Лемминги

В четверг он принёс стопку книг обратно владелице. Со стуком уронил пакет на скамейку между собой и изумлённой Полиной. Из-под скамейки вылетели встревоженные воробьи, попрятались в кустарнике. Сквер наполняли мягкие тени: деревья зазеленели в полную силу. Прохладной казалась скамейка, ручейком журчал ленивый скворец где-то над головой, но поёжился Илья не от этого — совсем холодно смотрела его подопечная. Давненько его не отторгали с такой силой. Отвык уже. — Всё? Не осилил, да? Не для твоего ума орешек? Так я и думала, — разочарованно сказала она. — В смысле? Я прочитал. — Так быстро? — Я прочитал то, что было нужно, — развёл руками Илья. — Нет, правда. Конечно, в сюжеты особо не вникал, но мне они и не требовались, чтоб все выводы сделать. — Это не считается! — сердито ответила Полина, придвигая пакет к себе. — Хочешь сказать, что с первого взгляда разобрал всю глубину идей, заложенных туда? Проникся ими? — Проникся? Нет. Было ли интересно? Местами — очень увлекательно, а пронимает-то как! Все эти... Гм... Жизненные выборы людей и их причины, очень изобретательно описано. — Меня такое манит. Именно причины, их связи, система за ними, — вставила Полина тихонько. — Да, да... Меня другое покоробило. Через эти истории постоянно проглядывает что-то совершенно не людское. Как будто их выписывали слишком жидкой краской по чёрному фону, и фон постоянно просвечивает. Не желаю я таким проникаться. Хуже всего, что оно подано так серьёзно — будто объективное положение вещей! Даже понять, честно говоря, не могу, как ты, такая рациональная, такая осторожная, не заметила, что тебе вместо человеческих историй подсунули что-то совсем другое. Ненастоящее. — Оно настоящее, — жёстко сказала Полина. — Ты и вправду не въехал в тему. Контркультура показывает все изъяны современного образа жизни, всё то дно, которое обычно скрывают. Не веришь — твои проблемы, но всё, что тут описано — для кого-то реальность. — Вот именно, для кого-то... — Чего? Не перебивай. Так вот, если где-то здесь есть преувеличение, то лишь для доходчивости, чтоб вызвать должный эмоциональный отклик. Либо карикатурность, чтоб сарказмом проехаться. Конечно, для читателя с низким культурным уровнем такие сложные приёмы непонятны, ему бы надпись на заборе или агитплакат — вот уж где всё очевидно... Стараясь не повышать голос, Илья остановил поток её возмущений: — Дело не в уровне, не в приёмах. Просто для меня — только не обижайся, пожалуйста — слишком пропитана материализмом твоя контркультура. — А психология героев, а картины из их подсознания — тоже, по-твоему, материалистично? — Да, по-моему — материалистично. Если у человека психика крутится вокруг мирск... в смысле, вокруг проблем не из духовного мира, а из материального, то как глубоко ни копай, а всё равно дно близко. Или, скажем, как высоко ни возносись, а всё равно плоско. Помнишь, ты рассказывала, как вещественные числа включают в себя натуральные, но всегда превосходят их? Вот и книги эти до вещественных не дотягивают — максимум звериный натурализм... Ну да неважно. Я как только ознакомился — понял совсем другое и очень важное. Илья вскочил со скамейки и зашагал из стороны в сторону. — Человек всегда ищет не счастья, а спасения, то есть некоего абсолютного, истинного состояния. Счастье — лишь следствие принятия истины, без этого все удовольствия в конце концов оставляют пустоту, да иногда ещё тошнотную лужу. Однако слово «спасение» подразумевает, что мы спасаемся от кого-то, от некоего зла. Все мировые религии трактуют зло как искажение чего-то верного — опять важность истины! Хотя средства ко спасению предлагаются разные, а ведь если истина одна, то как могут подходить к ней десятки ключей всех форм... — Ты говоришь, как долбанный ньюэйджер. Буддист феншуйный. — Кстати, вот и пример! Читал где-то: в восточных практиках считается, что спасение достигается отключением ума, поскольку ум, грубо говоря, стремится сам себе придумать проблемы — так называемую суету. Однако разве наличие у нас ума само по себе искажение? Нет. Значит, проблема не в том, что человек склонен придумывать, а в том, что он на своём пути сочиняет тупики и ямы — особенно ямы. А охотнику на человека, то есть злу, выгодно это. — Можешь не продолжать, я поняла. Вот эти книжки развозят по магазам прямиком из ада. Охотно верю. Надо заметить, у них там неплохие логисты. — Да нет, я другое сказать хочу. У нас есть сила создавать в уме абстрактные построения, впоследствии реагировать на них, как на реальные, и эта сила — не порождение зла. Но если зло каким-то образом повлияет на такого вот творца... Кажется, он чуть не сболтнул лишнего. Этого даже профессор не воспринял, так чего ожидать от насмешницы. Нет, об этом нельзя. Но если бы их разговор действительно был доверительным, Илья спросил бы: «Хотя зло не обладает полной властью над людьми, зато люди могут выбирать за себя и других — не значит ли это, что творческий союз зла и человека порождает силу, немыслимую доселе?» Но разговор доверительным не был. Поэтому он продолжил так: — Короче. Твои любимые авторы, как и все люди, пытались найти ключи ко счастью и наслаждению жизнью. Некоторые нашли на свой вопрос очень извращённый ответ. Другие — отчаялись и сдались, поэтому только и делают, что описывают свою неудачу как некий абсолютный опыт. Но все они просто смотрели не туда! Задача спасения — не отказ от ума, а приведение его в надлежащее состояние. Есть только один... Илья снова сбился на полуслове. Нет, о серебряном звоне тоже так просто не скажешь. — Короче! Если бы любой из персонажей твоих книг хотя бы просто начал ухаживать за внутренним миром, не пришлось бы ему страдать в безысходности. Герои не начинали бы упиваться преступлениями, самоуничтожением, это всё стало бы для них просто скучным. Но тогда увлекательной истории на продажу не вышло бы, согласен, — заключил он с иронией. — Красиво сказано. Обосновать-то можешь? — процедила Полина. — Это всего лишь теорема, но без доказательства она — пустое место, знаешь ли. — А что не так-то? — Всё не так. Чтобы заниматься внутренним миром, нужно уже быть личностью. Чтобы не упасть, нужно родиться где-то повыше дна. Большинству людей это, знаешь ли, не удалось. Если их что и может спасти, так это встряска, которая им насильно мозги перевернёт. Вот такая, — она достала одну из книг и помахала ею перед носом Ильи. Кажется, это была та самая, где в эпиграфе говорилось о тёмных богах. — Но, Полина, почему тебе кажется, что переворот сознания сделает их лучше, а не добьёт? Он снова спорил с леммингом. Он напропалую спорил с леммингом. Сейчас он запросто мог уронить подопечной самооценку или ещё что-нибудь испортить. Но молчать было выше сил. — Да вот поэтому! — сердито ответила она, сцепив лапки. — Потому что обычное состояние, в котором находятся люди — слепо. Чтобы прозреть, нужно всё поднять вверх дном, нет иного пути! Увидеть изнанку общества нужно — вот тогда мозги на место встанут. Вскрыть всё, что замаскировано лицемерной моралью и социальными нормами. Ведь если отбросить их, оказывается, что люди не нужны друг другу. Финиш! Никаких иллюзий о близости! Человек человеку волк — такова неприглядная правда жизни. Если решаешь стать выше, избежать участи жертвы, нужно сломать в себе человека. Другого пути нет. И это прекрасно! Потому что люди — просто... просто стадо. Безликие, лишённые индивидуальности животные. Овцы. Илья невидящим взглядом уставился на тёмные кулачки, сжатые в гневе. Стадо, значит. Хищник и жертва. — А я знаю другое, — резко заявил он, снова принимаясь расхаживать перед скамейкой. — Те, кто сломал в себе человека, вот они-то лишаются личности. Это они превращаются в стадо. Только не овец, а... Да, в стадо леммингов, которое следует не уму, даже не сердцу, а дурацкому инстинкту самоуничтожения. И вот они бегут, повинуясь ему, думают, что верным путём, а на самом деле... — С обычными людьми мне в любом случае не по пути. Я всегда была другой, и... — Вот. — Илья остановился и повернулся к ней. — Точно так же лемминг изо всех возможных путей выбирает дорогу к обрыву и считает, что стремится к спасению. Из-за своего перевёрнутого, извращённого состояния ума. — Да что ты прицепился к этим леммингам! — выкрикнула Полина. — Это миф! У тебя даже примеры некорректные! — Да знаю я, — печально ответил Илья. — Мне профе... Мне говорили. Настоящие зверушки сами себя не убивают. Только от этого не легче. Потому что это означает, что на всей земле лишь человек умеет желать гибели сам себе. Но ещё он умеет желать спасения. И то, и другое — совершенно сверхъестественные вещи. Ни руками пощупать, ни приборами — поэтому их не любят обсуждать. Так что в одном ты права: с большинством людей очень, очень тяжело говорить о самом главном напрямую. Он сел на скамейку и уткнулся в собственные колени, сжавшись. — Ладно, — выдохнула Полина. — Давай, выкладывай. — Да я вроде всё сказал, — ответил он, не поднимая головы. — Да ну? А как же путь спасения? Неужели ты мне его не раскроешь? Давай уже сюда свои брошюрки, или что там у тебя, а то я уже лопаюсь от нетерпенья. Не хочу пропустить конец света. Судя по тону, она пыталась издеваться, но как-то неуверенно. — Что я тебе, сектант какой-то, что ли, брошюрками разбрасываться, — хмыкнул Илья, выпрямляясь. Тут он увидел её прищур — и догадался. — Погоди, ты серьёзно думала, что я сектант? — А кто? — Полина вскочила, словно готовясь убежать. — Цепляешься к незнакомым людям, вместо работы шатаешься со мной по городу, задвигаешь философские телеги. Не пьёшь и не куришь, техникой не пользуешься. То заговариваешься, то весь сияешь, будто блаженный. Тут уж либо сектант, либо шизик. — Даже так... Илья откинулся на спинку скамейки. Водолазка под курткой стыло прилипла ко взмокшим лопаткам. Всё вокруг — дома с высокими окнами, прохожие, воробьи, облака — всё скомкалось. — Ну что же, тогда тебе незачем убегать. Раз я шизик, то, должно быть, ничем не хуже персонажей из вот этих замечательных историй. Всё как ты любишь! Он хлопнул ладонью по книжкам. Полина вздрогнула, шёрстка на лапках встала дыбом. Илья вздохнул. — Да не псих я. Уже думал об этом. Ладно, давай расскажу, в чём дело. Я действительно вижу мир... Не так, как другие. Но ведь шизофреник не выбирает переживать то, что на него свалилось. Может, он как-то и привел себя ко внутреннему раздраю, но уж точно не желал его и не призывал. А я... я как раз-таки выбрал это. Нет, даже не так — я очень сильно желал видеть некоторые вещи, чтобы предотвращать их. Всё началось одним махом и длится уже очень давно. — Он замолчал, потом добавил: — Знаешь, поначалу было очень больно. — Что же ты видишь? — прошептала она в смятении. — Леммингов. — Он через силу улыбнулся и поднял взгляд. — Я вижу, когда человек теряет волю к жизни. Даже когда он сам не осознаёт этого. Безошибочно вижу — проверял сотни раз. Много раз наблюдал, к чему это их приводит. Они гибнут. Вот и всё. — Но почему это больно? — Да ты представь, сколько людей от этого страдает. С ними так или иначе сталкиваешься, они бок о бок с тобой, они повсюду! Бегают в своём порочном мысленном кругу, как хомячки в колесе, вроде бы каждый в своём, но итог один, ведь кто взял направление к пропасти, тот в неё упадёт. — У него перехватило дыхание, но он продолжал. — Представь, что ты всё это видишь, а закрыть глаза невозможно. Они сами ещё не знают, что их ждёт, а ты — знаешь. Ты видишь это разрушение, представляешь, чем всё закончится — но ничего не можешь сделать, а оно прогрессирует. Разрушение и боль. Всегда вокруг, всегда рядом. Он искоса взглянул на Полину снизу вверх. Бледная, встревоженная, девушка смотрела внимательнее, чем когда-либо. — Ты ещё хочешь сказать, что твоё видение добровольное? Как по мне, так это пытка настоящая! — Да. Мне было ужасно. Я был загнан в угол и лишён покоя. Но ни разу я не захотел отдать свой дар обратно. И не желаю этого по сей день. — Да-а, дела, — тихонько сказала Полина, усаживаясь на край скамейки. Немного помолчав, она оживилась: — Если подумать, можно найти этому рациональное объяснение. Вероятно, ты видишь некоторые невербальные сигналы от подавленных людей. Что-нибудь в мимике, в жестах, знаешь? Рассудок не допирает, что эти сигналы означают, но подсознание — вполне может, это как раз его работа. А чтобы поделиться с рассудком своими выводами, оно подсовывает тебе... Слушай, как это вообще выглядит? В воображении появляется? Или ты их прямо, ну, глазами видишь? — Как тебе сказать. Как будто и то, и другое. Или как будто зрение становится не важно. Но если уж попадает в поле зрения такой тип — не переключусь, разве что полегчает ему. Не смогу разглядеть его лица, понимаешь? Мне... очень давно не приходилось никому это объяснять. Я не знаю. Мимо прошла компания парней, у одного на плече восседал горланистый бумбокс — небольшой магнитофон. Играл модный трек, барабаны гудели, как наковальни, взлетал в стратосферу девичий голос, обрамлённый электронным пульсом. Илья не особо любил хаус, но сейчас был благодарен за передышку. — Но ты же не считаешь, что это вроде мистического дара? — спросила Полина осторожно, когда музыка стихла. Илья тихонько вздохнул. Он не хотел отвечать на этот вопрос. Он вообще предпочёл бы оказаться сейчас дома, за закрытыми дверями, в уголке комнаты. В пижаме. В коконе из пледа. Разговор с самого начала пошёл не так, как ему хотелось. Хотя, если уж совсем честно... Самое досадное, что он понимал: в глубине души ему хотелось обсудить хоть с кем-нибудь ту идею, которую он изловил. Ту скользкую, дикую идею, вытащенную за хвост, а ныне неотступную — кто кого поймал, ещё вопрос. Идею о созидании перевёрнутого мира, где зло занимает положение блага, а человеческая смерть ценнее жизни. — Стараюсь не задумываться, — выдавил он наконец. Полина хмыкнула: мол, когда дикарь вообще старался задумываться. Тогда Илья сказал: — Встречный вопрос. Ты всё ещё думаешь, что переворачивать мир — отличная идея? — Ты серьёзно? Ну, начнём с того, что «мир» — очень общее понятие. Будем подразумевать Землю как планету, или социум, или что? — Наверное, социум. Хотя нет, не совсем — скорее, совокупность мыслей, воззрений, привычек. Совокупность внутренних миров... Культуру, может быть? — М-м. То есть, ты утверждаешь, что набор жизненных правил человечества — топологическое пространство, у которого есть гомеоморф... ну, антимир по твоему выражению. Тебя интересует, как происходит гомотопия, то есть непрерывное отображение одного в другое. — А? Это что-то из физики? — Ой, да нет же! Это топология, раздел математики. Представь, у тебя есть пространство, состоящее из множества точек. Эти точки последовательно переносятся на другое. Для этого их параметры понемногу изменяются по определённому закону, пока не придут в нужное состояние. Ферштейн? — Не очень. Но, кажется, это именно то, что нужно. Параметры... —Ладно, давай объясню на пальцах, — сжалилась Полина. — Помнишь картинку с камерой-обскурой из детских энциклопедий? Где свет попадает в маленькое отверстие и создаёт изображение вверх ногами? — Я познавательные книги как-то пропускал, — признался Илья, чувствуя себя ужасным неучем. Он всегда считал, что энциклопедические факты никак не помогут его главной цели — и вот, пожалуйста. — Пф-ф, ну кто бы сомневался. Окей, возьмём другую аналогию. Допустим, культура — или любая другая область, определишься уже сам — это картина. Плоское полотно, написанное маслом, краска ещё не высохла. Каждое пятнышко краски — культурная единица, набор смыслов и ценностей. Мы подносим такой же по размерам второй холст и хорошенько припечатываем. Вся краска, точечка за точечкой переходит на это новое полотно, однако уже в перевёрнутом виде: что было правым, стало левым. После этого мы можем сказать, что определили гомотопию, то есть способ отобразить одно в другое. — Здорово! — восхитился Илья. — Вот такую штуку я и подозреваю! — Правда, самая-самая центральная линия в этом примере никак не изменится. Но можно придумать такую проекцию, чтобы она — да хоть вообще обнулилась! Алгебра, — её голос чуть дрогнул, — даёт огромные возможности, чтобы выражать смыслы, но никто этого не замечает... Загвоздка в том, что ты, философ доморощенный, — продолжила она своим обычным тоном, — не можешь доказать, что культура эквивалентна мокрому холсту. И существование второго холста тоже недоказуемо. Нельзя применить сюда свойства топологических пространств просто из-за того, что это прикольно выглядит и доказывает твою точку зрения. Свойства должны совпадать. Аналогиям нужны твёрдые доказательства. Илья не обиделся на шпильки. На протяжении всего разговора он наблюдал за Полиной. Пусть она и вспыхивала раздражением то и дело, но лицо её изменилось: серые глаза распахнулись, азартно заискрили. Оказавшись в своей стихии, она прямо-таки расцвела. Это следовало обдумать. Но позже. Слишком важных вопросов они сейчас коснулись. — Может, мы ничего не доказали, но проиллюстрировали очень здорово. Скажи, а можно чтобы наоборот? — Что — наоборот? Илья поставил две ладони друг напротив друга. — Можем ли мы сказать, что если точки вот уже перемещаются на второй холст, — он согнул указательный палец правой руки и ткнул им в левую ладонь, — то происходит... м... гомеотапия? — Он согнул средний палец. — Вот, если я так делаю, то можно ли алгеброй доказать, что безымянный и мизинец тоже в будущем согнутся? Понимаешь? — Так в этом и смысл. — Правда? — Правда. Если операция определена для одного элемента множества, то для всех остальных тоже верна. Это база, это принцип индукции. Только я же не зря уточнила: прежде надо знать, действительно ли модель с двумя картинами применима к твоей задаче. Следствия верны, только если верны предпосылки. — Неожиданно она протянула руку и потюкала ему по макушке твёрдым, холодным кулачком. — И термины-то не перевирай, «гомеопат»! Илья вообще перестал понимать, что происходит. Только что эта девушка чуть не сбежала в страхе от него, ненормального, а теперь с жаром пытается ему помочь. А Полина продолжала: — Давай не будем усложнять, а то у тебя мозги закипят. Покажу на двумерном примере. Просто график с осями, как в школе. Парабола. Параболу помнишь? Погоди-ка, сейчас... Она покопалась в сумке и вытащила малость потрёпанную тетрадь и ручку. На свободной странице начертила график: две закруглённых веточки из одной точки вздымаются вверх. Рядом приписала: игрек равно икс в квадрате. — А теперь, если я домножу параметр «икс» на минус — то есть, говоря твоим языком, переверну вверх тормашками эту функцию — то все точки, кроме самой начальной, встанут ровно напротив, в отрицательную часть графика. В антимир, так сказать. Полина быстро нацарапала новый график, где веточки уныло свисали с перекладины — оси «икс». Илья едва мог сосредоточиться на объяснении. Сжимающая ручку лапа расшерстилась на глазах. Обнажилось запястье, тонкое, с жилкой. Побелели костяшки. Они оказались чуть обветренными. Дальше, дальше! ...Нет. Застопорилось. — Так что за параметры, как они меняются? — спросил он, надеясь подстегнуть преобразование. — Параметры могут быть какими угодно — это ведь абстракция, игреки с иксами. Подставляй туда, что хочешь. Давай, выбери какие-нибудь показатели правильной культуры по твоему мнению. Что-то фундаментальное, чтобы описывало и всё пространство, и каждую точку в нём. Илья немного подумал. И ещё немного подумал. Полина с безразличным видом стала закуривать. Мимо прошла ватага студентов — похоже, закончилась ещё одна пара. Среди них выделялся один с опушенным загривком. Илья инстинктивно подался вперёд, но со скамейки не встал, удержался. Слишком важный разговор у них с Полиной шёл. Оставалось лишь провожать лемминга взглядом. Кажется, такой же весёлый, как и остальные. Сейчас лишь Илья мог бы сказать, что у человека проблемы. Но даже он сам не знал, что именно сдвинулось в этой душе в сторону антимирового пространства. Что-то фундаментальное... — А можно подставить любовь к жизни, чувство меры и способность принимать любую правду? — спросил он наконец. — Чего способность? — переспросила Полина и засмеялась, чуть не выронив сигарету. — Это ты хочешь из нашего мира напроецировать идеальный антимир? — Нет, почему? — удивился Илья. — Антимир — это если наша нормальная реальность начнёт считать белое чёрным, а чёрное белым. «А ещё жизнь станет чем-то, чего следует избегать, смерть — чем-то, к чему нужно стремиться», — добавил он про себя, но побоялся заострять внимание Полины на такой перспективе. Она же глядела на него с усмешкой, как на несмышлёного ребёнка, ляпнувшего глупость: — Да ты оглянись! Где же в нормальной реальности, вокруг нас ты нашёл любовь к жизни, правду и чувство меры? Илья действительно повертел головой в разные стороны. Полина саркастично прокомментировала: — Деревья обрезаны лишь бы как, из зданий уже труха сыпется, а люди проходят мимо с таким видом, будто это лично ты испортил им судьбу. — Что? Нет! Очень славные дома, атмосфера такая старинная, что хоть сказку о них рассказывай. Деревья в молодой листве. Ну, а люди... Мимо как раз прошла накрашенная полная дама. Она так тщательно куталась в палантин, заколотый брошкой-стрекозой, словно сам окружающий воздух был ей неприятен. — А люди просто живут, как умеют, — заключил Илья. Полина поджала губы. — Чувак, это даже не смешно. Ты кого пытаешься переубедить такими наивными построениями? Думаешь, если назовёшь мусор розой, он станет лучше пахнуть? — Да ведь я действительно так вижу... — В таком случае, это ещё удивительнее, чем твои лемминги! Её не брала искренность. Как и всегда. Ну почему, почему? После стольких усилий, разговоров, да в конце концов — слёзных молитв? Наверное, расстройство отразилось у него на лице, потому что Полина, умолкнув, виновато потупилась. Когтистые пальцы принялись машинально ощипывать мех с лапок. Пытаясь отвлечь её, Илья напомнил: — Так что там с параметрами? Будем подставлять? — Зачем тебе это вообще? — спросила она негромко. — Я просто... А действительно, зачем? Убедит ли профессора такая модель? Едва ли. Но самому Илье его идея казалась всё более верной. — Просто пытаюсь понять, что происходит, — беспомощно сказал Илья. — Но даже слов найти не могу. Витает в воздухе... Мне бы хоть как-то выразить, какую-то форму придать тому, что я замечаю — уже станет яснее. — В смысле — происходит? Стоп. Нельзя впутывать Полину в изучение бездны зла. Вдруг она начнёт задумываться о страшных вещах, и её собственный мир тоже, того — перевернётся? Она ведь немножко лемминг, так что Илья должен защищать её от всяких там пропастей, а не знакомить с ними поближе. — С леммингами постоянно что-то происходит, — уклончиво пояснил он. — Не могу же я просто гоняться за ними без конца. Надо разобраться в самом явлении. Применить этот, как его, системный анализ! Всё-таки общение с профессором здорово натаскивает соображалку, успел он подумать, но тут Полина расхохоталась — будто не сидела как в воду опущенная минуту назад. Илья ощутил, что у него горят уши. — Ты прикольный, — сказала она, отсмеявшись. Илья решил побыстрее перевести тему: — Слушай, мы уже больше часа тут сидим. Ты есть не хочешь? Может, стоит зайти в столовку? — Нет. Мы сейчас двинем на вокзал, возьмём пару хот-догов и заточим по дороге. — По дороге? — Ага. Я тебе кое-что покажу. Очень интересно знать, что ты на это скажешь. Любовь к жизни, чувство меры... Надо же... Всю дорогу до остановки троллейбуса они прошли молча. Только раз по дороге Илья подёргал её за рукав: «Смотри, вон там, под крышей, старинная решётка на балконе! Красота!», а в ответ получил: «Фу, весь дом в потёках, плесенью он зарос, а не цветами, где красота-то?». Но когда дребезжащая машина тронулась, Полина не стала вынимать из сумки наушники. Это значило — разговор продолжается.