Душистый сад воспоминаний

Мир пахнет теплом солнца и терпкостью листвы. Он растягивается на тяжёлой ветке, как кошка, прижимается к шершавой коре щекой, щурясь от ряби зелёного полога. Ветер приносит влагу и свежесть, прохладу озёр и рек, шелест бамбука и шёпот горных цветов. Из дома пахнет сладко: острым перцем, жареным мясом, свежим салатом. Панцзы на кухне, шумит, ругается беззлобно, когда просыпает муку на стол. Ресторан сегодня закрыт. Панцзы не нужно торопиться. Ему нравится, когда Панцзы готовит спокойно, только для них. Тогда на кухне царит умиротворение, пускай и подёрнутое порой пеленой суеты, когда залетает У Се с очередной идеей, которой нужно срочно поделиться, и оказывается посажен за чистку моркови. Он сам тихо устроится на табурете напротив, медленно нарезая тофу, больше занятый наблюдением. Мерный стук поварёшки Панцзы, ворчание У Се, перемежающееся вспышками энтузиазма… Ароматы кухни — это Панцзы. Буйство специй: жгучие горошины сычуаньского перца, предупредительно алые кольца чили, землистый порошок корицы и кардамона, звёзды аниса. Это имбирная теплота в курином бульоне, сладкая кислота зелёного манго с солью, вяжущая колкость уксуса, обволакивающая гуща соевого соуса. Это ароматы трав в запечённой рыбе, дымный запах жареной лапши, чистый рис и нежные крабы. Это запах самолепных маньтоу: влажный, мягкий, уютный. Панцзы пахнет едой. Панцзы пахнет деревом, старым, не рассохшимся, а впитавшим солнечный свет и яркость. Каштаном, кедром, литсеей. Костью и смолистым янтарём. Резко, до чиха — оружейной смазкой и свежей землёй. Приглушённо, но едко — огнём: дымом, жаром, порохом и табаком. Безопасностью. Уютом. Домом. Если Панцзы насквозь горячий, то У Се холоден, как снег в ноябре. Он пахнет сыростью мхов в саду, щенячьими пакостями, старой бумагой — у У Се много книг, и их аромат не вытравить. У Се — это ирисы и каяпут, водянистость вечернего леса и сухость горного ветра. У Се пахнет ладаном забытых традиций, чернилами, тушью, свитками, кожей, мелким речным песком. Маринованной сливой: кислой, терпкой, солёной. Чаем зелёным, крепчайшим, сливочным, мятным, горечью кофе со льдом, фенхелем и ромашкой. У Се пахнет железом и — на выдохе — спиртом, мазями из народных, книжной и каменной пылью, лакрицей и молоком. От У Се веет спокойствием. Надёжностью и убежищем. Маяком. Он любит их. Иногда в дом заглядывают другие. Человек, пахнущий старостью связей и дублёной кожей, резкостью морских скал и душной подстилкой джунглей. Хэй Сяцзы — это сандал и песчаные дюны, традиционная медицина и много, много крови. В этом веке он вплетает в себя ваниль и мирру, масло роз и шершавый бархат тимьяна; горстку зёрен кунжута и горькую тяжесть грима. В этом веке он пахнет на костяшку иначе, вбирая чужое — на Хэй Сяцзы слышится шлейфом нежный цитрус, обманчиво сладкий и тёплый, прохлада гортензий, пронзительность пихты, смертоносность перечных нот и холод чернёной стали. Он узнаёт этот запах — так пахнет другой, из родни У Се, из друзей Панцзы. Тот, чьи ноты сплетаются неразрывно, гравируются с запахом Сяцзы. Ему нравится: старый знакомый не одинок. Мальчик со звуком дождя на коже, юный и бесконечно влюблённый. Ребёнок пустынь, пахнущий бергамотом и скрипом сосен. Верный солдат — курица с травами, сад и улитки, краска и острота карри. Девочка с апельсиновыми леденцами, мягкой тянучкой, шорохом старых тайн и затхлостью древних томов. Он помнит каждого из них теперь. Он маркирует их нотами тщательно, разбирает в голове на детали, как головоломки гробниц. Он не забудет больше. — Сяогэ, спускайся обедать! — Да, Сяогэ, поторопись, пока Тяньчжэнь не утащил всю копчёную грудинку! — Ах так? За столь наглую клевету — никакого хого на этой неделе, Панцзы! — Тоже мне, напугал. Мне ж его и готовить! Сяогэ, скажи, Тяньчжэнь несправедлив! Он помнит, как пахнет дом. Семья. Жизнь. Пускай забывает разум. Тело вспомнит. Не подведёт.