Георгин.

Они живут в одном доме. У него долги и перед ним, и перед ещё некоторыми людьми, пока он выплачивал уже не раз за него, конечно, припоминая это, но и не сильно требуя возвращать, лишь в укор, чтобы указать, что он здесь главный. Он — секретарь,  а он — архитектор. И их ссоры — искусство. Они могут быть любыми, начиная серьёзными темами, тем, что накипело за долгое время, заканчивая криками из-за очень мелкой вещи, как, например, оставленный не в том месте предмет. И всегда исход разный. Они могут закончить и разойтись в разные комнаты, как дети, долгое время молчать, хотя это тоже неплохо, ведь после ссор просто не хочется говорить, да и скачать зачастую нечего, игнорировать существование друг друга до тех пор, пока один не сдастся и не придёт извиняться — а может дойти и до драк, до сказанных в запале фраз, что ещё долгое время могут отдаваться в голове, что могут въедаться в стены, помнящие все. Но все равно они продолжают жить под одной крышей, периодически ссориться, говорить, что они не друзья, а лишь сожители, грубить друг другу и выводить на нервы — они продолжат быть нужными друг другу, отрицая это, они продолжат своеобразно волноваться друг за друга и закатывать недовольно глаза на любые резкие вспышки гнева, часто сглаживая неосознанно ссоры, чтобы не было хуже. Но в этот раз неожиданно границы, за которые раньше не переходили, были стерты, хотя исток ссоры никто уже и не помнил, — крики, кажется, слышали все соседи. — Надоел ты мне. И ты, и твои истерики, и все, что связано с тобой — я все это ненавижу. И тебя тоже. — Ты думаешь, мне с тобой живётся хорошо? Да ничего подобного! — Вот и съезжай, не появляйся больше у меня на глазах,— эта фраза именно сейчас была лишней, но, увы, Аль-Хайтам этого не осознает. — Вот и съеду! — Кавех бьёт рукой по столу, мгновенно, будто ждал этого приказа, хватая без разбору куртку и быстро застёгивая сапоги. — И не вернусь! Секретарь не успевает понять, что произошло, как через секунду хлопает входная дверь, а вниз по лестнице слышится стук каблучков сапогов его архитектора. Он вернётся — в этом Аль-Хайтам уверен, ведь не в первый раз во время ссоры светловолосый психует и уходит из их общей квартиры, ночует где-то, от силы пропадает на два дня, после выходит на связь или возвращается сам. Так было и так будет, несмотря на эти истерики и вспыльчивость, несмотря на сказанные слова... Выбежав из подъезда, парень не сразу понял, что он будет делать, что он хочет делать дальше, но решать было нужно, чем быстрее, тем лучше, ведь на улице невозможно сильно валил снег, а холод пробирал до костей. Ушей касаются наушники, в которых уже играет музыка с телефона. Это отвлечёт, пока светлых растрепанных волос касаются пушистые снежинки, разукрашенные приятными взору узорами. На улице мало рабочих фонарей, а если они и работают, то мягкий рассеянный свет освещает блестящий на свету снег. Окна домов светятся уютным светом. Там, за окнами, своя жизнь, свой маленький мирок: люди заняты домашними делами: кто-то готовит ужин, кто-то читает, кто-то смотрит телевизор. А на улице тишина, лишь изредка проедет мимо машина, а в дали прогромыхает трамвай. Быстрые, это происходит неосознанно, шаги становятся все быстрее и быстрее. Он бежит от реальности, пожалуй, слишком неприятной. Конечно, ссоры были разные, но "я тебя ненавижу" он слышит впервые. Да, бывало всякое, но не подобное. Это было слишком неприятно и больно. Неосознанно он уже уходит с центральных улиц, доходя до окраины, пока время уже перевалило за десять вечера, а многие окошки постепенно начинали тухнуть. А на окраине не то, что окошки, так и фонарей толком не было, что было не важно. Главное: ему становилось с каждым шагом и с каждой пролетевшей минутой спокойнее. А в наушниках одна за другой сменялись композиции, многие из которых были даже незнакомы парню — кто-нибудь скинул, а он не прослушал, автоматически закинув в общий плейлист.

The future that we hold is so unclear, But I'm not alive until you call

Он лишь фыркнул, неосознанно поняв перевод этих строк, как и всей песни. Несуразица и полный идиотизм! "Вселенная, если эта песня — намек, иди подальше!" — лишь мысленно воскликнул парень, пусть и прокручивал в голове строчки, садясь на перила моста, что переводит через реку людей, желающих срезать дорогу до самых загородних домов, находящихся почти в лесу, хотя, сказать "дом" было бы трудновато, ведь большая часть домиков — дачи, пустующие летом. Удивительно, что было замечено лишь сейчас, снег перестал идти, а на улице стало невозможно холодно. Успокоившись, запал эмоций перестал давать невозможно сильный жар телу, давая понять настоящую погоду, давая понять, что он схватил далеко не зимнюю куртку, а ту, что больше подходила бы для поздней весны, когда с земли сошёл снег, когда солнце мягко греет землю, когда травка щекочет ноги, а цветы вокруг сладковато пахнут. Не осознавая того, Кавех откинулся назад, держать ногами за перила, пока сам он едва ли не вверх ногами повис по ту сторону моста над весёлой речкой, что даже в ужасные холода не замёрзала, пока музыка вбивалась в уши, уже невоспринимаемая  мозгом адекватно — поёт что-то исполнитель и пусть поёт дальше. А в голове разные мысли. Хорошо, он ушёл. Что делать дальше? В прочем, у него все равно есть зарплата, снимет самую дешёвую квартиру, может поселиться в общаге, а после, он хорошо помнит график работы Аль-Хайтама, заберёт у него свои вещи и оставит ключи на столе, будет жить сам по себе. И ему будет все равно на него. И все будет хорошо: не будет больше ссор и недопониманий, не будет криков и чего-то подобного, не будет оставленной случайно в неположенном месте расчёски, не будет его собственных попыток стащить чужие звукоизоляционные наушники, не будет ничего, абсолютно ничего, совсем.. — Ну и что ты тут забыл в такое позднее время? — звучит в перерывах чей-то голос, из-за чего светловолосый чуть не падает, резко вздрогнув: из-за своих мыслей даже забыл, что он так интересно и неосознанно повис в довольно странной позе. Сев на перилах, он лишь через долю секунды понял, что перед ним стоит, скрестив руки на груди, Тигнари, который был знаком с обоими парнями, прекрасно зная о их ссорах и разногласиях, как и зная слишком хорошо то, что не знали друг о друге они сами. — Ещё раз повторю. Что ты тут забыл? — пушистый хвост темноволосого быстро и хаотично метался из стороны в сторону, выдавая недовольство, а архитектор только понял, что он забрёл до этого именно в тот район, где часто, исключительно ради наблюдений за птицами, жил его друг и в каком-то плане товарищ. — С Хайтамом поссорился и ушёл, не помню точно, как, но пришёл сюда прогуляться. А ты? — уже спокойно, пожав плечами, ответил светловолосый. Оправдываться не стал, как и обвинять во всем своего сожителя, ведь виноваты оба. Тигнари лишь посмотрел на время на телефоне, держа одной рукой камеру, что и было ответом — он уходил фотографировать либо зверей или птиц, либо что-то, что захотел сам. — Почти час ночи, лучше иди к себе, за тебя уже явно начали переживать,— хвост парня уже успокаивался, показывая, что сам он успокоился от известия, ведь они не впервые ссорятся, что уже неудивительно. — Не пойду, я не вернусь. Вот завтра же попрошу аванс и сниму себе квартиру, заберу вещи и все, и пошёл он, и не нужно мне всего этого, и вообще.. Эту возмущенную речь оборвал тяжёлый вздох, пока Тигнари, прижав к себе камеру, сказал, намеренно обрывая его: — Тогда пошли ко мне. Завтра делай все, что хочешь, а сейчас замёрзнешь насмерть, далеко не лето же. После отказа, пусть и не сильно крепкого, ну, конечно, далеко не крепче морозов, все же по воле Тигнари Кавех уже сидел у батареи и грелся, пока хозяин дома рассматривал новые фотографии, параллельно отправляя некоторые файлы своему близкому другу. Другу? Да кто их знает, очень трудно стало понимать, друзья они с Сайно или уже больше, а может и меньше — никто со стороны не понимал, знала, кажется, только Коллеи, младшая коллега Тигнари, и они сами. — И что же случилось? — как бы вскользь спросил парень, пока его хвост обвился вокруг голой лодыжки. На это Кавех лишь вздохнул, пожимая плечами. — Я не знаю. Все зашло слишком далеко, стало непонятно и слишком сложно. Он говорит о ненависти ко мне, ты понимаешь, ненависти? Я так больше не могу. Он меня ненавидит, он говорит свысока, он относится ко мне в пренебрежением, он ночью не спит во время моих проектов и отвлекает, он раздражает, он везде. Он,— быстрая речь сбивается, а Кавех останавливается, замерев, ведь не может подобрать слов, после чего заканчивает дрогнувшим голосом,—я люблю его. Ища поддержки или хоть какой-то реакции, он отрывает взгляд от кружки горячего кофе, смотря на Тигнари, смотрящего то на экран телефона, то на архитектора, а через секунду раздаётся характерный звук отправления голосового сообщения. Пазлы в голове складываются слишком быстро, будто нужно было лишь сложить два плюс два. — Ты? Только не говори, что ты ему это все записал! — он хотел было вскочить с дивана, на краю которого сидел, прижимая ноги к батарее, но не сделал этого, лишь с силой сжимая кружку, которая так стойко держалась. — Не говорю,— Тигнари с лисьей улыбкой дал лишь такой ответ, смотря на часы, висящие над столом, после чего кончиками пальцев с аккуратными темными ноготками слегка постучал по столешнице, либо специально избегая взгляда Кавеха, либо задумавшись, хотя ответ на это либо-либо стал ясен через пару секунд молчания и волны напряжённых мыслей архитектора — послышалось открывание входной двери частного дома; это вызвало резкий вздох блондина и лишь улыбку фенека, услышавшего приход гостя ещё в тот момент, когда он приоткрыл с тихим скрипом калитку на улице. Взору уже через секунду предстаёт Аль-Хайтам, кажется, запыхавшийся от бега и резкой смены температуры. — Кавех, пойдём поговорим. Пожалуйста. Это срочно и очень важно, — секретарь уже успел привести дыхание в норму, он, как и Кавех зачастую, был без шапки, но в этот раз и без привычных уже всем наушников, что были в рознь обычным дешёвым наушникам для воспроизведения музыки у Кавеха. — Я никуда с тобой не пойду, сам ведел не появляться на твоих глазах, — но, несмотря на свои слова, архитектор ставит кружку на стол, пусть и скрещивает руки на груди, показывая недовольство, которое мгновенно испаряется, когда его хватают за руку и тянут к себе, находу укутывая в оставленный дома на столе шарф, пока лишь по одному взгляду Аль-Хайтама на Тигнари фенек понял, что с ним самим поговорят потом, хотя и не сильно надо именно сейчас, сейчас он проводит их взглядом из окна и закончит с фотографиями. — Пошли,— рука секретаря, чьи сероватые, будто даже седые, волосы непослушно лезли в лицо, будто он только что проснулся, хотя, признать, у него усталости и сна не было ни в одном глазу, пока Аль-Хайтам тащил за руку слегка даже сопротивляющегося Кавеха в машину, стоящую возле калитки во двор Тигнари. — Что ты творишь? Отпусти! — пусть Кавех и сопротивлялся, в глубине души он был не уверен, что хочет сопротивляться, что его что-то не устраивает. — Сядь в машину и успокойся,— приказ. Чёткий и громкий приказ, пока он открывает перед блондином машину, рукой указывая на сиденье. — Пожалуйста. Фыркнув,  блондин все же садится, отворачиваясь к окну, когда хозяин машины садится рядом на место водителя. — Посмотри на меня,— приказывает, хотя нет, просит секретарь, только его секретарь, а Кавех, сдавшись, все же поворачивается и смотрит на него, уже желая сказать кое-что, но не успевает, ведь к нему невозможно близко приближаются и целуют. Быстро, горячо и обжигающе изнутри. И он сдаётся окончательно, отвечая на поцелуй, прижимаясь и обнимая, пусть и недолго, он не даёт себе слишком большой воли, он не хочет давать понимать, что он не обижается, что сейчас он готов простить Аль-Хайтаму все, какую бы чушь тот не сделал. Отстраняется Кавех первым, намеренно укусив секретаря, а после отворачивается моментально к окну, буркнув себе под нос: "Это не значит, что я тебя простил. И вообще, я спать хочу". Это вызывает слабую улыбку. Конечно, не значит, но начало положено. И так будет из раза в раз. Каждый раз будет заканчиваться по разному, но каждый раз они будут прощать друг друга, ведь любят, каждый раз, когда архитектор, как бунтующий подросток, будет уходить, Хайтам будет его ждать или забирать, замечая, что тот очень любит спать в машине, а после будет заносить его в квартиру, сравнивая любимого человека с георгином, ведь, как сказал Тигнари: "Георгины с языка цветов можно трактовать — преданность и прочный союз, готовность пройти все препятствия".