За окном

В небольшом, пустынном, окрашенном в тягостный серо-белый цвет коридоре царили неестественный покой и безмолвие. Дежурная медсестра ушла вместе с открывшим дверь врачом десять минут назад, но стоявший у порога мужчина все еще не мог найти в себе сил повернуть ручку и войти внутрь палаты. Как если бы собирался сделать это еще тогда, в самый первый раз. С глухим стуком бьющееся о грудную клетку сердце заливали тяжелые густые потоки крови, мешая нормально дышать и мыслить, и, с трудом сохраняя в легких размеренный ритм, Габриэль с шумом вдыхал и выдыхал плотный специфический воздух замкнутого больничного пространства. Спокойствие было последним состоянием, возможным в стенах этого "бардака." Стоя у большого непробиваемого одностороннего окна, не высокий эльф неотрывно следил за сидящим на своей койке в изолированной одиночной палате парнем. Одетый в характерную, для этого места, смирительную рубашку. Мрачный худощавый парень, с красными волосами, уныло смотрел в одну точку на противоположной стене и лишь изредка отрывался, чтобы перевести безрадостный, лишенный жизни и цели взор на слепое окно, обманно не отображающее с его стороны ничего, кроме пустого безлюдного коридора. Глубоко залегшие под уставшими бессонными глазами темные круги и общий болезненно-депрессивный вид давно приобрели пугающее хроническое выражение, и Габриэль с болью подумал о том дне, когда его сын последний раз нормально спал. Бледное худое лицо не выражало совершенно никаких эмоций, но пристально вглядывающаяся в него по ту сторону стекла мужчина не терял надежды на то, что однажды любимые юношеские черты все же озарит робкая, вдыхающая жизнь. И вернет, хоть и пугающую, но такую родную улыбку. В целом палата, в которой почти год жил парень, никак не изменилась. Стены с мягкой обивкой, такой же пол и потолок. К мягкому полу была намертво прибита кровать, вот и все убранство скромной казенной обители, находящейся, как принято говорить, в местах, не столь отдаленных и предназначенных исключительно для особо одаренных лиц, составляющих по меньшей мере 10% всего населения Земли. С недавних пор Габриэль смутно казалось, что по мере своих скромных приходов сюда он незаметным образом пополнил эту статистику. Беспрестанное волнение, стресс, тревога и бессонница стали постоянными его спутниками за минувшие несколько месяцев, а уставшую, переполненную дурными мыслями и предчувствиями голову невозможно было облегчить ничем, кроме горсти принимаемых чуть ли не за раз без надлежащего рецепта таблеток. Саморазрушение продвигалось необратимо и скоротечно, и он понимал, что такими темпами сам загремит на больничную койку раньше, чем ситуация с тем, что разъедало его нервы хуже кислоты. Он хотел вернуть, эту кислоту. Подавив в себе последние частицы неуверенности, сомнений и страха, мужчина коснулся поскрипывающей ручки и, тихонько постучав, приоткрыла дверь. — Здравствуй, Данте. Парень прервал процесс лицезрения пустынной стены и, не поворачивая головы, перевел безучастный взгляд на вошедшего гостя. — Кто вы? В охрипшем от долгого молчания голосе не было слышно эмоций, но главным для Габриэля являлось отсутствие в нем недовольства или раздражения. Подобный факт можно было смело считать победой, особенно если учесть крайнюю замкнутость, отчужденность и необщительность проживающего здесь столько времени парня. — Это я, Габриэль. Могу я войти? Хотел просто узнать, как твои дела... Как ты себя чувствуешь? Красноволосый неопределенно повел плечами и уронил взгляд в пол. Разодранная обломками ногтей поролоновая обивка все еще была кое-где видна, и он безразлично обвел глазами напоминающие о буйных истерических временах отметины. — Габриэль? Кто такой Габриэль? Как печально. — Я... Никто. Неторопливо пройдя в палату, он как можно спокойнее и расслабленнее опустился на краешек незаправленной белой койки. Радость от того, что Данте позволил ему садиться рядом, каждый раз заметно отражалось на его красивом благородном аристократичном лице. — И да, я очень сочувствую тому, что с тобой случилось и через что тебе пришлось пройти... Хотя ни мне, ни кому-либо другому этого даже не представить. Но главная причина моих визитов к тебе заключается не в этом. — Да? А в чем? — с удивлением спросил, бывший король бубновой масти. Мужчина промолчал, сочувствующе глядя на его бледное, изможденное, осунувшееся от недосыпа и болезни лицо. С прошлого раза Данте стал выглядеть чуть лучше, однако оставался все так же подавленым, неприветливым и угрюмым. В глубоких красных глазах застыла смесь смутного раздражения, отчаяния и тоски, апатично блуждающий по полу и стенам палаты взгляд периодически становился нечетким, расфокусированным и словно неживым. Однако, невзирая на все эти не самые приятные проявления, самым главным для Габриэля было то, что в этих юных, внимательных, горячо любимых им глазах появилась долгожданная, абсолютная и стабильная осознанность всего происходящего вокруг. — Ты... кто бы ты нибыл. Ты не обязан приходить сюда и тратить на меня свое время – чуть слышно промолвил пациент – Здесь не лучшее место, а люди... Тем более. Я болен и безнадежен, вы сами хорошо это понимаете... — Нет, Данте, твой лечащий врач, доктор Ларсон, так не считает. И я тоже. Не сводя с подавленного парня глаз, эльф подсел к нему чуть ближе и развернулся как можно прямее. Заметив судорожно вздрагивающие мужские плечи, он стянул с себя деловой пиджак и заботливо укрыл им спину бубнового. Данте не шевельнулся, краем глаза наблюдая за сидящим рядом взрослым шатеном. — Спасибо... Габриэль поджал губы и глубоко вдохнул, всеми силами стараясь игнорировать острое колющее чувство в левой стороне груди. Кровь обильно прилила к лицу, и он молился, чтобы парень не заметил перемен, неизменно творящихся с ним в его присутствии. — Я прихожу сюда вовсе не потому, что обязан это делать. Ни как твой валет, ни как друг, ни как обычный человек. Я прихожу сюда потому, что мне самому этого хочется. Хочется... тебя увидеть... и побыть рядом. Очень надеюсь, что и тебе тоже. Данте сдвинул густые брови и не ответил, тем не менее чутко прислушиваясь к каждому обращенному к нему слову. Несмотря на внешнюю холодность и недоверие, в отличие от прочих редких посетителей он никогда не прогонял незнакомца, безвольно ожидая, когда тому надоест болтаться в его глухой скучной палате и он покинет его невменяемую, навсегда оторванную от реальной жизни. Сколь бы ни было для него это странным, но незнакомец никогда не спешил уходить. И раз за разом, как можно ненавязчивее и незаметнее словно пытался задержаться еще хоть на одну минуту. Данте не понимал, ради чего. На лице эльфа появилась легкая улыбка, после чего он медленно и очень осторожно протянул к парню свою руку. Ухоженные длинные пальцы коснулись сперва широкого запястья с зажившими на нем относительно недавно шрамами от порезов, а затем, не встретив сопротивления, полноценно накрыли собой всю кисть. Данте не успел понять, как его худые холодные пальцы были спрятаны в теплой, надежной, возвращающей забытые в прежней жизни понимание, покой и защиту ладони. Глядя на их скрепленные вместе руки, парень заметно напрягся и сглотнул, но продолжил безмолвно следить за этим мягким, деликатным, столь несвойственным для него физическим проявлением. — Скажи... если бы у тебя появилась возможность сбежать отсюда – борясь со свирепым удушающим желанием крепко прижать парня к себе и больше никогда никуда не отпускать, тихо начал мужчина – скажем, хотя бы на пару дней... Ты бы воспользовался ею? Данте рассеянно пожал плечами. Вопрос был довольно странный, учитывая далеко не самую завидную обстановку, и он с удивлением подумал о том, кто бы ответил на него отрицательно. Сбежать. Будто он не предпринимал попыток сделать это, дабы скорее покинуть эти чертовы стены, пропитанные невыносимым, убивающим остатки всего человеческого безумием и мерзейшими насильственными лекарствами. Что бы увидеться с Куромаку. А хотя.... Зачем ему это? Именно, эму это не нужно. — А что? Данте оторвался от вида изящных мужских пальцев, нежно поглаживающих сбитые суставы его руки, и поднял настороженный взгляд на незнакомца. Сердечная улыбка отчего-то сделалась шире, и вторая рука мужчины вдруг потянулась к лицу парня. Данте взволнованно вздрогнул и, резко отпрянув, вырвал свою ладонь. На бледном измученном лице мгновенно отобразилась паника. — Прости, Данте. Прости... Я не хотел тебя пугать. Я просто... — Вам что-то нужно от меня? – в голосе сидящем на кровати зазвенела тревога, в красных испуганных глазах блеснули слезы – Зачем вы пришли? Вы же знаете, что я ничего не могу вам дать! Меня не стало еще в тот день! Скажите уже, наконец! Открыв рот, мужчина собирался было честно ответить, как вдруг входная дверь приоткрылась и в палату заглянул врач. – Мистер Габриэль. Прошу прощения, что прерываю, но можно вас ненадолго? – Да, конечно. Вздохнув, эльф повернулся к парню и как можно ласковее и спокойнее сказал: – Я скоро вернусь, и мы с тобой договорим, хорошо? Не волнуйся, Данте. Я здесь вовсе не за тем, чтобы навредить тебе или что-то от тебя требовать. Я все объясню. Подожди меня, пожалуйста. Мужская ладонь все-таки коснулась и мягко погладила парня по рассеченной тонким косым шрамом щеки, и Данте невольно поморщился. Почему эту странного мужчину все время так тянет его трогать? Зачем он так печется о нем после всего случившегося и что ему вообще от него нужно? Слабо кивнув, он проводил немигающим встревоженным взглядом выходящего из палаты мужчину. Шум крови неприятно гудел в ушах, кожа рук мгновенно похолодела еще сильнее, будто обложенная кусками льда. С головы до ног опутанная густым беспросветным одиночеством Данте постарался убедить себя, что не расстроится, если тот не вернется. – Я вижу, Данте с каждым днем проникается к вам все больше – заметил молодой клинический психиатр после того, как дверь палаты закрылась, и раскрыл внушительную медицинскую карту пациентки. Последние данные лабораторных анализов и обследований пришли сегодня утром, и мужчина быстро пробежал их глазами – За последние пару месяцев вы навещаете его почти каждый день, и, смею предположить, он весьма этому рад. Пусть пока это и не очень заметно. – Хотел бы я, чтобы на самом деле так было – с горечью отозвался эльф. Истерзанное в кровь сердце тонуло в тупой, сводящей с ума боли каждый раз, когда он переступал порог этого страшного, непередаваемого словами места, неразрывно соединяющего полностью вменяемых и абсолютно неадекватных, чье когда-то здоровое сознание теперь навечно покинуло этот мир, и с каждым новым визитом ему казалось, что в этих сжирающих все живое и нормальное стенах его собственный, всегда крепкий и устойчивый разум шаг за шагом сходит со своей нормальной орбиты и проваливается в черную бездонную пропасть тотального помешательства и безграничного, неподвластного ничьей помощи и пониманию безумия. Душевнобольные здесь были везде, и, двигаясь по длинному темному коридору к палате Данте, Габриэль вновь и вновь все с большим содроганием наблюдал и слышал все новые и новые неистовства здешних обитателей. На прошлой неделе в окне одной из палат он заметил бьющуюся на полу в сильнейших истерических припадках девочку, рядом с которой крутились два медбрата в попытках сделать ей укол мощного нейролептика. Четыре дня назад на глаза попался пожилой мужчина, проломивший в своем черепе трещину от ударов о ножку кровати. На следующий день Габриэль узнал, что он умер. А сегодня он с превеликим трудом заставил себя пройти мимо палаты женщины, вообразившей себя паровозом, которая стонала, пыхтела и гудела так громко, что было слышно даже на другом этаже. Несчастная не умолкала до тех пор, пока ее белую, как полотно, кожу не проткнул шприц с двойной дозой Рисперидона. Невыразимо страшно. Убийственно тяжело. Фатально неизлечимо. – В любом случае, очень хорошо, что вы здесь – снисходительно заметил врач – В ситуации с больными это всегда большой плюс. К сожалению, от многих попавших сюда родственники и друзья отказываются почти сразу. У них не остается никого, кто мог бы прийти и хотя бы просто навестить их. Габриэль нервно сглотнул сухим, черствым, будто наждачная бумага, горлом и повернулсч к врачу. Молодой и почтительный, одетый в белый врачебный халат и маленькие аккуратные очки без оправы, он казался впечатляюще опытным и компетентным. Как бы ни было страшно, сейчас ему меньше всего хотелось тянуть время и еще больше отсрочивать чрезвычайно трудный для него момент, к которому он морально готовился с самого начала этой недели. – А что... насчет нашего с вами последнего разговора? – сдавленно спросил мужчина. Предательская дрожь в теле и голосе выдавала с потрохами все его запредельное волнение и панику, скрывать которые с каждым новым визитом становилось все труднее. При мысли о том, что может сказать ему врач, внутренности словно скручивались в тугой скользкий нераспутываемый узел чьей-то невидимой холодной и злой рукой. Доктор Ларсон закрыл папку с медицинской историей Данте и со всей серьезностью посмотрел на стоящего рядом красивого представительного мужчину. Судя по выражению его лица, новость была неутешительной. Собрав всю свою ослабшую, растрепанную, как у пятнадцатилетней девчонки, волю в кулак, Габриэль с горечью приготовился к тому, что сейчас услышит. — Мистер Габриэль. В самую первую очередь вы должны понимать, что Данте очень непростой пациент – как можно спокойнее начал он — тот инцидент нанес его сознанию и душе чудовищный ущерб, полностью и бесследно устранить который, боюсь, не представится возможным никогда. Плюс, полученная им самим черепно-мозговая травма наложила дополнительный серьезный отпечаток, который в конечном итоге привел Мистера Данте в наше учреждение десять месяцев тому назад. Как вы помните, главным образом потому, что он стал представлять опасность не только для других, но и для самого себя прежде всего. Наряду с характерными острыми посттравматическими проявлениями его психика заблокировала и оборвала все возможные способы контактирования с окружающим миром. Став экстремально тревожным и агрессивным, Мистер Данте только за первые две недели пребывания в нашей клинике совершил семь попыток самоубийства, в связи с чем мы были вынуждены ограничить его подвижность и держать под круглосуточным живым контролем. Мысль о том, что его сына привязывали ремнями к кровати и до отказа обкалывали транквилизаторами, анксиолитиками и снотворным, заставляла Габриэля буквально гореть в незримой агонии, пропуская весь этот ужас и боль через себя. Уж лучше бы к этой чертовой больничной койке до конца жизни был привязан он сам. В безнадежном отчаянии и горе Габриэль прислонился лбом к холодному мертвому стеклу, которое даже не позволяло Данте его видеть. Не позволяло прикоснуться к нему, спрятать в своих объятиях и остаться с них навсегда. Если бы только он мог сделать ради своего мальчика хоть что-то... Если бы был хоть один реальный способ взять часть его испытаний на себя... – Смею заверить вас, Мистер Габриэль, что мы неотрывно следим за состоянием вашего сына и делаем все возможное ради его нормализации и устойчивости. Однако, учитывая глубокую психическую и физическую травму, речь о полноценном привычном контакте с внешним миром и другими людьми не может идти. – Д-да, доктор, конечно... Я все понимаю – не в силах скрыть своего разочарования и глубокой, сжигающей каждую стонущую клетку тела боли, еле слышно отозвался эльф. Ненавистные слезы предательски защипали тонкую роговицу, но он, сглотнув, нечеловеческим усилием воли запрокинул голову и не позволил едким соленым каплям пролиться из-под глаз. Собственно, ничего другого он не ждал. Врач сосредоточенно глянул сквозь толстое стекло на неподвижно сидящего в своей палате пациента, после чего перевел взгляд обратно на не высокого мужчину, что с момента своего прихода ни на секунду не сводил с него своих глаз. Казалось, будто сердце эльфа в этот самый момент каким-то неведомым образом бьется в унисон с разбитым сердцем его сына, безвозвратно вытесняя из него все прочие заботы, волнения и чувства, кроме как к одному этому обреченному, сломленному, приобретшему толстую папку с впечатляющей психиатрической историей парня. Грустно, но в то же время очень любопытно. Странная, удивительная, чувствующаяся даже на расстоянии и прочная, как нейлоновый канат, связь между ними была незаметна разве что слепому, и давно опытному в клинических делах доктору Ларсону с каждым разом было все сложнее сдерживать на губах искреннюю улыбку. Как все-таки хорошо, что после всего случившегося у этого одинокого, потеряннового, разуверившегося в справедливости и смысле жизни парня был такой надежный и прочный тыл, который не позволит ему окончательно сломаться и утонуть в суровом бушующем море абсолютно чужих, безликих, безэмоциональных, полностью равнодушных к нему людей. Поистине редкий в жизни и клинической практике случай, который определенно должен был получить хотя бы один шанс на полноценное развитие. Скрестив руки на груди, молодой врач еще раз внимательно оглядел сокрушенного, измученного переживаниями и дрожащего, как осенний лист, у застекленного окна шатена. С находящимся в этой палате парня его разделяет всего-навсего одно стекло. И еще пара минут. Решение было принято, и ему оставалось лишь верить, что в отношении мужчины он и правда не ошибался. – Вместе с тем должен сообщить вам, что на вчерашнем заседании врачебного совета мои коллеги, равно как и я, отметили стабильную и положительную динамику в состоянии Мистера Данте. В частности, за последние четыре месяца, в течение которых его стали посещать вы. Лично я как психиатр не верю в столь удачные совпадения, а потому считаю, что именно благодаря вам состояние парня позволяет нам делать первые, хоть и осторожные, обнадеживающие прогнозы. В ответ на изумленный, полный невроза и напряжения взгляд доктор Ларсон пояснил: – Видите ли, Мистер Габриэль. С тех пор, как вы стали появляться здесь, Данте впервые за все время перестали мучить кошмары. Да, он по-прежнему плохо спит, временами беспокоен, взволнован и нестабилен, страдает от приступов, страхов и панических атак. Но при этом мы отмечаем у него значительное снижение общей тревоги и аутоагрессии, что определенно вызвано появлением в его жизни нового стабилизирующего фактора. Самым лучшим и положительным моментом в его эпикризе, безусловно, является тот факт, что за эти четыре месяца Мистер Данте не предпринял ни одной попытки суицида. Кроме того, он стал самостоятельно есть и его вес понемногу возвращается в пределы нормы. Дежурящая по ночам медсестра больше не прибегает в разнесенную в пух и прах палату, как и не видит пытающуюся навредить самому себе пациента. Данная общая картина дает нам возможность предполагать, что он начинает медленно, но постепенно выздоравливать. Габриэль слушал врача и не верил собственным ушам. Неужели такое возможно? Неужели его сыну... действительно стало лучше? – Я... не совсем понимаю, доктор Ларсон. Вы хотите сказать... – Да. Это удивительно, но вы самым что ни есть здоровым образом влияете на него. Данте пока не осознает этого, но он очень привязан к вам, и ваши визиты с каждым разом все больше смягчают негативные проявления его психики. Не говоря уже о том, что вы – единственный, кого он по-настоящему подпустил к себе за все это время. Тот милый сероволосый парнишка и его сестра до сих пор не могут находиться в его палате дольше пяти минут. В какой-то момент Данте просто замыкается в себе и... они вынуждены уйти. Доктор немного помолчал и с улыбкой добавил: – Поэтому, с учетом всех фиксируемых нами изменений, на последнем заседании врачебной комиссии было принято единогласное решение разрешить Бубновому королю покинуть клинику и побыть пару дней у вас. Перехватывая ошеломленно метнувшийся, полный слез счастья и неверия взгляд, доктор Ларсон несколько раз утвердительно кивнул. – Вы можете забрать его, Мистер Габриэль, и провести вместе все выходные. Пообщайтесь, погуляйте с ним где-нибудь в спокойном безлюдном месте, посмотрите приятный и добрый фильм. Но в понедельник утром вы должны будете привезти Данте обратно. Мы проведем необходимые обследования и проконтролируем, насколько изменилось его состояние в новой, естественной обстановке. Методика дальнейшего лечения будет напрямую зависеть в том числе от пребывания парня у вас дома. В случае благоприятной и стабильной реакции в перспективе можно будет рассматривать вопрос о снижении дозировки принимаемых им препаратов и замене их на более легкие. А также о более долгосрочном отсутствии в желтый дом До последнего не в силах поверить услышанному, Габриэль обессиленно застыл у застекленного одностороннего окна, в целях удержания равновесия схватившись за его толстую непробиваемую раму. Сказанное доктором Ларсоном было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и обрадованный, счастливый, словно в далеком безоблачном детстве, мужчина снова и снова прокручивал в кружащейся голове последние прозвучавшие от него слова. «Вы можете забрать его, Мистер Габриэль, и провести вместе все выходные». Простые слова, вдыхающие в гибнущее изнутри тело жизнь и желание просыпаться утром. – Спасибо вам огромное, доктор... Я… не знаю... как и чем вас благодарить... – одними губами прошептал эльф – Вы не представляете, что ваши слова значат для меня... Слезы радости, благодарности и счастья безостановочно текли по бледным щекам, после озвученной новости, Габриэль даже не пытался их сдержать. Да и просто никакими силами уже не была способна. – Пока рано благодарить, Мистер Габриэль. Будем надеяться, что это непростое и ответственное решение действительно скажется на Данте только самым положительным образом. Вы нужны ему. После того, что с ним случилось, крайне важно обеспечить вашиму сыну надлежащий уход и комфортные условия пребывания. Но в этом плане, я уверен, ему повезло больше, чем кому-либо. Потому что у него есть все, что поможет вернуться к нормальной жизни. У него есть вы. Врач обнадеживающе улыбнулся и, протянув мужчине чистый носовой платок, вновь раскрыл медкарту парня. – Сейчас я попрошу вас помочь Данте собраться, а я пока подготовлю необходимые документы и лекарства. Медсестра принесет его вещи. Дозировка и частота приема препаратов будут прописаны в листе временной выписки. Если что, мой телефон вы знаете. Звоните в любое время. – Спасибо... – только и смогл выдохнуть не сдерживающий слез эльф. Сердце бешено колотилось в непривычно легкой, свободной от ранее сдавливающей его будто колючей проволокой груди, ноги неестественно тряслись, и он никак не мог совладать с внезапно охватившими его как никогда в жизни головокружением и тошнотой. Он может забрать сына из окружной психиатрической больницы. Забрать на целых два дня к себе. А затем, возможно, и дольше… – Значит, договорились, – подытожил доктор – Я зайду за вами через полчаса, так что можете не торопиться. Да, и самое главное, Мистер Габриэль. Он в смятении глянул на него, страшась того, что молодой врач вдруг передумает и отменит это спасительное, великодушное, стоящее львиной части его жизни дозволение. – Не оставляйте его одну. Как если бы могло быть хоть чуть-чуть иначе. Как можно убедительнее кивнув, Габриэль прошептал в ответ: «Никогда» и, наскоро вытерев мокрым платком все еще текущие по щекам слезы, медленно зашол обратно в палату.