Лемминги

Пятно гуаши так и осталось на паркете зелёной коркой. Вообще в кабинете профессора Илью встретило примерно то же столпотворение, что и в прошлый раз. Только вместо студенческих рюкзаков у двери стоял неразобранный чемодан да тряпичная сумка на плечо. — Давайте оттащим стол на кухню? — предложил Илья, косясь на сумку. У Енле была похожая. Что его убило, этого Лиса, и за какую вину? Нет, с этим Илья разберётся позже — слишком страшны гипотезы. Сейчас — о главном. — Не стоит, — ответил Титарев. Он сидел в кресле, одетый, вопреки обыкновению, в растянутый спортивный костюм невесть каких годов. — Те ребята ещё будут приходить, у них отработок до заката. Так о чём ты хотел поговорить, Илья? — Я понял, как действуют хищники. Профессор встрепенулся, как усталая птица. Илья попытался сдвинуть второе кресло на прежнее место, но в спине знакомо заныло. Когда ж это кончится? Дурацкая выставка с её дурацкими инсталляциями, зачем он только сунулся туда, как намагниченный... Впрочем, он уже догадался, почему так вышло. Только признавать не хотел. Откинувшись на спинку кресла, Илья сцепил руки перед лицом, опираясь на подлокотники. — Случайности, — доверительно сообщил он профессору. — Что, прости? — Случайности. Стечения обстоятельств. Когда я столкнулся с теми двумя хищниками, один сказал: благодаря ним мы встретились. А потом от другого услышал — Фатум. — Сказать, Илья, можно что угодно. Возможно, это было произнесено, дабы тебя запугать. Или, к примеру... Илья подался вперёд. — Но я же сам свидетель. — Чему? — Случайностям! Я постоянно натыкаюсь на одни и те же вещи. Надписи, голуби. Кот этот ненормальный, который меня привёл в арт-центр, а потом исчез на месте. Всё это — влияние Фатума! — Какой-какой центр? — Неважно. Вы видели голубей? Птичий мор. Заметили? Профессор старательно потёр лоб ладонью. Он как будто силился что-то вспомнить, но в итоге только руками беспомощно развёл: — Теперь я вообще ничего не понимаю. Я, вероятно, многое пропустил за то время, которое занимался своей частью работы, так помоги мне наверстать, пожалуйста. — Это трудно не заметить, если смотреть вокруг себя, выходя на улицу. — Погоди-ка. Ты хочешь сказать, что определённые вещи постоянно повторяются с навязчивой частотой? — Я ещё вам не рассказал самое страшное. Ходил я по промзоне... Согласен, место неуютное, но поэтому я туда и отправился! Так вот, там на мосту были написаны всякие ужасные вещи, даже передать вам не могу, насколько ужасные. Но главное! Надо мной замерла туча и облила меня дождём. Ровно надо мной, понимаете? А вокруг — ни капельки. Мост в это время ходуном ходил, да вообще расплывался, что ли. Я как в потустороннем мире очутился. Профессор еле заметно покачал головой. Илья перевёл дыхание: — Так тошно от этого стало, я на том мосту чуть сознание не терял. Разве может такое стечение обстоятельств возникнуть неуправляемо? Это однозначно дело рук хищников! Вот так они и с жертвами своими поступают, понимаете? Вы представляете, что это такое?! Хищники не просто ведут леммингов, как крысолов дудочкой. Нет, они ещё и все иные направления делают невозможными! Лемминг бьётся в фатальном коридоре без возможности выбрать свой путь, потому что как он ни поступит — везде неудача, куда ни посмотрит — везде мерзость и мрак! Только сейчас Илья понял, что почти кричал, а все мышцы тела сжались, как перед прыжком. Профессор смотрел на него, и смотрел незнакомо. Некоторое время Титарев молчал, затем с непонятной робостью выговорил: — Это всё нервы, Илья. Это... Так случается, я о таком психологическом вывихе слышал. Просто ты думаешь об одном и том же, поэтому тебе кажется, что оно стало чаще попадаться вокруг. Так называемый эффект Баадера — Майнхоф. — В каком смысле, кажется? Говорю вам, надо мной висела туча. Вокруг — сухо, а где я стоял — там на мосту осталась влага. Я вам про пережитое, а вы про нервы! — Наверное, эти фразы тебя сильно поразили... — Вы мне не верите, Евгений Витальевич? — негромко спросил Илья. — Вы — и не верите мне? Титарев издал неопределённое «м-м», вскочил с кресла и принялся перекладывать бумаги на письменном столе. — Хорошо, оставим это, — быстро проговорил он. — Значит, мост в промзоне исписан сектантскими фразами? Я пошлю туда кое-кого из моих студентов с фотоаппаратом. Скажем, через неделю — они сейчас все страшно заняты, сессия на носу, сам понимаешь... — Зачем? Да там больше ничего и нет. Я пришёл с краской, всё замазал. Руки Титарева замерли, выронив листок. — Но ведь это же было вещественное доказательство! Правда, несколько косвенное — повторюсь, мало ли кто что пишет. Но милиция могла бы извлечь из этого некие ключи, а теперь... Ах, Илья, ну зачем тебе это понадобилось?! — Евгений Витальевич, вы чего? Это было не вещественное доказательство. Это была хищничья ловушка на леммингов. Мало нам доказательств, что ли? Да они повсюду, а что людям эта ситуация нормальной кажется — так они просто не знают, что так переворачивается мир. Но ведь мы уже доказали, что это происходит. И математикой, и на отчётах. Так зачем ещё раз что-то нести в милицию, которая одного-единственного хищника по описанию внешности не может поймать! Профессор сморщился. — Не так всё просто. Должны быть улики, которые невозможно игнорировать — такие, чтобы даже если в милиции сидят вражеские представители, отвертеться от дела было сложно. — Но вас же не проигнорировали на конференции! — Илья наконец решился задать главный вопрос: — Как всё прошло-то? Когда собираются начать принимать меры против антимира? Титарев молчал, не глядя на него, а только теребил в пальцах уголок листка. Наконец он ответил неопределённо: — Они привыкнут к этой мысли постепенно. Шальная мысль гулко забилась у Ильи голове, вытесняя всё остальное. Он вскочил из кресла, выбежал из комнаты и кинулся, спотыкаясь о разбросанные тапки, на кухню. На одной из табуреток одиноко лежала его тетрадка. А в комнате - неразобранный чемодан. *** Они договорились встретиться сегодня, и баста. Тридцатое мая — день одного из зачётов у Полины. Они договорились, поэтому даже после такой ссоры нужно успокоиться, сделать приятное лицо и идти. Полина хоть и посмеивается, но к его алгебраическим выдумкам относится очень серьёзно. «Может быть, я зря поднял тему Фатума, — размышлял Илья, пока шёл быстрым шагом от остановки к институту. — Ничего же не ясно ещё... Просто гипотеза. Если действительно хищники могут управлять вероятностями, то почему бы им не уничтожать леммингов, создавая для них несчастные случаи? Поскользнулся в ванной, за трубу не схватился — и привет... На кой им надо устраивать шоу с добровольными самоубийствами?» Он знал ответ: вектора. Только вложив всю стремительность и все стремления в свой гибельный путь, лемминги могли изменить мир по желанию хищников. Чем больше значение параметра — тем мощнее вектор, и сумма всех стремлений человечества перетягивается дальше и дальше к Бездне. Он ещё что-то думал на этот счёт, раньше. Что-то про бесконечность... Колокольный звон донёсся от соседнего квартала, сбивая Илью с мысли, голова стала ясной и пустой. Ветерок приятно холодил шею, умывал лицо смолистым ароматом — кругом усыпали асфальт липкие почки тополя. Илья замедлил шаг, казалось — вот-вот решение вспомнится само. «Где же пропадал этот мирный дух, когда Енле заманивал леммингов?» Он тут же бросил искать серебристые нотки в колокольном звоне и пошёл быстрее. «И ещё — сам Енле. Не понимаю! Неужели Ты, способный миловать и утешать, убил того, за кого я молил Тебя? А другим — позволил умереть?» Вновь Илья перестал ощущать солнечный жар на лопатках и запахи листьев в полном соку. Остались только мысли — скакали, как бешеные. Да можно ли думать сейчас о чём-то другом? Нельзя. Только о Фатуме — коридоре случайностей. Удача для хищников, неумолимая беда для всех остальных. Ведь Илье не раз подымали настроение случайные песни по радио. Ведь находил же в кармане нужную горстку монеток на проезд, и брал зонт в ясную погоду, и срывал номерок с объявления, чтобы после отдать его леммингу. «Почему я сам, когда шёл по серебряному звону, бывал так удачлив?!» У Ильи перехватило дыхание — не от быстрой ходьбы, нет. «Может быть, нужно было, чтобы Енле погиб, — принялся он спешно придумывать. — Кто я такой, чтобы решать, как сбываться моей молитве? Может быть, это меньшее зло... Ради того, чтобы Енле не смог продолжать губить других, да и самого себя тоже. Вечная жизнь. После смерти — вечная жизнь. Так сказал тот философ. Православие требует признать жизнь смертью... А, бред, бред, неужели я всё это время припадал к источнику мортидо? Быть такого не может, не верю, не хочу...» К институту он подошёл окончательно взмокший и взвинченный. Встал дожидаться в сторонке, в тени, и стоял долго, отмахиваясь от назойливых стрекоз. То и дело из дверей выбегали студенты, сбивались в стайки, но Полины среди них не было. Весь двор гомонил. Илье вдруг ужасно захотелось уйти. Сегодня уже случилась одна ссора, а за ней обязательно последует другая. Просто без вариантов! Лучше сбежать, пока не поздно. Ну что может произойти, стал он себя уговаривать. Уже условились на эту дату, будь что будет. Предчувствие душило его, давило к асфальту. «Уходи, проваливай», — как бы нашёптывало. И тут она появилась на крыльце. В первую же минуту Илья заметил, что Полина выглядит как-то иначе. Волосы не разлетались, как обычно, во все стороны, не налезали на глаза и лоб, а лежали мягкой шапочкой, заколотые по бокам. Поверх расстёгнутой кожанки порхал лилово-прозрачный газовый шарфик. — Случилось что-то хорошее? Зачёт сдала? — спросил Илья, любуясь всеми этими переменами. Давящее чувство развеялось. Даже стрекозы наконец отстали. — По-о-нятное дело, сдала! Это даже не обсуждается. Просто... Сидела я тут сутками над конспектами, параллельно думала много, вспоминала всякое — ну и всплыло: в больнице пожилая медсестра молодой рассказывала байку. Типа, если тяжёлый пациент вскоре после операции начинает бриться-мыться, то выживет, а если тупо лежит, то хана ему. И ещё рассказывала, что когда жертву ДТП привозят, то частенько бывает у них рваная, грязная обувь. Короче, забивают они на себя. Уж не знаю, насколько этому можно верить, и почему мне это так явственно вспомнилось, но как-то не хочется походить на того, кто собрался загибаться. Я вот даже заусенцы обдирать перестала. На этих словах Полина вынула руки из карманов… Да, руки. Обыкновенные пятипалые кисти с длинными пальцами. Грубоватая округлость костяшек. Что помогло ей и чего не хватало раньше? Осязание реальности, осознание себя? Видно, не узнать. Странный случай выдался. Удивляло молчание звона, из-за чего Илье приходилось самому безуспешно ломать голову над подходящими репликами-зацепками, которые ни к чему не приводили. Всё это время он с ней общался, словно… обычный человек, скажем так. Обычный близкий человек. — Ты себя царапала, потому что не могла выдержать мелких несовершенств, да? Хотела избавиться от лишнего? Она повертела пальцами: то ли да, то ли нет. — Вечно как скажешь что-то — звучит бредово, но доля правды есть. Илья с облегчением выдохнул, расправляя плечи. Конечно, боязнь несовершенства не тянула на первопричину, ведь её тоже что-то вызывало. Ладно! Как бы там ни было — минус один лемминг, плюс один человек! — Это просто чудо какое-то, Полина. Ты вообще очень изменилась, но за эти недели прямо прогресс. Он хотел продолжить, но что-то мешало. По идее, следовало завершить это дело, а он не мог уловить верной ноты. Какой ужасно тяжёлый день! Трудно было представить, что сегодня Полина пойдёт лучшим, правильным путём — а он-то останется на неведомых дорожках, где водятся другие лемминги. И хищники. — Ты такая молодец, — добавил он, рассматривая её руки. Короткие ногти оказались аккуратно подпилены, только один указательный явно обгрызен, да кожа шелушилась вокруг. Значит, она себе делала больно, а он даже не видел. Неспособен был видеть. — Честное слово, главная хорошая новость за всё последнее время. Полина усмехнулась — не наискось, как обычно, а уголками губ — остро, задорно. — Значит, — продолжил Илья негромко, — пора мне... Она перебила: — Да и вообще, много всего передумала за последние дни, пока тебя не видела. Вот например, рассматривала гиперкомплексные числа, это такое множество, которое выше всех разновидностей чисел — целых, дробей, даже вообще мнимых несуществующих штук типа корня из отрицательного числа. Понимаешь? — Вроде! Это множество, в котором есть не только всё мыслимое и немыслимое, но ещё сверх того? Так? — Именно. Я твою болтовню припомнила и подумала: вот иллюстрация, что всегда есть что-то большее. Находясь в меньшем, его не познать, но всё равно будешь частью. Похожим образом творение не может познать творца... В общем, интересно, какое оно — то большое, что больше людей и мира людей. — Оно хорошее. Любящее... Надеюсь, ты однажды узнаешь. «Надеюсь, это действительно так». Вдруг Полина умолкла, зачем-то осмотрела его со всех сторон, наконец хлопнула по плечу: — Слушай, ты всегда таким худющим был? Что-то не припомню. Ты вообще жрёшь что-нибудь? Пошли в ларёк, накормим тебя шавухой. — По правде сказать, мне бы стоило сейчас экономить. У меня с сегодняшнего дня, гм, некоторые проблемы с одним из источников дохода. Нет, деньги есть, но мало ли, что ещё приключится. — Тогда в столовку. Будешь смотреть, как я ем, а в награду за сей нелёгкий труд получишь самсу. Они сели за круглый пластиковый столик. Народу в столовой почти не было, только несколько студентов пристроились в углу и что-то сравнивали друг у друга в распечатках. Илья без особого аппетита обгрызал краешек жирного, слишком горячего слоёного пирога. Крошки летели на стол. Полина то и дело оценивающе поглядывала на него, отвлекаясь от своей тарелки. Наконец она спросила: — Ну и ну! Вроде, это я грызу науку до поздней ночи, а не ты. Чего бледный, аки тень — случилось чего? — Та-а... В последнее время одолело везение с отрицательным знаком. — Смотрю, решил записаться в мой клуб математического юмора, — хмыкнула Полина. Илья тоже усмехнулся, но через силу: — Не, я почти серьёзно. Как будто у моей удачи поменялось мнение о том, что для меня хорошо, а что плохо. Так что больше я ни на что невидимое полагаться не хочу. Полина взглянула на него с весёлым лукавством. — Ничего, сейчас подымем тебе настроение. Так-так-так, цыпа-цыпа, где же мой черновичок? — промурлыкала она, копаясь в сумке. Старая тетрадка с надорванным корешком легла на стол. Илья вытянул шею, чтобы лучше видеть: плотными линиями шариковой ручки лежали на страницах рисунки сферы. Целая, затем вмятая, а после — вообще прогнутая, как спущенный футбольный мяч. — Смотри — парадокс Смейла. Глаза у Полины горели. Она так на еду не смотрела, как на эти рисунки. — Что это значит? — Помнишь, ты спрашивал, что будет со сферой, если смещать её точки в изнаночную сторону? Я сначала думала, что это глупость — ну разломаешь ты шар и всё, не выйдет ничего интересного. — И что оказалось? — Я нашла теорему. Она доказывает, что вполне реально вывернуть сферу наизнанку, не создавая петель и неровностей. Не нужно ни разрезать шар, ни делать в нём дырку. Гляди сюда: всё начинается с одной-единственной вершинки, она втягивается внутрь, а следом за ней — все соседи, и так пока верхняя половина шара не окажется вплотную с нижней. Они настолько близко, что можно специальным преобразованием перенести внешние точки на изнаночную сторону поверхности. Собственно, теорема как раз и доказывает, что такое действие на трёхмерной сфере возможно, хотя не получится на двумерном круге или какой-нибудь четырёхмерной фигуре. — Совершенно незаметно для самой точки, значит. — Илья поводил ногтем по рисунку просевшего шара. — Как будто всё в полном порядке, и мир остался прежним. — Можно и так сказать. — Она взглянула на него чуть снисходительно, как на ребёнка. — Как ты забавно очеловечиваешь все эти точки и вектора. Да, в этом суть парадокса Смейла: сложнейшее преобразование никак не нарушает структуры расположения точек относительно друг друга. Они просто... Ну, становятся изнаночными. Все эти стрёмные искажения вот тут, — она коснулась его пальца, — видны только наблюдателю снаружи. Ну как, хорошую штуку я тебе нашла? — Отличную, — жарко сказал Илья. — Значит, доказано, что можно вывернуть трёхмерное. Я говорил, а меня никто... Ах, ладно! Она ответила ему долгим взглядом — заулыбалась, чуть подняв брови, и наконец ответила: — Пожалуйста. Ну что, проводишь на автобус? До автовокзала доехали молча. Всю дорогу Илья подбирал нужные слова. Каждое из них не хотелось говорить, но он уговаривал себя: надо. Иначе в его жизни быть не может. — Ну, давай прощаться, — сказал Илья, когда они вышли на свободный от машин и людей пятачок. Автобус под нужным номером стоял у своего обычного столба. Водителя не было. Полина, которая уже нацелилась идти к автобусу, остановилась и обернулась. — Почему так пафосно-то? Как будто навсегда. — Полина... — он не удержался и вздохнул. — Ты остроумная, сметливая и очень, очень хорошая. Я рад, что знал тебя. Теперь, став уже полностью человеком — ты наконец свободна. Я вообще не принимал в этом участия, если честно — ты всё сама. Ты справилась. Ну, а я теперь... — Полностью человеком? — переспросила она, кусая губу. — Справилась с чем? Илья даже попятился. Когда он продумывал свою речь, то не думал, что Полина будет отвечать! — Ну, — осторожно сказал он, — помнишь, я рассказывал тебе, как вижу леммингов? Полина фыркнула: — Каждый день об этом вспоминаю. Забудешь такое! — Ну вот. — Илья сделал ещё полшага назад. — Получается, вот, ты... И я... Ты тоже была немножко леммингом. Полина остолбенело смотрела на него и молчала. — Совсем чуть-чуть! — быстро добавил Илья, но Полину уточнение почему-то не обрадовало. Она только больше кусала губу, а та всё равно предательски дрожала, дрожал даже подбородок. — Я думала, нас связывает что-то другое, — наконец выдавила она. — Не надо, — взмолился Илья, с ужасом глядя на её руки. — Не надо! Но он знал, что Полина не может остановить процесс. Пальцы чернели и скрючивались, как от огня. Пожирая рукава куртки, пламенем лез вверх рыжий пух. — Я думала, нас связывает хотя бы то, что я тебе помогаю! Я вообще... думала, мы вместе! Ох, как я могла так раскатать губу, да когда это у меня были малейшие шансы оказаться с кем-то вместе! Кругом суетились пассажиры, кто-то пихнул Илью в спину, и никто, совершенно никто не подозревал, что прямо сейчас хорошая девушка превращается в зверя. Мех уже рвался к её горлу, когда Полина обхватила себя за плечи, как будто пыталась обнять сама себя. И всё остановилось. Только остались превращёнными лапы — бывшие руки. Руки, нужные для того, чтобы обнимать. — Так вот во что ты не верила и в чём нуждалась, — прошептал Илья. — Вот, без чего тебе жизнь — не жизнь. Слова потонули в людском гомоне. Он сам их не услышал — не услышала и Полина. Громко шмыгнув носом, она развернулась и торопливо кинулась к автобусу. Илья растерянно смотрел ей вслед. Как же теперь быть? Что он наделал! Из-за автобуса, переваливаясь, выбежал лемминг со стаканчиком кофе в лапе. Ну вот ещё! Нет, не до него сейчас! Лемминг подскочил к кабине и распахнул дверь водительского места. Илья сорвался с места и кинулся вперёд. Он нагнал Полину у заднего колеса «Икаруса». Схватил за куртку, потянул, она вскрикнула и рванулась вперёд. Илья сграбастал её за плечи и потащил прочь от остановки. — Ты чё, оборзел? Придурок, отцепись! — завопила Полина, развернулась и хлестнула его наотмашь по лбу. — Отцепись, я сказала!.. Илья тянул её под вокзальный навес, жалобно приговаривая: — Стой, не садись туда, умоляю, только не на этот, только не сейчас... Автобус взревел мотором и тронулся с места, покачиваясь. Лишь тогда Илья выпустил девушку. Полина неуверенно шагнула к тому месту, где только что стоял её транспорт, в сердцах пнула ногой камешек: — На сериал опоздаю из-за тебя. Теперь торчать тут, любоваться твоей постной рожей. Чё хвататься-то? Мне твоя жалость не нужна. Ты же не прощения просить собрался, а? — Нет, я... — Ну да, ещё бы! На ладонях у Ильи всё ещё теплело: худенькие плечи под кожаной курткой. Он смущённо отёр руки о джинсы. — Нет, послушай! Дело не в тебе вообще... То есть, конечно, извини, но я бы не полез только за этим беспокоить тебя, ты и так от меня сегодня натерпелась. Дело в том, что там, там... Лемминг. Полина смотрела на него с таким отвращением, каким и помойку не одаривала. Отвернулась, закурила и молча дымила длинными затяжками минуты три. — То есть из-за твоих глюков я только что пропустила автобус, — сказала она наконец. — Что дальше? Может, в другой раз ты меня прирежешь, раз я, по-твоему, тоже этот самый лемминг? — Не прирежу, — устало возразил Илья. Глюков, значит. — Лемминг на водительском месте, — добавил он. — Ну серьёзно... Не мог я тебя с ним отпустить. Уж извини, но я вижу то, что вижу, и поступаю соответственно. Ты, конечно, никогда не узнаешь, что могло случиться. Не поверишь. А всё равно... Он замолчал. Лоб саднило от удара коготками. Полина отшвырнула окурок и взяла в лапу новую сигарету. Илья уставился ей в спину, пытаясь сообразить, не стала ли чуточку покороче клочковатая шерсть у предплечий. Мимо них промчалась со стороны загородной трассы легковушка, с визгом тормознув ближе к диспетчерской будке. Буро-красный «москвич», похоже, гнал на пределе скорости. — Чё за фигня? Тут нельзя так въезжать, — возмутилась Полина, ни к кому не обращаясь. Из «москвича» выбрался водитель, замахал руками: — Скорую звоните, там... Ваш-то перевернулся! Все, кто стоял у диспетчерской, побросали курево, вцепились в мужика клещами: что случилось? На каком повороте? Дыма, дыма не было? Кто-то полез в барсетку за мобильным. Из открытого окошка диспетчерской будки, перекрывая всё, полетело надрывное: «Алё, скорая!» — дежурная звонила по стационарному. — Только шины взвизгнули, р-раз — и в кювет! Заснул, что ли, за рулём? Ой, тяжко-тяжко, вот так зарабатываешь, а сам на износ... — причитал владелец «москвича», разгорячённый всеобщим вниманием. — Пострадавших нельзя трогать, хуже сделаем, мало ли какие переломы там. По-любому, надо ждать медиков, — увещевал пожилой водитель молодого, который, видно, рвался гнать свой автобус на место аварии. Полина смотрела на всё это немигающим взглядом, остолбенев. В её мохнатых пальцах тлел сигаретный фильтр. — Страшно, — сказала она наконец, помотав головой. — Вот так, значит, ты живёшь? Илья неловко пожал плечами: живу, мол, куда деваться. — Даже это не самое жуткое, — признался он. — Есть ещё много... дико много всего, угроз всяких. Теперь ты мне веришь? Тогда слушай: я этого не хотел раскрывать, но тебе нужно знать. Есть сотни таких, как этот водитель, однако ещё есть те, кто на леммингов охотятся. Такие себе хищники. Они могут достать и тебя. Не знаю на сто процентов, как, но если догадки верны, а ты очень помогла этим догадкам, не представляешь даже, как... Он взял её лапу в свою руку. — Тогда тебе нужно быть очень внимательной к себе. Не знаю, насколько ты умеешь это — я-то давно приучился, но в основном люди, похоже, совсем этому значения не придают. — О чём ты? — Слушай и запоминай. Ты должна следить за тем, что переживаешь. — Ничего я никому не должна, — пробормотала Полина, но руку не отняла. Илья не дал себя отвлечь: — Наблюдай за своим внутренним миром — каждый день, всегда! Хорошо тебе или плохо. Нормально или тоскливо, темно, холодно. Какая атмосфера тебя наполняет, понимаешь? Приятная она для тебя или нет — дело десятое, важно — чтоб она не приближала тебя к смерти. Не настраивай свой вектор в сторону пропасти, понимаешь? Даже если весь мир вокруг толкает тебя к этому, и кажется, что по-иному не может быть. Да, да, я слышал уже — ты такими вещами наслаждаешься, чувство понимания, все дела. Но это вопрос жизни и смерти для тебя сейчас. Помнишь, ты объясняла мне про раскрашенный холст и его отпечаток вверх ногами? Перевёрнутая картина мира уже зреет, чтобы сгубить всех нас, но ты, ты же умная, так будь выше того, чтоб отпечатывать её на себе. А я тебе обещаю. Обещаю тебе, Полина! Я с ними разделаюсь — с теми, кто переворачивает мир. Ради тебя, то есть, конечно, ради всех таких, как ты, но ещё и ради тебя лично. Сцена всё больше походила на отрывок из героического фентези. Нелепо как! Илья сам понимал, что нелепо, ведь она не принцесса, а он — не рыцарь, он жалок и слаб против тех, источающих уверенность. Значит, сейчас она снова над ним посмеётся. Но всё равно Илья упрямо повторил: — Обещаю. Мимо проходили люди с баулами, собираясь у того места, куда вот-вот должен был по расписанию подойти следующий "Икарус". — Вот поэтому, — сказала Полина без тени улыбки, — я и люблю все эти истории про психов. Вот, значит, как это выглядит в жизни, когда двинутый парень ввязывается в жесть. Ты полный псих, а может, весь мир сошёл с ума, но одно понятно точно: ты не тряпка. Она шагнула назад, ускользая из его руки. — Автобус. Я поеду, ладненько? На этот раз всё нормально ведь? Илья взглянул на водителя. Оказалось, тот парень, что хотел ехать за пострадавшими. — Езжай. Только... Она обернулась у самых дверей. — Что? — Если я докажу свою правоту, и окажется, что я не безумен, ты... хотя бы попробуешь посмотреть на мир с моей точки зрения? Помнишь, мы обсуждали возле заброшенных домов. Сможешь полюбить нормальность хоть немного, вопреки всему? — Ага, — сказала Полина, взбираясь на ступеньку. — Я попробую. Полюбить. Пару мгновений спустя её очертания возникли в заднем стекле. Вдруг показалось, что не только о нормальности она говорила «попробую». Не задумываясь о том, что делает, Илья поднял руку, будто мог дотянуться до стекла. Автобус дал газ, и тогда он осознал, что именно видит в окне. Бледность ладони, её осторожную округлость, изжелта-розовые подушечки пальцев.