-то, что сумело завязать узел в животе Изуку, заставить его подавиться воздухом и покраснеть хуже любимого острого соуса Кацуки. Изуку уронил булочку на поднос, вскочил с места и, прокричав что-то вроде: «Д-да, Каччан, пошли! Я-я наелся. Уходим!», отнес поднос и поспешил в класс, не дожидаясь Кацуки. Если бы Изуку мог, то увидел бы нетипичную для Каччана нежную улыбку, с которой он провожал его взглядом из столовой.
Изуку нужно было проветриться и освежить голову. Поэтому, как только тепло весеннего солнца сменилось вечерней прохладой и зябким ветром, он вышел на пробежку. Тело все еще горело при мыслях о Кацуки и его недавнем выпаде, поэтому Изуку даже не понадобилась кофта. Каччан занимал слишком много мыслей, но просто выкинуть его из головы не представлялось возможным. Ладно. Кацуки определенно становился ближе к Изуку. Изуку определенно это нравилось. И определенно пугало. Пугала перспектива привыкнуть к подобной близости и потерять ее, приняв за то, чем она не является на самом деле. Теряться в догадках становилось более худшей пыткой, чем не иметь возможности свободно касаться Кацуки.
Поэтому да. Бесконечные гонения из угла в угол собственного разума привели его к тому, что на часах кислотным зеленым горело 02:33, а дверь в комнату Каччана приглашающе подсвечивалась снизу холодным белым светом.
«От телефона. Тоже не спит» — подумал Изуку.
Поежившись от внезапно появившегося сквозняка, он решил, что это знак. Пора двигаться. Либо в комнату Каччана, либо в свою. Либо сейчас, либо никогда. Скитаться вечность по пустыням догадок больше нельзя было. Лучше быть сейчас отвергнутым. Лучше. Проще. Удобнее.
Изуку несмело, на пробу, постучал в дверь костяшками лишь раз, пытаясь утонуть в футболке в надежде согреться хоть самую малость. Затем тихо постучал еще два раза и не услышал за дверью ничего. Выдохнув, — с облегчением — он почти развернулся, молясь о том, чтобы спокойно уйти отсюда и лечь спать, как из-за двери донеслось:
— Заходи.
Изуку смотрел на дверь и даже не думал открывать ее. Стук сердца гулом отдавался в ушах. Свет в комнате погас, — «заблокировал телефон» — и послышались тихие босые шаги.
— Я же сказал — заходи, — дверь открылась перед самым носом и явила Кацуки стоящего полубоком к нему Изуку, с широко раскрытыми глазами, — если собрался стоять и дальше, то я пошел спать, — Кацуки взялся за ручку, но был остановлен рукой Изуку, накрывшей его руку сверху.
— Н-нет, Каччан. Можно? — Изуку медленно отнял руку и спрятал ее за спину, вновь ощущая жар касания. Кацуки отошел чуть в сторону, пропуская его вперед, и закрыл дверь.
— Ты меня разбудил. Чего тебе нужно?
— Н-ну, Каччан… свет от телефона было видно… — Изуку потупил взгляд, все еще держа руки за спиной и гладя пальцами ладонь, которой касался чужой руки всего миг назад. Он снова почувствовал спиной сквозняк и понял, что у Кацуки открыто окно.
— Ты разбудил меня своими шагами, я чутко сплю! — он сложил руки на груди, отворачивая голову в сторону.
— Вот как… Знаешь, Каччан, я… меня кое-что беспокоит, и-и…
— Я заметил, — Кацуки вдруг стал серьезным. Не злым. Серьезным, — расскажи.
— Что? З-заметил? Что именно заметил, Каччан?
Кацуки закатил глаза.
— Неважно, блять, Изуку! Выкладывай уже.
— В общем… я уже очень давно это скрывал, и… в последнее время это становится куда тяжелее… потому что… потому… потому что я немного не узнаю тебя, Каччан, — Изуку заламывал пальцы на руках, смотрел на какую-то царапину в покрытии пола, выглядывающую из-под прикроватного коврика, — похоже на след от взрыва — и говорил так тихо в надежде, что его не услышат. Но Кацуки слышал.
— О чем это ты? Мы, кажется, о тебе сейчас говорим, а?
— Ну, Каччан… — волнение съедало его. Органы в животе, казалось, превратились в один большой ком страха. Он ошибся однажды, наивно поверив, что может выстроить между ними что-то, и сейчас, думалось ему, все вернется на круги своя — к пожеланию прыгнуть с крыши или удару под дых, — я просто хотел сказать… чтобы… чтобы ты прогнал меня, Каччан, — он поднял взгляд и встретился с внимательными красными глазами напротив.
Кацуки в ответ непонимающе рыкнул.
— А? Пришел просить прогнать? Ты себя слышишь?
— Да, Каччан. Потому что… потому что сам я, кажется… уже не могу… держаться… Просто… просто
прогони. Каччан, как раньше. Прогони. Назови придурком и прогони из своей жизни, Каччан, — Изуку всхлипнул, но не дал спуск слезам, — это нужно. Мне это так нужно, Каччан… Пожалуйста… — он говорил дрожащим полушепотом, держа пальцы в тугом замке и больно их сминая. Кацуки, кажется, понимал. Но ничего не делал. Лишь молча и хмуро смотрел. Ждал. Ждал, пока Изуку, наконец, скажет то, что давно запечатывал и держал в себе.
— Каччан, почему?.. Почему ты молчишь? Ну же… — он стер кулаком влажную дорожку и глубоко вдохнул в попытках успокоить поток ненужных слов и слез, — быстрее, Каччан… просто скажи: «Проваливай, Деку, и не появляйся на моих глазах»… и я сделаю так… Больше никогда… никогда не подумаю заговорить с тобой… наконец-то отпущу и… освобожу себя и тебя от этого, Каччан. Я же… уже так долго пытаюсь быть в стороне… Отвыкать… А ты… Каччан, ты рядом последние дни, и… это не нужно, Каччан! Иначе… иначе я…
— Послушай, Изуку.
— Нет, Каччан! Назови меня «тупым Деку», ведь… я все еще тупой Деку. Всегда был таким… Мне не нужно быть рядом, так… так скажи мне проваливать, Каччан! Скажи уже! Скажи! — слезы падали на пол, пачкали футболку, застилали глаза. Глубокое отчаяние, горечь невзаимных чувств и желание освободиться — они настолько врезались в сознание, что Изуку перестал держаться.
— Нет. Нет, придурок! Слышишь меня, Изуку?! — Кацуки подошел к нему за два шага и взял за мокрую футболку, заглядывая во влажные глаза, — я тебя не отпущу, идиот! Не прогонял тебя все это время, и почему должен сделать это сейчас, а?! Смотри на меня, Изуку! Я, черт подери, здесь! Перед тобой! — он тряхнул его, заставляя поднять голову.
— Вот именно, Каччан! — Изуку вцепился в его запястья руками в попытке оттолкнуть, — ты здесь! Зачем? Зачем ты становишься таким близким, Каччан? Герой Граунд Зиро и герой Деку пойдут своими путями! И я… я… забуду о том, что чувствую к тебе! Поэтому… поэтому прогони меня, потому что сам я не справлюсь, Каччан!
— Ты глухой? — лицо Кацуки осветилось зеленым светом потрескивающих молний на руках Изуку, что все еще мертвой хваткой держали чужие руки на своей футболке, — не смей использовать свою причуду против того, кто не хочет отпускать тебя! Слышишь, а? Не смей ее против меня сейчас использовать! Это я, Изуку! Я должен просить тебя прогнать меня! Но я, как слабак, увидел твои попытки уйти и не смог ничего сделать! Решил, что, если просто буду рядом, ты не уйдешь! Я чувствую, Изуку! Чувствую, как не могу дотянуться до тебя, потому что ты ускользаешь! Перестань это делать, придурок!
— Нет, Каччан! — вопреки словам Кацуки, Изуку отдернул его руки от себя с помощью причуды и отошел на полшага назад, стирая последние слезы с покрасневших щек, — не говори глупостей…
Ненадолго Изуку показалось, будто они вновь на полигоне бета, будто не было этих месяцев, не было налаживающихся и снова рушащихся отношений, будто ничего не поменялось, и они те же. Но они не были теми Деку и Каччаном. Сейчас напротив Изуку стоял Кацуки, вновь выворачивающий душу наизнанку перед ним, но по-другому… будто бы сейчас вместо прежних упрёков были… будто бы сейчас были слова, сквозящие мольбой. Мольбой и желанием быть рядом.
— Среди нас двоих только ты несешь какой-то бред об изгнании! А я… — его плечи опустились, и взгляд пропитался беспокойством, — я просто хочу быть рядом, Изуку, — добавил он почти шепотом, — потому что… черт... — Кацуки порывисто обнял его, прижимая голову Изуку к своей груди и не давая вырваться, чтобы спрятать от него свое лицо, выдающее волнение от сопливых признаний, — потому что я, как придурок… люблю тебя.
***
03:08. Ночной ветер все еще гулял по комнате, трогал легкими порывами светлые шторы, охлаждал кожу, местами все еще горячую от пылких признаний.
Они сидели на кровати Кацуки, прижавшись плечом к плечу, и молчали. Минутами ранее, кажется, было сказано очень много, и теперь в словах никто не нуждался. Кацуки смотрел в окно, наблюдая за серыми тучами, сгущающимися над городом. Он слышал ровное дыхание рядом, чувствовал тяжесть чужого тела и остывшую кожу касающихся коленей.
Изуку было спокойно. Впервые за столько дней. В голове все еще роились мысли о том, как они начнут развиваться вместе, но… было уютно и комфортно. Как и должно было быть с самого начала. Просто в какой-то момент они свернули с протоптанной дорожки и долгое время пытались найти к ней выход.
Изуку вздрогнул от пронизывающего порыва ветра и просунул руку между рукой Кацуки и его боком, не боясь быть подорванным. Провел пальцами по
чужой родной ладони и сплел их пальцы между собой, накрывая кисть Каччана второй рукой.
— Замерз? — услышал Изуку хриплый голос над ухом.
— Нет, Каччан… — он прижался головой к плечу рядом, — с тобой всегда тепло.
***
Кацуки сидел в гостиной, по-обычному развалившись на диване, держа в руках телефон и скроля ленту. Пока вокруг творилась обыкновенная суматоха, обсуждение предстоящего теста и прочих глупостей, Изуку нигде не было видно. Они с Кацуки были связаны
настоящими отношениями уже две недели. Одноклассники, казалось, не замечали перемен, или не хотели замечать. Или делали вид, что не замечали. Кажется, все ждали чего-то подобного, и никто бы, наверное, не удивился, если бы узнал.
«У тебя снова открыто окно, Каччан, пока искал твои тетради, замерз», — высветилось всплывающим уведомлением на экране Кацуки.
«Я в гостиной», — коротко ответил он и продолжил просматривать новости.
Изуку, чем-то очень довольный, пришел почти сразу, по пути к дивану вклиниваясь в обсуждение. Он увидел Каччана, убравшего телефон на диван, и просиял еще больше, приближаясь к нему. Кацуки сел удобнее и принял в объятия Изуку, усевшегося на его колени и положившего голову ему на плечо. Изуку просунул руки между
своим парнем и диваном и сцепил их в замок, поглаживая большими пальцами теплую спину. Кацуки оперся подбородком на его плечо и вновь взял телефон в руки.
— Тепло? — чуть слышно шепнул Каччан.
— С тобой всегда тепло, — услышал он тихое бормотание куда-то в шею, и слабая улыбка тронула его губы.
Одноклассники, как выразился бы Кацуки, казалось, впали в ахер и просто молча таращились в их сторону, наблюдая за этой сценой.
— А я не понял… — начал было Каминари, но Мина вовремя зажала его рот рукой.
Кацуки одарил присутствующих невообразимым изяществом своего среднего пальца и положил руку под футболку Изуку, поглаживая прохладную кожу.
