Mutabor

За две недели до Нового года, когда в наше бюро резко хлынули люди, которым внезапно понадобилось срочно перевести и заверить документы, на общую почту для неформального общения пришло письмо вышестоящего начальства: двадцать девятого декабря состоится новогодний корпоратив для всех сотрудников нашего распрекрасного бюро переводов. Посещение мероприятия, как я понял, наискосок просмотрев письмо, было в добровольно-принудительном порядке. Коллектив у нас был дружный и очень приятный, но народ у нас особо эти «корпораты» не жаловал, почти все любили встречи в неформальной обстановке – в каком-нибудь баре, на природе, или, упаси господь меня согласиться ещё раз, в караоке, – или вообще предпочитали заниматься своими делами и проводить время с теми, с кем им хотелось.  Честно, я бы тоже предпочёл тихий вечер, проведённый в одиночестве дома, или с друзьями, настолками и вкусной едой, но наше начальство считало иначе. Никто не был в восторге, но и открыто не выказывал своего «фи» – даже Романов, которому, скорее всего, гендир стукнул по головушке. Романов наоборот: с напускной жизнерадостностью, от которой стало жутко даже Мишане Бестужеву, который в принципе был непробиваемый и ничего не боялся, он выполз из своего кабинета к нам, холопам, в офис и объявил, мол, такого-то числа, во столько-то мы все собираемся там-то и там-то – как будто мы не прочитали пришедшее ранее письмо. Романов окинул нас всех каким-то странным взглядом, улыбнулся, пожелал нам хорошего дня и удалился к себе. Офис ошарашенно молчал, провожая Романова взглядами, пока тот не скрылся у себя – тогда поползли удивлённые шепотки, некоторые начали переглядываться, Рюмин замахал мне рукой и сложил пальцы «телефоном». «Созвон», догадался я и кликнул на окошко Зума: – Паш, это что щас было?.. – Не знаю… – отозвался я, глядя на Мишу, который понимал примерно столько же, сколько и я, то есть нисколько. Вполне обычная усталая улыбка казалась нам странной. Романову улыбка невероятно шла, пусть и была кривоватой, выдавленной и совсем слабой; мы, Миша-то уж точно, видели её впервые. – Ты когда-нибудь видел, как Лапочка улыбается? – Я видел, как он орёт на Александрушку, как он орёт на кого-то по телефону, но в основном я только его хмурое ебало и вижу. Но как улыбается? – тут я призадумался. Действительно, видел ли? – Возможно, но я до сих пор не уверен. – Мда, трэш, – подытожил Миша и заложил карандаш за ухо. Я свернул рамочку Зума и подвинул её на правую сторону экрана. Миша работал в бюро почти уже год. Я – пять лет; за это время я успел повидать всякого, кроме, кажется, улыбки Романова. Бестужев, который не мой Миша, а другой Миша – Мишаня, высоченный и светленький, тоже менеджер, – тоже пять лет. Может, чуть больше, чуть меньше. Я не помнил точно, потому что изначально мы сидели в разных офисах, но позже нас всех сформировали в одну команду и засунули в центральный офис, туда, где обитало начальство. Вообще с этим со всем была какая-то мутная история про объединение двух компаний, в которую никто особо не вдавался. С Мишаней мы особо никогда не общались и знал я о нём мало, но мужик он был хороший, ответственный, исполнительный и адекватный. Он был одним из немногих, кто мог заткнуть Тоху Арбузова, нашего штатного переводчика и по совместительству синхрониста – который помимо базовых для многих из нас английского и немецкого знал ещё французский, испанский и немного польский с итальянским (за что цены ему не было), – и единственным, кто мог его терпеть. Тоха был потрясающим специалистом и, несмотря на свою очаровательную и душную ебанцу, на удивление тихим. В общем, терпеть его мог только Мишаня. Чтобы как-то различать Миш, я звал Рюмина Мишей, а Бестужева – Мишаней. Последнему не нравилось, когда я называл его Барби – а что, ростом он был под два метра, чистый блонд, глаза ярко-светлые, не мужчина, а мечта, – поэтому ему пришлось смириться с Мишаней. В нашем бюро все по-доброму подтрунивали над почти полными фамильно-именными тёзками: никто не мог подумать, что люди с почти одинаковыми фамилиями встретятся на территории мало того, что одной компании, так и одного офиса. Мы находили такое стечение обстоятельств весьма забавным. Мишаня подошёл к моему столу, плюхнул несколько апостилированных документов поверх каких-то готовых переводов. – Твои немецкие уроды готовы. Кхм, – Мишаня запнулся о какое-то слово, подумал и придвинулся ближе. – Вы не знаете, чего это он такой… радостный? Неужто сам хочет на это бесоёбство идти? Я с каким-то злорадством подумал, что не только у меня сложилось впечатление, что сегодня Романова хорошенько жахнули по голове. Всё-таки, не каждый день босс ведёт себя так, будто его подменили. Я перевёл взгляд на Мишаню, который смотрел на меня, чуть приподняв брови. – Без понятия. Небось Александрушка заставил. – Да сто процентов, – вставил свои пять копеек Миша и сразу же громче добавил: – Привет, Миша! – Привет, Миша, – отзеркалил Мишаня. Поговорив ещё несколько минут, мы с Мишами сошлись на том, что Романов должен был выступить и вслух обозначить перед нами дальнейшие перспективы по причине «старший брат». Я знал Романова не очень хорошо – повторюсь, мы были в достаточно дружеских, пусть и прохладных отношениях, – но я знал, что он иногда грызётся со своим старшим братом, который и руководил всей нашей… всем, в общем. Про старшего я знал только то, что он был гендиром этой конторы и что у него очень зычный голос – я был наслышан. На самом деле, не только я, но каким-то магическим образом я всегда находился ближе всех к эпицентру злобы. Вот с братцем у Романова отношения были странные: они то грызлись как бешеные собаки, то жили тихо-мирно, едва ли не любовно воркуя и проявляя чудеса вежливости, соблюдая то ли нейтралитет, то ли попросту не замечая друг друга. «Ну просто рай на земле», полушутливо думал я в минуты, когда братья в очередной раз мерились громкостью голоса.  В общем и целом получалось, что по Романову-младшему было видно, что вот так выступать перед нами ему не особо хотелось да и идти на корпоратив – кажется, тоже. В обед офис опустел и я наконец смог вздохнуть спокойно: последнее время меня очень раздражали и утомляли люди, и я хватался за любую возможность остаться одному. Я никак не мог раздышаться, в обществе это было невозможно – постоянные пустые разговоры, пресловутые смол-токи с ужимками, от которых меня воротило; душные, зашоренные люди, не умеющие говорить ни о чём, кроме себя и своих проблем; просто люди, с которыми не хотелось разговаривать. Мне было бы приятно поговорить о чём-то стороннем, например, о спорте, о хоккейном матче, который был в прошлый вторник; о новой булочной у метро, в которой продавали на удивление вкусные ватрушки и домашние пироги с капустой, и чтобы разговор обязательно перетёк в обсуждение малого бизнеса, в котором ни я, ни мои коллеги не смыслили ни рожна. Открыв окно на фрамугу, я присел на подоконник. Мне на воротник и рукав слабым, но ледяным ветром выдуло несколько снежинок. Видимо, снова начало заметать. На обед я так и не сходил. Поставил на краю стола пустой непрозрачный стакан из ближайшей кофейни, чтобы создать видимость того, что у меня есть хотя бы кофе. Дома меня ждала нормальная еда и сон, и я то и дело поглядывал на часы – в надежде, что уже шесть.

***

– Добрый день, бюро переводов «Литера в Питере», Павел, здравствуйте. Утро началось паршиво. Я как обычно не выспался, забыл дома зарядку, в автомате на первом этаже бизнес-центра закончились сникерсы. Иногда я безбожно заговаривался и выдавал абсолют абсурда. Я успокаивал себя тем, что все ошибаются, оговариваются и плошают. Никто не был застрахован от ошибок и оговорок, в этом я успел убедиться за несколько лет работы и за эти же несколько лет испытать это всё на себе. Моё «добрый день, здравствуйте» было сущим пустяком по сравнению с мишкиным «добрый вечер» в десять утра. Я тогда смеялся до рези в животе, а Миша, тогда ещё новичок, отработавший едва ли месяц, в абсолютном ужасе потерянно смотрел на меня, наверняка желая мне всего плохого. Потом я, конечно, перестал напоминать ему об этой оговорке, но иногда, приходя на работу, я делал каменное лицо и кивал ему со словами «добрый вечер». Меня все раздражали с самого утра, и даже Миша, улыбающийся мне из окошка Зума и беспечно рассказывающий о какой-то чепухе, не смог поднять мне настроение. Что-то про кота, что-то про новый фильм в прокате, что-то про новые мартинсы на весну, что-то про красивое имя в недавнем переводе. Про кота я переспросил. Тот оказался симпатичным гладкошёрстным рыжиком: у него были белые лапки и белый воротничок, даже половина морды была белая, а звали кота Авалон Царапыч – Миша сбросил несколько фоток в телеге и гордо сообщил, что они с Серёжей взяли его из приюта и послезавтра везут в ветеринарку. – Мы его зовём просто Авалон, – поделился Миша, утыкаясь в телефон. – Ну, или Ава. Вот, смотри ещё! Такой хороший! – Красавец, – улыбнулся я. Кот на фотографии довольно топорщил усы и чем-то неуловимо напоминал Серёжу. Через пару часов, после того, как я заставил себя сходить на обед, вежливо со всеми раскиваться, и сидел вычитывал свою немецкую инструкцию, слушая в зуме рассказы Миши про их с Серёжей кота, ко мне снова нагрянул Мишаня. Дело было не срочное. Все его переводчики были заняты, и он просил меня вычитать один устав и заодно сверить несколько мелких документов – фриланс-корректоры были загружены, штатники ожидали от меня мою инструкцию по частям и потому не могли особо отвлекаться от потоковой работы. С одной стороны, мне было не сложно – я бы отвлёкся и отдохнул от инструкции, строчки которой уже плыли у меня перед глазами, а с другой, у меня ещё были дела – Женя присел мне на уши со своим переводом. Когда Женя приседал на уши, хотелось сделать всё, чтобы только тот отстал: он не хуже Тохи умел клевать мозг. Иногда мне казалось, что ему доставляло удовольствие смотреть, как человек медленно приходил в состояние бешенства. – Мишань, а Тоха чего? – Тоха на выезде. «Ульте» внезапно понадобился синхронист на какую-то конференцию, они дали по двойному. Будет послезавтра, – добавил Мишаня на мой невысказанный вопрос. – Доки не срочно, если что. – Вообще никак? – спросил я, малодушно понадеявшись, что заниматься этим всем придётся не мне.  – Неа. – Ладно, оставляй, – буркнул я, сворачивая файл и открывая папку, куда закидывались сканы оригиналов всех документов. Жутко хотелось спать. Ещё хотелось халвы. Вчитываясь в сплошной английский текст, прыгая взглядом со строчки на строчку, я во всех красках блаженно представлял, как по пути домой зайду в магазин и куплю себе этой чёртовой халвы. К Новому году за неё сдерут больше, такова уж политика магазинов. Некстати вспомнилось письмо на почте, этот долбанный корпоратив, на котором надо было присутствовать. Я на секунду закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на работе, и снова кинулся в текст. Остаток рабочего дня я колупался с документами, дописывал свою инструкцию и прятался за мониторами – только бы на меня не повесили ещё что-нибудь. У меня и своей работы и дел было по горло, мне категорически не хотелось никому помогать. Ближе к шести Романов проплыл по офису до своего кабинета. Я настолько увлёкся и потерялся в строчках и цифрах, что не заметил, что он куда-то отлучался; Романов окинул меня нечитаемым взглядом, улыбнулся чему-то своему и хлопнул дверью. Меня накрыло волной душного раздражения. – Расхлопался, умник, – пробормотал я себе под нос, не понимая, что именно меня взбесило.

***

Рабочее утро двадцать восьмого декабря началось как обычно. Я заварил себе чай – потому что решил, что тратиться на кофе в кофейне не имеет смысла, это очередные необоснованные траты, без которых я вполне могу обойтись, – вытащил упаковку солёной соломки и принялся разгребать почту. За весь день я успел разгрести почти все свои дела, даже доделал свою часть работы по немецкой инструкции и передал её дальше в работу, редактору и корректору отдела локализации. Я со спокойной душой провёл пару созвонов, не без удовольствия пообедал в корпоративной столовой, даже соизволил сходить «покурить» за компанию. В последний рабочий день перед корпоративом и новогодними праздниками не хотелось ничего. Всех клиентов мы перенаправляли в отдел поддержки, так как сами не успели бы довести их заказы до конца – тем более, начиная с завтрашнего дня мы блаженно уходили на праздники. Под вечер произошёл локальный пиздец: Миша Щепилло, сидевший на одном из наших филиалов, каким-то образом разозлил Мишаню Бестужева. То, что это оказался именно Щепилло, я понял по интонации, с которой Мишаня рычал его имя. Разозлить Мишаню было очень сложно, и я заинтересованно замер, отвлёкшись от своих дел, которых на самом деле особо и не было, и пытаясь понять причину внезапного бешенства коллеги. – Мне похуй, Миша, вы что, ахуели там?! – орал в трубку Мишаня, брызжа слюной и так яростно стуча кулаком по столу, что все его органайзеры тряслись как при стобальном землетрясении. – Мне похуй, слышишь, блять, похуй, мне надо, чтобы курьер с этими блядскими бумажками завтра был здесь к десяти и ни секундой позже!.. Вы все можете хоть солями его там нашпиговать, хоть кашу на редбулле ему сварите, мне похуй!!! Только услышав про десять утра, я смекнул в чём дело: Мишаня ждал с легализации объемный пакет документов, которые задерживались уже на неделю, и которые клиент требовал сдать не позже тридцатого числа. Документы были переданы специальному отделу, который занимался у нас вопросами легализации и прочего мракобесия, и потому лично мы ситуацию не контролировали. Поскольку мы не работали с двадцать девятого, то возникала маленькая проблемка. Я сидел и прикидывал, что же именно произошло: про документы просто забыли, хотя они были получены уже некоторое время как, или была другая причина для такого яркого бешенства? – Сука, не беси меня… – прорычал Мишаня в трубку и вцепился в карандаш. – Диктуй номер курьера. Диктуй, блять, я сам его сюда к нам отпедалирую! Я сочувственно глянул на злого Мишаню и вернулся к своим мониторам. В принципе, я мог бы завтра приехать в офис, чтобы направить курьера на нужный адрес, предварительно проверив состояние всех документов. Я достаточно хорошо знал Бестужева чтобы понимать, что мою помощь он не примет – он контролировал всё сам, не любил, когда ему лезут под руку и всегда довольно жёстко высказывал свою позицию на этот счёт. Ехать сюда ему было примерно на полчаса дольше, чем мне, но я знал, знал наверняка, что помощь Мишаня не примет. Он не успокоится, пока своими глазами не посмотрит на эти бумажки. В офисе все понемногу отживели и отошли от злобного припадка Мишани. Дверь распахнулась и между столами, прямо к нему, на вид всё ещё малясь очумевшему, подплыл чем-то донельзя довольный Арбузов. – Миша, я тут… – Не подходи, я бешеный. – Ясно, понял, – кивнул Антон и улетучился. Мне было непонятно, на кой чёрт он сегодня вообще притащился – хоть Тоха и был штатником, он частично сидел на удалёнке. Я подозвал его, чтобы поинтересоваться, почему мы все сегодня имеем честь созерцать его в нашей халупе. – Так я доки от «Ульты» привёз, Паш, – заулыбался Антон. – Мне всучили после конфы, сказали, на, передай в руки Романову. Вот я и приехал. – А, ну тогда вперёд. Через пятнадцать минут Антон вышел из кабинета Романова с донельзя довольным видом и направился прямиком ко мне. – О-о-о, – протянул я, предвкушая поганые новости, – птичка вещая моя, что у тебя для меня сегодня? – Ничего, просто хотел попрощаться. – Мы завтра увидимся, ку-ку. – Ку-ку, Паш! До завтра! И он выпорхнул из офиса. Я ещё недолго смотрел ему вслед, поражаясь его беспечности и оптимизму. Но поганых новостей я упрямо ждал, ждал до самого конца рабочего дня и, не получив вообще ничего, даже намёка, малость поднапрягся. Если я чувствовал приближение чего-то плохого, то оно обязательно случалось, рано или поздно. Это бесплодное ожидание заронило во мне сомнения насчёт актуальности и адекватности завтрашнего сабантуя. Ничем хорошим кончиться это не могло.

***

Ничем хорошим это и не кончилось. Ну, может быть, я сильно утрировал, но, по крайней мере, на протяжение всего вечера мне казалось именно так. Я приехал ровно к семи часам. Опаздывать я не любил, приходить раньше – тоже, потому специально и тщательно рассчитывал время прибытия. Не знаю, для чего я это делал, скорее из закоренелой, въевшейся в меня как ржавчина привычки, выработанной в университетские годы, нежели гротескно-специально, но факт оставался фактом: на пороге ресторана я стоял ровно в семь вечера, поправляя пиджак и жалея, что вышел из дома и вообще согласился на это. Сказав девушке за стойкой, что я на корпоратив такой-то компании и назвав свою фамилию, я невольно осматривал зону рецепции, запихивая гардеробный номерок в карман брюк. Место было приятное, интерьер оформлен в строгих серо-бежевых тонах и выдержан в минимализме. Было… неплохо. Меня провели через два больших зала в другой, поменьше, более приватный и находящийся в самом конце заведения. Искоса глянув на моего сопровождающего, я поблагодарил его, толкнул дверь и очутился в аду. Всё, что мне понравилось в этом всеобщем хаосе – музыка и канапешки, которыми было уставлено аж два стола. С потолка, из динамиков, закреплённых в углах и в середине зала, играла какая-то эстрадная яркость, чем невольно вызывала у меня улыбку – я не знал, кто подбирал песни, но был заранее благодарен этому человеку. Адом я это место посчитал по простой причине: здесь были многие не только из нашего основного, центрального офиса, но и некоторые из филиальных. С этими ребятами я был в нейтрально-хороших отношениях, но встречаться с ними мне хотелось меньше всего: я знал, что опять начнутся эти ужимистые смолл-токи, притворное участие и заинтересованность, которые я на дух не переносил в людях. Честно признаться, я и сам иногда был до ужаса эгоистичным и самолюбивым, но у меня хватало ума не трепаться направо и налево. – Паша! Наконец-то! Ко мне подлетел довольный чем-то Миша и вручил стакан с каким-то пузыристым хрючевом, в котором, принюхавшись, я узнал шампанское. Фу. – Какое «наконец-то», сейчас едва семь, Мишка, – я вскинул руку, глянул на часы. Действительно, от начала этого мракобесия едва прошло несколько минут. Но мне уже не нравилось. В течение следующих минут двадцати начало нарастать веселье, прибывали всё новые и новые люди, и я окончательно утонул в толпе. Каким-то чудом я пробрался за самый дальний стол и уселся в углу, недовольный шумом. Становилось людно, громко, душно, и я с тоской думал об оставленном дома планшете, на котором я мог бы сейчас посмотреть спортивные трансляции или покрутить ленту в интернете. Крутить ленту в телефоне мне уже надоело. Я вышел покурить, несмотря на то, что не курил. Проще говоря – я сбежал. Чтобы выйти на улицу, мне пришлось пробираться через весь зал, потом через два основных зала и зону рецепции. Улица дышала смрадом снега. Сумерки были похожи на сгущёнку, такие же приторные и скрипящие сладостью на зубах, и на черничное варенье, такие же маркие и густые. Бесцельно простояв на улице минут десять, я замёрз и вернулся в ад. На меня сразу же налетел всё тот же Миша, только теперь более смешливый и приторно-размякший, ухватил меня и поволок куда-то вглубь. На правах моего лучшего друга он имел право таскать меня куда угодно, поэтому я не возмущался, заинтересованный. Бестужев-Рюмин, как оказалось, открыл для себя стол с сырными канапешками и спешил поделиться этой радостью и со мной. Заговорщически склонив голову, я сказал ему, что знаю одной райское место, которое ему точно понравится, и потащил друга к столику с неприметными стаканчиками. Миша обезумел от восторга, и мы с ним накидались. Потихоньку я влился во всеобщее веселье, даже откружил вальс и поучаствовал в конкурсе. Музыку сделали потише, чтобы все могли насладиться прекрасным общением друг с другом, которого нам и так хватало в рабочее время. Через полчаса я снова с боем пробрался на улицу, чтобы подышать и освежить голову. На обратном пути я завернул в бар и купил бутылку минералки. Сидя в облюбованном мною углу, я потягивал эту божественную амброзию через трубочку и наблюдал за Мишаней и Тохой. Это было уморительно хотя бы потому, что Антон явно перебрал. Мишаня никогда не отличался любовью к праздному алкоголизму – за всё время, что я знал его, а знал я его хоть и долго, но не очень хорошо, он ни разу не рассказал историю из разряда «однажды я напился и…». Истории о его университетской жизни поражали своей тупостью, истории с дачи были больше похожи на анекдотические выдержки из журналов со сканвордами, а рассказы о ссорах с буйными соседями казались мне прекрасными сюжетами для «Пусть говорят». Так вот, праздного алкоголизма за Бестужевым я никогда не замечал, потому и следил сейчас за ним с особым интересом. Они переместились в мой угол. Мишаня меня не заметил, поскольку был особо занят тем, чтобы вразумить своего буйного товарища. – Антон, – прорычал Мишаня, – мы на людях. Перестань. – А то что?– отозвался Арбузов и попытался засунуть ладонь в задний карман бестужевских джинсов. Такого поворота я никак не ожидал. Я уже был слишком стар, чтобы чему-то в этой жизни удивляться: я знал, что Миша с Серёжей были в отношениях, и относился к этому спокойно. В конце концов, у меня самого по молодости были эксперименты, и не мне было кого-то осуждать. Жизнь любила преподносить мне сюрпризы, различного рода удивления и открытия – я безропотно наблюдал за разворачивающейся передо мной драмой. Мишаня за шкирку отлепил от себя Антона и, тщетно оглядываясь в поисках помощи, попытался усадить того за стол. Тут он заметил меня, на секунду замер и, не встретив с моей стороны никакой негативной реакции, виновато улыбнулся. – Какие-то проблемы? – дружелюбно поинтересовался Антон, тоже заметив меня. – Устал немного и минералка почти кончилась, а так никаких. – Чудненько! Разговор у нас не завязался, мы просто сидели в углу, теперь уже втроём, занимаясь каждый своими делами: я праздно разглядывал коллег, а Мишаня с Антоном о чём-то вполголоса спорили. Мне надоел этот адский балаган, когда часы показывали без четверти одиннадцать. Из вежливости я спросил у всё ещё сидящих рядом парней: – Вас подкинуть, ребят? – Уже уходишь? – встрепенулся оклемавшийся Арбузов. – Угу. Надоело. Так что? – Не, спасибо. Мы на своих. Но покурить выйдем, да, Мишк? Мишаня кивнул, и мы направились на выход. Отстояв очередь в гардероб, мы вывалились на улицу. Сгущёнковые сумерки превратились в прекрасную, бархатную ночь, и лежащий повсюду снег казался молочно-белым на её фоне. Настроение у меня сделалось романтично-лиричное, и я нежно рассматривал звёздчатую сыпь ночи. – Закурить будет? Услышав знакомый голос, звук которого я почти уже позабыл, я вынырнул из забытья. Передо мной стояла моя юность, мой первый незабвенный эксперимент; мой когдатошний жар неуверенности, липкие от дождя мостовые, юношеский максимализм, дым чужих сигарет, скрипучие и жёсткие двери общежития, которые запирались на два клютчатых оборота. Серёжа Трубецкой вопросительно смотрел на нас, а за его плечом тенью маячил Ник Романов. Антон без вопросов вытащил зажигалку, дал Трубецкому прикурить. Тот скосил на меня глаза, слабо и будто бы нервно улыбнулся и обронил, обращаясь ко мне: – Всё ещё единственный из компании не куришь? – А ты так и не бросил. – Вы… знакомы? – медленно выдал Романов. Он хмурился и переводил взгляд то на меня, то на Серёжу. – У меня тот же вопрос, – парировал я, уже начиная понимать, что к чему. – Мы, наверное, пойдём, – вбросил Антон и потащил Мишаню за собой. – Это о нём я тебе когда-то говорил, – сказал Романову Трубецкой, явно делая акцент на чём-то мне неизвестном. Несколько секунд ничего не происходило. Затем у Романова вытянулось лицо, и я догадался, что он всё понял. Так мы и стояли библейским сюжетом, на пороге ресторанчика, в котором у нас был корпоратив. Трубецкой спокойно курил, и темень расцвечивала его лицо мертвяцким светом, я рассматривал Романова, размышляя над тем, что получил очередной сюрприз и удивление, а Романов молча рассматривал меня, видимо, собирая ментальные пазлы. Кусочек моей юности, пропитанный дымом, дождём, долгожданностью и двойственностью, как оказалось, невольно был известен и ему.