Рождество

Всю неделю перед Рождеством небо над городом было ясным и безоблачным, но под утро двадцать четвертого декабря неожиданно повалил снег. Он падал белыми пушистыми хлопьями, устилая улицы, крыши домов и автомобилей, и за несколько часов превратил город в рождественскую сказку. Витрины магазинов и празднично украшенные елки перемигивались гирляндами, люди спешили по своим делам, поднимали воротники пальто и вжимали головы в плечи, прячась от вездесущего снега. Большинство, конечно, мечтали поскорее добраться домой, встретить праздник с родными. Но некоторые незадачливые родители еще должны были отстоять очереди в магазинах игрушек, чтобы купить своим детям подарки. Некоторым несчастным не повезло, и в рождественскую ночь они вынуждены были работать. А некоторые предпочитали встречать Рождество подальше от домов и надоевшей рутины, и утром двадцать четвертого декабря заполняли номера гостиниц и отелей. Таких тоже было предостаточно, и под Рождество свободный номер найти было тяжелее, чем черную кошку в темной комнате. Но клиент, забронировавший номер пятьдесят в небольшой гостинице вниз по центральной улице, вероятно, знал об этом, так как и заказ, и оплата были переданы заранее, без малого за два месяца до праздника. Вечером же двадцать четвертого декабря невысокий молодой человек переступил порог гостиницы, отряхнул снег с лацканов черного пальто и с длинных светлых, почти белых волос, и улыбнулся портье. Улыбка казалась искренней, не натянутой, но серые глаза клиента оставались холодными. Вежливо поздоровавшись, он назвал себя, забрал у портье ключи от номера и направился к лестнице. Лифт в гостинице тоже был, но молодой человек то ли не знал о его существовании, то ли просто предпочел им не пользоваться. По лестнице на шестой – верхний – этаж он поднимался торопливо, но не теряя достоинства, аккуратно постукивая каблуками лакированных ботинок. Пятидесятый номер был одним из самых дешевых в гостинице – он находился под самой крышей, в нем дули многочисленные сквозняки, не было кондиционера, а из окон открывался прекрасный вид на располагавшийся напротив торговый центр. Но клиента, забронировавшего его на рождественскую ночь, все это, очевидно, не волновало. Поднявшись на шестой этаж, он отыскал взглядом потертую табличку с числом "50", подошел к ней и вставил ключ в замочную скважину. Ключ повернулся с легким щелчком, дверь отворилась. В номере пахло особенной, необжитой чистотой, как пахнет только там, где люди не забывают убираться, но не живут постоянно. Мебели было немного – неширокий, но очевидно раскладывающийся диван, низкий журнальный столик, пара кресел и шкаф у стены. На журнальном столике в высокой прозрачной вазе стояли несколько еловых веток. Вдоль шкафа тянулась золостистая бумажная гирлянда. Молодой человек дернул уголком губ, как будто усмехнулся, и закрыл за собой дверь. Потом снял пальто, еще раз отряхнул от подтаявшего снега и повесил на крюк вешалки возле двери, разулся, не расшнуровывая ботинки, и только после этого прошел в номер. За окнами перемигивался огнями торговый центр. Откуда-то снизу доносилась приглушенная рождественская мелодия – из тех, которые легко запомнить и от которых ужасно тяжело отвязаться. Молодой человек подошел к дивану, опустил на пол рядом с ним солидного вида дипломат и опустился сам. Прямо на паркетные доски, не заботясь о сохранности костюма. Протянул руку к журнальному столику, потрогал иголки кончиками пальцев и чуть слышно прерывисто выдохнул. Из номера снизу донесся взрыв хохота – звукоизоляция в гостинице была не самая лучшая. За окном шумели машины. Молодой человек расстегнул две верхние пуговицы белоснежной рубашки и открыл дипломат. Внутри лежали бутылка виски – полная, даже не откупоренная, – и небольшая икона в деревянной рамке. Молодой человек достал бутылку, ловким движением откупорил и сделал большой глоток, даже не поморщившись. Он пил виски так, будто не чувствовал ни вкуса, ни крепости, как пьют воду. Сделав еще два глотка, он отставил бутылку и достал из дипломата икону – медленно и гораздо бережнее. Установил ее на журнальном столике, прислонив к вазе с еловыми ветками, и несколько минут пристально разглядывал. Губы его при этом чуть кривились, как будто лицо не знало, какое выражение ему следует принять. С иконы молодому человеку нешироко, но искренне улыбался Христос. Изображение было выполнено в теплых, желтоватых тонах, и было явно довольно старым. Голову Спасителя опоясывал широкий золотистый нимб, плечи были чуть опущены, как бывает, когда человек сильно устает. Снизу с новой силой грянула навязчивая мелодия и чей-то заливистый смех. Потом кто-то из смеющихся, кажется, начал подпевать. Молодой человек осторожно коснулся пальцами деревянной рамки иконы и неловко улыбнулся – при этом у уголков его глаз обозначились тонкие морщинки. После он снова потянулся за виски, сделал еще один глоток. За окном совсем стемнело, где-то вдалеке грохнул салют. Огней отсюда видно не было, зато звуки можно было расслышать отчетливо. Люди в номере снизу отозвались на салют одобрительными возгласами. Приближалась полночь. Едва ли не все в городе праздновали Рождество – даже те бедолаги, кому в эту ночь выпало работать. Люди улыбались, поздравляли друг друга, желали здоровья и счастья. В пятедесятом номере вдруг отчетливо запахло хвоей, как будто еловые ветки в вазе наконец вспомнили, как источать запах. Молодой человек подогнул под себя ноги, садясь на колени, и сложил руки у груди. Жест напоминал молитвенный, но выглядел немного неуверенно, как будто молиться обладатель этих рук не привык. Он скосил взгляд на часы на своем запястье – стрелки приближались к двенадцати. Молодой человек закрыл глаза, лицо его исказилось, словно по нему прошла рябь. С иконы на него, тепло улыбаясь, смотрел Господь. Миновала полночь, а молодой человек все не двигался, кажется, даже не дышал. Только длинные ресницы – черные, в отличие от светлых волос – чуть подрагивали, да едва заметно шевелились губы. За окном шумел город, снизу доносились звуки веселья, а в номере царила тишина – хрупкая, как первый ледок по осени. Позже, когда молодой человек наконец отмер, шевельнулся, он, казалось, расслабился. Прислонился спиной к дивану и сделал еще пару глотков виски. На икону он больше не смотрел, только губы его слегка кривились не то дрожали. Всю рождественскую ночь молодой человек не сомкнул глаз. К утру бутылка виски опустела, и даже город за окном как будто затих. Небо только начинало светлеть, когда молодой человек поднялся с пола – легко, как будто за ночь у него не затекли ноги, – и, рассеянно оглядев номер, произнес негромко: – Ну что, пора, пожалуй, домой. И усмехнулся – неожиданно широко, не только губами, но словно всем телом. Снял пальто с вешалки, обулся, убрал икону обратно в дипломат. Остановился снова рядом с диваном, погладил уже подсохшие иголки еловых веток в вазе. Негромко, но отчетливо щелкнул каблуками, и исчез. На паркете остались заметные отпечатки ботинок – темные, как будто следы копоти.