Золотая свадьба

В двери скрипнул ключ. Семён с улыбкой поднялся со стула – он заранее вышел в прихожую, ожидая возвращения жены со смены. Вот уже три года как Аннуир из-за развития глухоты не могла работать врачом, однако совсем уйти от лечения больных была не в силах и попросила руководство взять её санитаркой – на этом посту слухового аппарата ей хватало. Ну а порой отоларингологи – да и врачи других специальностей, помня, что в войну Аннуир под Воронежем лечила партизан – по старинке звали её на консилиум. – Привет, – возбуждённо воскликнула Аннуир, прямо-таки влетая в квартиру, и расцеловала его в обе щёки, не раздеваясь. Шапку она бросила на полку шкафа через всю прихожую. Когда Аннуир прибегала домой взвинченная, но весёлая, это значило одно – на работе сегодня был аврал, но пациента удалось спасти. – Привезли ребёнка с аппендицитом, – отрывисто объяснила она, скидывая сапоги. – Мамаша долго думала, что он прикидывается, чтоб в садик не ходить. Уф. Успели вырезать благополучно. Семён крепко обнял её за плечи, и они долго стояли так в прихожей, пока Аннуир не успокоилась. – Помнишь, что у нас завтра? – ласково спросил он. Завтра был юбилей их свадьбы, ровно пятьдесят лет, а через три дня, в воскресенье, они собирались сходить вместе в ресторан и в театр. Многие супружеские пары устраивали на такие даты пышные семейные торжества, но Семён и Аннуир, наоборот, всегда предпочитали отмечать именно свадебные годовщины вдвоём, не приглашая никого. Даже старший сын Павлик, который тоже вынужденно жил сейчас в Якутске, знал: родители в это воскресенье хотят побыть наедине. – Ещё бы не помнить, – просияла Аннуир. – Полвека вместе, подумать только... В подушках уже стоял горячий обед – Семён работал учителем труда в школе, поэтому возвращался раньше и готовил еду обычно он, ну а сейчас вообще шли весенние каникулы. – Налим свежий, сегодня только купил, – гордо сказал он. – Ой, вот спасибо! – Аннуир обожала жареную рыбу. – А Павлик сегодня ко мне забегал, – она открыла сумку, – передал от них с Олей кулебяку. Сейчас начнём есть или до завтра отложим? – Да ну, давай сейчас, мы ж не по расписанию празднуем, – рассмеялся Семён. Аннуир вынула праздничный фарфоровый сервиз, который они купили ещё двадцать лет назад, когда жили в Ленинграде, и принялась накрывать на стол. – Скажи мне кто пятьдесят лет назад, что в еду надо добавлять для вкуса такую горькую белую гадость – не поверила бы, – хихикнула она, поставив на почётное место солонку. Семён вспомнил, как они у онкилонов ели несолёные мясо и суп, и хотел было подхватить шутку, но вдруг ему от этих воспоминаний сделалось грустно. Как Аннуир была счастлива, когда в тот далёкий день, на празднике выбора жён, ей разрешили выйти за него замуж! Как стойко переносила она тяготы путешествия с Земли Санникова на материк! А он тогда был прямо окрылён и воображал себя этаким принцем из сказки о Золушке, спасшим возлюбленную из прозябания в нищете... И что в итоге? За эти пятьдесят лет ей пришлось столько пережить – куда там какой-то Золушке. Гибель малышки Лидочки, которую сбили где-то в далёкой Польше, три войны, считая Гражданскую, две унизительных ссылки, голод, бедность, лишения... – Аннуир, Аннуир, – с горечью сказал он, – тебе бы, наверное, больше повезло, родись ты лет на сто раньше. – Это ещё что за новости? – грозно повернулась к нему она. – Ну как же... Я вот думаю – ты ведь так рвалась на материк, а пришлось все эти полвека только горе мыкать. На Земле Санникова была бы ты без фарфоровых сервизов, – слабо улыбнулся он, – да счастливой. – Сенька, ну-ка забудь эту чепуху! – воскликнула Аннуир, взяв его за руки. – Во-первых, я не на материк рвалась, а за тобой, о материке я тогда и знала-то мало. Если б ты тогда решил остаться в той юрте на Котельном, я бы там тоже стала жить с радостью. Во-вторых, что-то ты многое позабыл с Земли Санникова. У нас, может, гитлеровцев не было, зато были вампу – которые, в отличие от фашистов, все четыреста лет наших изводили! А от скольких болезней мы могли помереть, которые тут побеждены! Ну и в-третьих и в-главных – да, слёз я много пролила, но нашла и много счастья, – она прижалась к нему с нежным поцелуем. – Если уж на то пошло, тебе помыкаться пришлось больше моего. И на фронтах, и на работе в несколько смен, пока я с малышами сидела... а уж в первые годы как ты со мной, дикаркой, намаялся! – Ну что ты, родная! Разве я хоть когда-то маялся из-за тебя? Да я без тебя и детишек вообще бы не знал, куда деваться и для чего жить! За обедом они вспоминали то, что приключилось с ними за эти пятьдесят лет – но только то, что оставило приятные воспоминания. Не успели они вымыть посуду, как почтальон – старый знакомый, он помнил их ещё с конца тридцатых – принёс им целый ворох писем и открыток. – От Матвея, – радостно говорил Семён, перебирая конверты, – от Яши, от Пети, – это были их младшие сыновья – Яша играл в оркестре Московской оперетты, Петя работал на Кировском заводе в Ленинграде, – от Айгуль, – Айгуль Залилова, штурман Лидочки, отчасти винила себя в том, что успела спрыгнуть с парашютом и спастись, а Лидочка не успела, и с тех пор относилась к Семёну и Аннуир с большим сочувствием и нежностью, – от Розы... – старшая дочка Павлика Роза стала ювелиром и жила в Калининграде, поэтому на праздники присылала заодно с письмами янтарные украшения – вот и теперь в конверте лежала изящная, медового цвета брошка в виде рыбки. – Ну вот, – улыбнулась Аннуир, глядя ему через плечо. – Разве несчастным людям присылают столько приветов родные и друзья, да ещё со всех концов громадной страны? Да как они и подгадали-то, чтобы всё аккуратно пришло к сегодняшнему вечеру? – Я подозреваю, подгадали не они, а у нас на почте, – сказал Семён. – Те из почтальонов, кто нас хорошо знает, подсчитали уже, к какому дню нам шлют поздравления... вот и думают, должно быть, что годовщина у нас сегодня, а не завтра. – И хорошо, что думают – значит, в настоящий юбилей никто беспокоить не будет. Они долго-долго сидели вместе на кухне, при свете только луны и звёзд – это вошло у них в традицию давно, ещё в пору жизни в ленинградской коммуналке, когда так приятно было насладиться вечерним спокойствием, не раздражая при этом соседей светом. Но и теперь, когда квартира у них была своя, а дети давно выросли, эти тихие вечера вдвоём обладали для Семёна и Аннуир особой прелестью. – Никогда не забуду вечера накануне праздника, – прошептала Аннуир. – Я так переживала, то и дело плела заново косы, чтобы были аккуратные, и украшения по двадцать раз примеряла... А ты, – шутливо пихнула она его локтем, – всё равно выбрал Аннуэн. – Ну откуда ж мне было знать, для меня ты нарядилась или ещё для кого? Он зарылся лицом в её короткие серебристые кудри (роскошные косы Аннуир отстригла ещё в молодости – на уход за ними не хватало ни времени, ни сил), и она нежно замурлыкала какую-то онкилонскую песенку. За что ему досталось такое счастье, Семён не знал. Оценивая прожитую жизнь, он считал, что ничего особо выдающегося он в ней не совершил – за исключением похода к Земле Санникова, да и то инициатором его был Матвей, а рассказывать другим об этой экспедиции теперь было бесполезно. За какие такие достоинства его полюбила эта удивительная женщина, пылкая, смелая, с несгибаемой силой воли, для него оставалось загадкой. С другой стороны, возможно, как раз в силу своей смелости и искренности она любила его не за какие-то достоинства. Такая любовь долго не держится, Семён уже на подобное насмотрелся – красивые люди дурнеют, добрые делаются раздражительными (или же доброта их приедается), подвиги храбрецов забываются... вот и супруги к ним охладевают. А Аннуир... ну да, в семнадцать лет она, может, сперва по-девчачьи влюбилась в него из-за его необычной для Земли Санникова внешности или там умения стрелять из ружья, но с тех пор в её сердце выросло гораздо более глубокое чувство, для которого уже не было важно, что Семён поседел и усох, а оружия не брал в руки с сорок пятого года. За окном сияла луна и блестели звёзды – те же самые луна и звёзды, что пятьдесят лет назад светили взволнованной юной невесте в далёкой северной земле.