Солнце и звезды в утреннем небе

В Изнанке всегда было темно и холодно. Несло чем-то мерзким, а ещё жутко становилось минуте так на второй, хотя от своей реальности отличить было практически невозможно. Тишина здесь была громкой, даже оглушающей. В Изнанке, как в морге, сказал бы Мэнсон и показал шрам на руке: в детстве прятался там от дяди Уэйна, залез в пустую камеру, напоролся на ручку и заорал так, что бедный смотритель чуть было не испустил дух. Только в той камере, откуда недавно достали тело, было, по-крайней мере, весело: Эдди боялся, что его кто-нибудь найдёт, и это разгоняло кровь по организму лучше любого энергетика. В Изнанке же Эдди хотелось, чтобы его нашли. Нашли, притянули к себе и попросили вернуться. Сам вернуться не мог — стыдно. Не в его стиле. Эдди очень хотел сделать что-то — помочь. Ну, первый и последний сольный концерт тяжёлого рока в Изнанке — и всё уже не так плохо, как кажется. Эдди хотел отличиться по-своему — как не хватило бы смелости там, снаружи. Он развернулся, привычным мрачным взглядом уставился на рой демобатов и побежал прямо в центр. Пока не передумал. Эдди не был дураком, чтобы вовремя понять, что он вообще-то забыл попрощаться. Ему не то чтобы казалось — это было очевидно — этот, самый громкий вызов он не переживёт. Но Эдди мысленно отмахнулся — кто вообще придумал прощания? Он не хотел прощаться. По крайней мере, голосок в его голове, тот, который обычно подкидывал ему сумасшедшие идеи, прощаться не хотел. И Эдди подумал, что, быть может, он и выживет. ‘86 — всё же его год. * Мэнсон ещё мог соображать — решил бы уравнение первого класса по математике. Дастин всё что-то кричал, тормоша бедного Эдди, и от каждого толчка по телу проходилась волна нестерпимой боли, словно все органы сначала сжимались, а потом разбрасывались по организму обратно. Но какая, впрочем, разница, что он его тормошит? Разве Мэнсон соломой набит, чтобы об этом беспокоиться? — Ну, давай!.. — Дастин уже злился — детская наивность — после одного его уверенного слова Эдди должен был вскочить и встать по стенке смирно. Такое в Изнанке не работало. Они же дрались между собой. Эдди кривился, кричал, выл, падал на траву, но когда к нему подходил Дастин, смотрел на него сверху-вниз и говорил, что это не смешно и даже не круто, Эдди приоткрывал один глаз, улыбался и вскакивал на ноги. — Ладно, наггетс, придумаю шутку смешнее. Дастин глотал слёзы, положив от усталости руки на грудь Эдди, и смотрел на его окровавленный рот. Любой бы заметил, как Дастину было противно трогать одежду, смотреть на Эдди, на то, что буквально осталось от него, но Дастин был другом. Дастин мог бояться крови, но отмывал стёртые после падения колени Уилла. Он мог ненавидеть бобы, но ел все обеды Нэнси, чтобы не подводить Стива, который терпеть не мог её готовку. Дастин мог, в конце концов, не переносить слёзы, но лить их на одежду Эдди, который валялся перед ним с разорванным животом. Он умело разделял понятия «Дастин» и «друг». И если бедный Дастин Хендерсон в помине ничего не мог, — так, по крайней мере, ему казалось, — то Дастин «друг» глотку бы перегрыз за тех, кто ему дорог. Мальчик обернулся только тогда, когда услышал шаги. Он уже был готов закричать и обрушиться на того, кто лез к ним сейчас, но замер. Стив остановился в полуметре. Две чёрные кляксы в луже крови заставили его замереть. У него засосало под ложечкой — он не дурак, он понимает, что произошло. Хочется медленно, пятясь, вернуться в трейлер, пробраться в реальность, схватить пачку Malboro и закурить. Сжимать мягкую сигарету между пальцев, бегать глазами по столу, забыть, что он видел здесь. Не быть частью этого — того, что действительно, блять, с ним происходит. В глазах зарябило, словно он резко поднялся с кровати. Стив внезапно вспомнил взгляд Эдди, когда они виделись перед тем, как разойтись — он был решительный, но было в нём что-то ещё. Такой взгляд, пустой и отрешённый, обычно оказывался у людей, которые должны были скоро умереть. Он помнил его зрачки, которые блеснули в темноте, но Стив не мог и подумать, что ему следовало попрощаться. — Эй, Стив! И в этом имени, произнесённом так быстро и отчаянно, было всё: Нэнси, если бы её кто-то так позвал, всё поняла и считала бы такой тон равным признанию в любви и предложением выйти замуж, но Стив, у которого кровь стучала в висках от страха за себя и близких людей, ничего понимать не мог, да и не хотел. Он не хотел прощаться. Всё было просто. И Эдди вроде хотел что-то сказать, потому что смотрел именно так — он хотел, чтобы Стив понял, что он имеет в виду. Молча. Останься — это хотел услышать Стив. И он бы остался. Он бы остался, если бы знал, к чему приведёт их разлука. Стиву хватило секунды, чтобы побледнеть, чтобы броситься на землю к Эдди, оттолкнув Дастина. Он никогда не позволил бы себе оттолкнуть младшего, но сейчас он думал только о том, чтобы не умереть самому. Здесь, прямо над телом. — Твою мать!.. Дастин смотрел выжидающе-напуганно. Он не торопил, но злился на Стива, что тот медлил. — Мы сможем что-то сделать? — Придурок!.. — Стив схватился за голову и повернулся к Дастину. — Что ты смотришь?! Откуда я знаю!.. Сидит тут, расселся… — Стив захрипел. Через пару мгновений он уже рыдал, уткнувшись в ладонь, и в то же время предпринимал попытки успокоиться. Хочешь помочь — сохраняй хладнокровие. В глазах по прежнему рябило, а сердце — если оно ещё было живо — оно упало куда-то совсем-совсем глубоко. Стив просто поверить не мог, что это происходит. Что с этим ему придется жить и помнить об этом. Это останется с ним навсегда. Это не сон, не дурные мысли — это Изнанка. И полуживой Эдди, которому он не успел ничего сказать. — Зови Нэнс. Я постараюсь осмотреть его. Да отцепись ты!.. Зарёванный Дастин поднялся на ноги и ринулся в сторону трейлера. — Я всё ждал, когда Хендерсон уйдёт. Он мне все кишки выпотрошил… — смех вперемешку с кровавым сгустком вырвался изо рта Эдди. Если бы у Стива были силы, он бы покраснел и выругался, что Эдди слышал и, возможно, даже видел, как он плачет. Но слёзы продолжали сыпаться на Эдди непроизвольно — Стив не мог их остановить. — Потерпи, Эддс. Раз очнулся, то выкарабкаешься. — Не думаю… И этот ответ, такой спокойный и тёплый, передёрнул Стива сильнее любого оскорбления — он застыл и закусил щёку, чтобы сдержать испуганный вздох. — Не говори так… — Сегодня я король вечеринки, Стив, я — король. Стив стряхнул слёзы и посмотрел на Эдди так, как никогда ни на кого не смотрел. Время наедине с Мэнсоном подарило ему уверенность в том, что он сможет удариться в сентиментальность. Но глядя на Эдди, Стив понимал, что не посмотрел бы даже на Нэнс, будь она тут, и ринулся бы к парню. Он бы не посмотрел ни на кого — только на Эдди. Стив, по крайней мере, сделал свой выбор. — Да, Эдди, ты молодец. Ты уничтожил всех тварей здесь. Я поверить не могу, но ты… Это того не стоило. Мы можем вернуться в тот день, когда впервые встретились? — Стоило, потому что это мой год. Надо было запомниться, все дела. — Эдди как будто не понимал, что о его подвиге будут знать только Стив, Дастин, Нэнси и остальные ребята. Но Стив не смел его перебить. — ‘87 объявляю твоим. Позаботься о наггетсах, Стиви. Побледневшие губы Эдди дрогнули в нежной улыбке, на которую только был способен человек, близкий к смерти, и Эдди взглянул прямо в глаза Стиву. Стив уже не плакал, только часто дышал и жадно оглядывал парня, прилипая к щекам, лбу, векам, губам, стараясь запомнить, насладиться, вбить в память родное лицо. — Не говори больше, береги силы. Я просто… — комок в горле не давал Стиву решиться. Он думал, что знакомство в школе, когда они пассивно недолюбливали друг друга, а потом общение одну-две недели сейчас, когда оба боролись с нечистью, не даёт ему право говорить о таком. Не даёт ему право говорить об этом сейчас, просто потому что подвернулся подходящий случай. Стив хотел сказать ему всё, что думал. Он не размышлял об этом сам, потому что полагал, что это неправда — этот придурок не может вызывать ничего, кроме раздражения. Но сейчас, в самый, кажется, страшный момент его жизни, вся правда вылилась ему на голову простой истиной — да, он всё-таки влюблён. Иначе бы он не стал рыдать и жаться к телу на земле. Он мог бы понервничать, потеребить от нервов молнию и посочувствовать умирающему. Он мог бы даже быть рад, что Эдди Мэнсона больше не возникнет рядом, что обычно вынуждало венку на виске вздуваться с особенной силой. Стив знал, что многие на его месте были бы рады. Лавиной на Стива напала влюблённость. Прямо сейчас. Он не хотел, не мог отпустить. Больше ничто его так не пугало, как мысль потерять Эдди прямо сейчас, когда до него ударом тока дошла та крепкая связь между ними. Стив хотел говорить и говорить: как он любит Эдди и не полюбит никого так больше никогда, как он ненавидит себя за то, что не говорил ему этих слов ещё вчера, когда они обсуждали планы и позволяли лишний раз дотронуться, улыбнуться, задержать взгляд. Конечно, они не обсуждали это между собой, но всё происходило так естественно, что Харрингтон не мог этому сопротивляться. И не хотел. Стив не осознавал, что сейчас происходит, что человек, которому он готов был отдать всего себя, пожертвовал собой, как он умирает, глядя на него, и сейчас, скорее всего закроет глаза, так и не дождавшись Нэнси. Закроет глаза навсегда, оставив Стива, ребят и всё то, что успело стать их, общим. Раньше казалось, что и без слов всё ясно: Нэнси постоянно смотрела на них и вскидывала брови, Робин — многозначительно улыбалась, и от этого Стив чувствовал себя пойманным. Значит, всё мог заметить и Эддс. Он как-то неловко улыбался, шутил, и Стив чувствовал его снисхождение, однако прямого ответа никогда не получал. Он не понимал, заметна ли его симпатия. Стив хотел бы запрятать её куда подальше, но Робин, счастливая после удачного свидания, однажды сказала, что, вообще-то, Эдди сам сохнет по Харрингтону, только не может признаться. Стив тогда решил, что поговорит с Эдди. Ну, знаете, когда закончится вся бойня за жизнь и ребята придут в себя, вернутся в рутину, и он как ни в чем не бывало поинтересуется у Мэнсона, не хочет ли тот прокатиться в Индианаполис. Потусить, поговорить, быть может, даже поцеловаться. В общем, планы были построены, а Стив уверенно запомнил их и побежал сражаться со злом. Только вот в его планы никак не входило, что Эдди тоже решит принять в битве участие. Лучше поздно, чем никогда, да? Только вот Эддс, чертов Эдди Мэнсон, не побежал бы сражаться с демобатами, если бы знал, как дорог Стиву, — парень это понимал. Он понимал это и схватился за волосы, чуть не вырвав себе клок на макушке. Он был зол, напуган и подавлен. Эдди смотрел на него с интересом, словно понимал, какие процессы происходят у того в голове. «Он очень одинок», — сказала как-то Робин, которая, кажется, была знакома с Эдди меньше остальных, но уже знала как облупленного. — Мне-то какое дело? — Стив, — Робин уставилась на друга и покачала головой. — Бисексуалы не говорят «мне-то какое дело». Бисексуалы берут и идут. Не одними сиськами люди едины! — Ладно! Я схожу, — согласие звучит вполне убедительно, и подруга отстает. Стив хочет сходить. Он даже думает об этом дольше принятого, но через несколько часов на них обрушивается Векна с его межгалактической хренью, и одиночеством перестаёт страдать даже Эдди. Стив не любит откладывать, но здесь он бессилен. Он может только наблюдать за Эдди в невольной попытке запомнить его черты лица, тело, одежду. Словно перед долгой разлукой. Словно он заранее знает, что они расстанутся навсегда. — Я просто люблю тебя? — не говорит — спрашивает Стив. На адреналине, испытывая сильнейший страх, Харрингтон не контролирует себя. Осознание приходит волнами, но быстро уходит — к чёрту. Эдди забудет, так даже лучше. Позориться, так до конца. — Любишь?.. Меня?.. — Эдди хмыкает, но это даётся ему с трудом, так как кровь просится наружу, и он кашляет. — Ты такой хороший, Стив. И смешной. И весь в крови. — Эдди… — Я тоже, чувак, я тоже люблю тебя, — боль прошибла сердце Стива при этих словах. — Тогда не бросай меня, окей? Ты не можешь меня бросить! Ты только что дал клятву! Если бы здесь была Робин, она бы, вытирая слёзы и ласково гладя Эдди по голове, прошептала Стиву: «Он уже дал тебе клятву. Тогда, когда мы с Нэнс шли впереди, а вы отстали и переговаривались. Когда он глядел на тебя, словно ты — всё, что сейчас существует для него, когда он сказал, что ты не такой уж и плохой. Это была самая крепкая клятва в том, что он никуда тебя не отпустит». — Ты знаешь, Стив, — голос слабый, совсем-совсем тихий. — Если я умру сегодня, а я умру, то я бы хотел умереть, видя твое лицо. — Господи, что ты несёшь?! Стив сжал челюсть, но явно почувствовал, словно его опять прошибло током, — Нэнси не бежит, Дастин не возвращается, а значит всё было решено. Всё было потеряно. — Я думаю, — не говорил — шептал Эдди Стиву, — я думаю, Стиви, мы ещё встретимся. — Да, да, конечно!.. Мы сделаем это! Ты никуда не денешься от меня, Мэнсон!.. — Я обещаю. Он обещал. Стив смотрел в глаза, такие тёмные, бесконечные, полные нежности и боли, и не отводил взгляд, пока Эдди сам не отвернулся. Но это действие невольное — голова откидывается, когда Эдди уже здесь нет. Или почти нет. Стив явно почувствовал, продолжая смотреть на чёрную кляксу перед собой, думая, что это шутка, что сейчас Эдди вернётся, впервые поцелует его и пообещает, что их обоих обязательно спасут, он почувствовал, что часть его умерла вместе с Эдди. В тот день. И навсегда. * В голове шумит. Или это шумит Изнанка. Она живое существо. Такое же как Стив или Эдди. Она шумит в голове у Эдди. Когда гул становится невыносимым, парень поворачивает голову набок. Глаза залиты кровью, но Эдди всё ещё видит. Он замечает горизонт, на котором теплится рассвет. Нежно-фиолетовый, он переходит в бордовый и где-то совсем далеко — может, это даже не Изнанка уже, а что-то другое — там, далеко, он розового цвета. И я так люблю тебя, Стив, так чертовски люблю, что я бы отдал сейчас всё, чтобы жить, чтобы быть рядом, чтобы сказать это вслух ещё раз. А потом ещё сотню раз, пока ты не отмахнёшься, пока не поцелуешь, чтобы заткнуть. Мне уже очень тебя не хватает. Твоего голоса, улыбки. Улыбки не хватает больше всего. И я бы хотел жить, чтобы услышать твой смех — я редко слышал его за это время. И чтобы узнать всего тебя, попробовать тебя, почувствовать, на какую любовь способно моё сердце. Мне так жаль, Стив. Мне так чертовски жаль, что, победив свои страхи, я так дорого поплатился. Такой красивый рассвет Эдди видит впервые. Это просто небо. Кровавое, но тихое. Последнее. Вечное. Мир так хорош за секунду до взрыва.