путь к вершине...

      В коридоре пусто — было бы странно, если бы кто-то увидел его здесь, в секторе немцов, чего-то выжидающего под чужой дверью. Он стучится в дверь тихо, и Исаги даже уверен, что его никто не услышал. С другой стороны, это даже к лучшему. Не сможет сделать глупость, опозориться или еще чего хуже. Он постоит еще немного, чтобы наверняка, а потом уйдет и больше не будет пытаться, занимаясь такой ерундой. Вот еще чуть-чуть... Дверь открывается именно тогда, когда Исаги уже поворачивается, чтобы уйти. — Исаги, — Ноа смотрит все также спокойно и собранно, будто никакая нелепость, похожая на то, что делает Исаги, не может вывести его из себя. — Я просто... — он вспыхивает и мнется, не зная, что сказать. Что он скажет? «Я просто пришел попрощаться»? «Я просто хотел увидеться в последний раз»? Или: «Я просто дурак, который влюбился в своего наставника, взрослого мужчину»? Все звучит жалко и так по детски. Не хочется портить впечатление от их победы на последнем матче в лиге неоэгоистов, но если не сейчас, то когда? Йоичи не будет делать ничего глупого, он понимает, что, какие бы чувства не испытывал к Ноа, это неправильно и никому они сейчас не нужны. Что с ними делать? Он пытался думать, что просто восхищался своей легендой еще с самого детства. Не более. Восхищался, когда впервые увидел его вживую и так близко. Восхищался, когда играл с ним на одном поле. Восхищение определенно было, но... в один момент все переросло в большее. Исаги бы с радостью объяснил это тем, что любит не Ноэля Ноа, а его игру и тактику (которая, по больше части, отсутствовала), любит его уверенность и непоколебимость с рациональностью, любит его философию. Он любит Ноэля Ноа. Не только как спортсмена, футболиста. Как человека. Как мужчину. Ужасно, надо же было так вляпаться, — думает Исаги и стоически пытается не зывыть во весь голос. — Влюбился бы в ровесника... Хотя бы не в иностранца, черт возьми. — Заходи, — не задавая лишних вопросов, Ноэль отступает в комнату, и Исаги заходит. Тяжелая дверь закрывается за его спиной как будто отделяя их от внешнего мира. Именно это нравится ему в наставнике: полное понимание и готовность выслушать в любое время. — Вы улетаете уже завтра? — первое, что приходит в голову, спрашивает Йоичи, как будто не зная ответ. — Да. Ноа показывает на постель и он садится на край, наблюдая, как тот ставит кипятиться чайник, достает кружки и кидает в них чайные пакетики, а в одну — еще две ложки сахара. Ему. Интересно, откуда Ноа знает, сколько ложек сахара он кладет? В молчании они ждут, когда закипит чайник, и Исаги находит в этом что-то по-домашнему комфортное. Расслабляется. Ноа протягивает кружку, кинув простое «Аккуратнее», и опускается на кресло. Исаги пальцами обхватывает ее, намеренно обжигаясь, чтобы помнить где он, с кем и для чего пришел, и вдыхает ароматный пар чая. — Так что, примешь предложение Бастарда? — Не думаю, что смогу, — качает головой Йоичи. — Понимаю, — что-то проскальзывает в голосе, но Исаги не понимает что именно. Может быть, показалось, — Ты ведь всегда хотел выступать за свою страну, да? «Дело не в этом. Если я приму предложение, то не смогу отпустить чувства к вам, вы всегда будете напоминать о них», — проглатывает это, не говорит. Нужно следить за языком. — Сами знаете, в Японии очень слабый футбол, — как бы неприятно было это признавать, но это знают даже в самой Японской футбольной ассоциации, — А выпустившись из Блю Лока, у нас есть все шансы сделать его сильнее. — Ты точно сделаешь. Исаги пытается не идти на поводу собственных надежд, но все равно спрашивает, всем сердцем желая услышать то самое: — Почему вы не говорите о других? У нас много ребят... — Мне нет дела до других. То самое. Согревающее тепло разливается по груди, а губы расплываются в слабую улыбку. Всего лишь наваждение, но такое приятное... Он делает глоток чая, заменяя им тепло от слов и чувств, что они вызывают, а за кружкой прячет улыбку. — Тем более, — продолжает Ноэль, — многие из блюлоковцев точно не упустят возможность и примут предложения от команд. Исаги согласно кивает. — И как вам быть тренером? — не молчи, говори что-нибудь. Исаги сам начал, первым полез, а сказать что-то не может, что-то отвлеченное. Он точно выдает себя с головой. — Повторения не хочется. Йоичи хмыкает. — Вы не сможете долго играть в футбол. Неужели так просто отпустите его? Ноэль игнорирует намек на свой возраст. Кружку он так и не брал в руки, она стоит на столе, а чай остывает. — Может, мне пора на пенсию, чтобы наслаждаться жизнью. — он ухмыляется, видя недовольство Исаги. Вздыхает: — Ладно, ты прав. Я думал стать тренером после того, как закончу карьеру футболиста... Но имея некоторый опыт благодаря вашему проекту, я понял, что буду оттягивать уход из спорта как можно дольше. — Где же ваша серьезность? — Йоичи убирает кружку от лица и улыбается открыто. — Я просто говорю правду. «Хотели бы вы, чтобы я сказал правду?» — но он не может. Исаги ставит кружку на столик рядом и поднимается, упершись взглядом в пол. — Простите, что отнимаю ваше время отдыха, вам нужно выспаться перед перелетом, а тут я... — Ты не отнимаешь. Я рад, что ты зашел. Но Йоичи направляется к двери, хотя всей душой он желает, даже нуждается в том, чтобы остаться с ним здесь, разговаривать всю ночь напролет или уснуть на небольшой кровати — он даже рад был бы уснуть на полу, но рядом. Рядом. Ноа встает следом, чтобы проводить его. Исаги не знает, что им действует, но он останавливается в проеме двери и оборачивается, почти утыкаясь носом в ключицу Ноа. Вскидывает голову, а Ноэль словно не понимает насколько они близко, нависает над ним и смотрит своими светлыми глазами. У Йоичи сердце ухает, замирает на мгновение и заводится со скоростью света. Он правда пытается не смотреть, пытается избегать их, уперто разглядывает лицо: скулы бы обвести, к щекам бы прикоснуться, приласкать бы их до румяна, подбородок бы погладить и очертить линию челюсти... но глаза все равно останавливаются на чужих губах. Тонких, но мягких, манящих — хочется к ним примкнуть, хочется положить ладони на крепкие плечи и забыть о завтрашнем дне. Отбросить мысли о неправильности. Чувства не могут быть запретными, никто не выбирает, что испытывать к другим. Всего лишь надо встать на носочки и потянуться вперед. Ноа все прекрасно видит, все замечает. Что он сделает? Вежливо попрощается, закрывая перед его носом дверь? Тактично оттолкнет? Он совсем чуть-чуть наклоняется. И теперь Исаги смотрит в его глаза, медовые — он в них тонет, втянутый в сладкое опьянение, — с длинными густыми ресницами, высматривает в них ответы на свои вопросы. В ушах гудит кровь, он чувствует, как пылают щеки. Наверняка его шея и кончики ушей покраснели. А губы приоткрываются от желания, предательски выдают его, хотя все и так понятно. Он плохо скрывался и сейчас не может. Лгать Исаги тоже никогда не умел. — Исаги... — Ноэль шепчет томно, а он ловит горячее дыхание, от него разрядом тока по взволнованному телу, вот-вот колени подкосятся и он упадет в его объятия. Губы Ноа говорят: «Действуй». Они говорят: «Я тоже это чувствую». А глаза: «Решай. Я даю шанс на отступление». Йоичи встает на носочки и кладет руку на твердую грудь, чувствуя ею сердцебиение. Сердце чужое стучит, как у юного мальчишки перед первой любовью, а лицо как обычно непробиваемое. Ах, как прекрасно ощущать это ладонью, знать, что это все из-за него. Но отбросить мысли, что все это не имеет значения, что уже завтра они будет никем, их разведут мосты, никак не получается. Забыться не получится. Исаги не хочет, чтобы это было импульсом, о котором они потом пожалеют. Он пожалеет, потому что продолжения их истории не будет, а Ноэль... Потому что поддался ребенку. — До свидания, наставник Ноа, — щекочет губами его губы, но прощального поцелуя не оставляет. Может, он трус, который прикрывается здравым смыслом. Может, он эгоист, оправдывающийся тем, что ему дали сделать выбор — ха, он же здесь как раз ради того, чтобы стать эгоистом. Не будет надеяться, нет. Взглянув в золотистые глаза, запоминая их цвет, уйдет, а завтра проснется и ничего не было.

***

      Он выглядит подозрительно, в капюшоне и маске с очками — хотя на самом деле всем на него наплевать. Смотрит на него с трибун, вместе с другими хлопает, когда забивает гол, и надеется, что не оглохнет от чужих криков. Исаги стал еще сильнее, и Ноа гордится, будто имеет на это права. Как будто не смотрел матчи, в которых тот участвовал. Как будто не он в какой-то момент просто плюнул, переставая делать вид, что все равно, и купил билет в Японию. Повел себя как дитё, бросив все и вся, а у него скоро у самого матч. На что он надеятся? Думает, что все еще можно вернуть? Ноэль вообще не думает, когда спускается, уворачиваясь от взмахов рук, под возгласы победы японской сборной по футболу; не думает, когда пользуется своими связями и популярностью. По правде говоря, он договорился об этом еще при покупке билета на матч, ну и конечно заплатив небольшую сумму. Охранник пропускает его и Ноа ловит Исаги в коридоре, буквально хватает за запястье, но сразу же отпуская. Исаги испуганно оборачивается, взмокший, покрасневший и разгоряченный, говорит идти своему товарищу по команде, который спросил все ли нормально, и прищурившись, обводит его взглядом. — Вам что-то нужно? Ноа откидывает капюшон и снимает маску, наконец вдохнув свободнее. Йоичи хлопает глазами, раскрыв от удивления рот. — Ноа-сан? Спустя три года Исаги все такой же: солнечный, он освещает путь другим. Все та же короткая стрижка, все те же проницательные глаза. Только он теперь более взрослый (насколько может двадцатилетний парень), его черты лица стали острее, а фигура — мощнее, она потеряла ту подростковую угловатость. На первый взгляд, особо не поменялся, но это там, внутри. Все начинается с души. Ноэль протягивает ему наушник от своей пары. — Я остановился в отеле в центре, — приходится говорить медленнее, чтобы прислушаться к переводу, — хотел пригласить тебя к себе на вечер... Отпраздновать твою победу. — У вас? — наклоняет голову Йоичи, улыбнувшись. — Да... Они молчат, смотря друг на друга. Ноа думает: «Опоздал». Думает: «А что ты хотел спустя три года?» Он не будет распинаться о том, что не мог все это время забыть тот вечер, что не мог не вспоминать чужие губы и взгляд. Жизнь продолжалась, и Ноа продолжал играть в футбол, но ему отчего-то казалось, что жизнь станет еще лучше, если он наконец увидит его, увидит Исаги — живым, не с экрана телевизора или телефона. Она не станет лучше, когда он точно убедится, что ничего между ними нет и не будет, но тогда это, — что называется любовью, — отпустит его и Ноа не будет возвращаться в тот день. Он устал обманываться, делать вид, что нет никаких чувств и не терзают воспоминания. Тогда он не был решительным в своих чувствах, понимая риски и принимая решение Исаги. Тогда казалось, что было легче отпустить. Исаги молчит, словно специально изводит. Ноа не выдает свое нетерпение, но еще чуть-чуть... — Хорошо, — Исаги делает шаг к нему, — Скажите адрес, я приеду в шесть вечера. Сами понимаете... А перед тем, как уйти за своей командой, оставляет поцелуй на его щеке. Он почти жжет кожу, но Ноа не трогает, не трет, а наслаждается. Это — ответ на его надежды. Он все еще нужен Исаги. В номере отеля он может быть собой, без очков и маски. А сердце стучит как тогда, — так глупо помнить все до мельчайших подробностей. Ноэль давит в себе желание наворачивать круги, но, наконец, спокойно выдыхает, когда в дверь стучат и он впускает в Исаги, который привел себя в порядок после матча. — Голоден? Исаги садится в кресло, на мгновение облегченно прикрывая глаза — устал за день. — По правде говоря, нормально не ел сегодня. — Плохо, так свалишься прямо на поле. Они заказывают ужин. Решают, что сегодня шампанское можно. Непонятно, только ли из-за победы на матче. — А как вам сегодняшняя игра? — и спрашивает так взволнованно, а глаза блестят. Ноа сглатывает, сидя напротив него, давно позабыв, что значит быть важным для кого-то, что твоего мнения и одобрения ждут с таким трепетом. Что кто-то может смотреть на него так. — Очень хорошо. Ваша команда сильная. Йоичи доволен и таким коротким ответом. Молчит, накручивая спагетти на вилку, но до рта так и не доносит, откладывает ее и вскидывается, спрашивая прямо: — Вы прилетели в Японию ради меня? Или у вас есть еще кто-то? Теперь Исаги может так, не сдерживать себя. Смело — смелости ведь не хватило в тот вечер. — Ради тебя. Считаешь, это глупо? Ноа складывает руки на груди: то ли защищается, то ли закрывается. Ему не нравится то, в какую сторону идет разговор. Не нравится, что Исаги смотрит на него так настороженно и недоверчиво, и вроде бы хочет отпустить все и позволить, а не получается, что-то не дает ему покоя. — Глупым я считаю то, как поступил тогда. Лучше бы вообще не приходил. — И тогда сейчас ничего бы не было. — Кажется, вы намного отчаяннее меня, Ноа. — Очень странно, Йоичи, — Ноэль хмурится, но заставляет себя успокоиться, вздохнув: — ты дал мне надежду, но сам сейчас отталкиваешь. — Нет, это просто... Исаги поджимает губы, теряя весь свой пыл, берет бокал и в один глоток выпивает шампанское. А потом говорит, все скопившееся: — Я бы никогда не давал надежду, если бы ничего не испытывал. А я вас люблю. Все еще. Весь день сегодня волновался, все думал, что-то произойдет. И произошло: вы прилетели. И я рад, правда... Но я не могу смириться с тем, что вы скоро улетаете обратно и мы будем по разные страны. Смысл всего этого? — Все лучше, чем ничего, правда? — голос Ноа становится мягче, он протягивает руки, и Исаги все понимает, поднимается со своего кресла и устало падает на его колени, тут же оказавшись в теплых объятиях, о которых мечтал все это время. Отпускает себя в доверчивые руки. — Я буду прилетать к тебе во время отпусков... — ...или я к тебе. — Или ты ко мне. Исаги обхватывает его за плечи, прижимается к нему всем телом и ладонью проводит по затылку, слегка натягивая короткие светлые волосы. — Тем более, мы не можем загадывать все наперед, — продолжает Ноэль, крепче сжимая его за талию. — Вдруг ты решишь поменять спортивное гражданство? А вдруг я стану тренером и буду у вас тренировать? Йоичи смотрит на его лицо, обводит скулы и большими пальцами гладит лучики морщинок у глаз. — Все это не будет продолжаться вечно. У Ноа руки сильные, а ладони большие, они приятно гладят спину и тяжестью ощущаются на пояснице. У Исаги румянец растекается по щекам. Это так странно, спустя несколько лет снова утопать в золоте глаз, так близко видеть каждую ресницу, когда мечтал об этом только во снах. Так близко видеть губы, чувствовать дыхание кожей. Ощущать чужой жар и сердцебиение. А главное — Исаги может сделать это, может наклониться, прильнув к губам. Поцелуй был со вкусом игристого.