Деньги, которые мы зарабатываем

Мазки ложились плотно друг другу, делая образ особенно узнаваемым. Каждый законченный рисунок доказывал, что Жан все же был способен чутко передавать тот образ уже из поистершейся памяти, но не утратившей свой сочности. В этот раз Микаса сказала, что портрет должен быть выполнен именно масляными красками, отношения с которыми у Жана никогда не складывались: поэтому от заказчицы потребовалась большая сумма. Ее в свою очередь это никак не беспокоило — она не была стеснена в средствах от слова совсем: жила она скромно, а книги публиковались большими тиражами. Жан продолжал подбирать точные оттенки, в которых не будет грязи и фальши. Вся квартира пропахла растворителем. Пик не переносила этот запах — от него у нее болела голова. Сославшись на это — она как раз и ушла, поэтому дома никого не было. Жан как-будто не чувствовал этого запаха, да и какая была разница раз за эту картину они смогут себе купить новый диван, поскольку старый уже никак не вписывался в обновленный интерьер. “Тебе может мастерскую снять?”: спросила однажды его жена, он сонно покачал головой — их доходы еще не до конца покрывали всех их нужды. Иной раз Жану нужно было поумерить свой пыл, но любовь к красивым вещам, и малейшая возможность окружить себя ими, не позволяла ему разменяться на нечто меньшее, временное. Устав от работы, он открыл свежую рукопись Микасы, которая она принесла утром к завтраку. Она хорошо писала. Телесно, бескомпромиссно, завораживающе. Любой ее знакомый и друг моги увидеть из чего растет ее проза. Очень талантливая проза. Личная. Аккуратно перебирая ничем не скрепленные страницы, Жан пытается вникнуть в перипетии сюжета. Два главных героя, между ними ни то вражда, ни то любовь…то ли соперники, то ли любовники. “Может ей надо заплатить, чтобы она перестала нас использовать, как материалы для романов” -—подумал Жан. Это был далеко не первый раз, когда восходящая звезда элдийской прозы, самый откровенный автор нового мира, или как там ее критики называли, нещадно использовала своих бывших товарищей, как “источник вдохновения”. “Хотя бы имена меняет.” Пик уже утром пролистала роман, скользя глазами по диагонали, пока он готовил завтрак на три персоны. Его жена местами тихо хихикала, Микаса немигающе смотрела на нее. Пик стряхивала пепел с сигареты, Микаса молча пила кофе. — Люблю твои постельный сцены, — сказала Пик, далая затяжку. — А кто там опять потрахался, — встрял Жан, неся тарелки с едой из кухни. — Не буду тебе портить удовольствие, прочитаешь — узнаешь, — с хитрым прищуром сказала она, потушив сигарету. Микаса улыбалась в чашку. — Ну хотя бы хорошо потрахались, — не унимался Жан. Он любил видеть Пик такой: в утреннем свете, игривую, хитрую и знающую. — Здесь присутствует сам автор, что ж ты у творца не спросишь, — качаясь на стуле, ответила она. — Так, творец, как они потрахались? — Один умер, — констатировала Микаса. — Ох, значит, он его сильно заебал или он на его члене задохнулся? Его вопрос так и остался без ответа. Микаса отправилась дальше в издательство. Ее новым хобби стало измываться над редакторами, которые хотели на свою беду хоть какие-то слова в тексте местами переставить. Жану и Пик их было искренне жаль. Был один бедолага, который хотел выбросить постельные сцены из романа. Книга вышла в полном соответствии с авторским замыслом. Редактор уволился. Его не было жаль. Прочитав еще где-то страниц двадцать, Жан отложил рукопись. Вряд ли он ее когда-нибудь дочитает, хотя никогда не знаешь за какой книгой окажешься перед сном. Надо было возвращаться к работе. Слой краски уже немного подсох, что позволит дальше писать. Обычно Жан так сильно грязно не ругался во время работы. Либо сюжет книги его так раззадоривал, либо материал, который немного выводил уже художника из себя. Время близилось к вечеру. Пик уже должна скоро вернуться, в тихой надежде, что ее муж все-таки проветрит квартиру. Мысль о его жене всегда приятно сжимало его сердце. Их всегда забавляло, как что-то начавшееся столько быстро и телесно могло перерасти в нечто теплое и нежное. Почему они еще до сих пор не стали героями романа Микасы? Они надеясь, что просто не представляют для нее никакого писательского интереса — слишком скучные и нормальные. Основной ее музой был совершенно другой человек. Несколько лет как мертвый, но его призрак или тень, как проще называть, постоянно появлялась в любом ее тексте. Все понимали, что он навсегда будет частью ее сердца и уже теперь собрания сочинений. — А точно у него ресницы были такими длинными? — Пик, господи! — Жан не заметил, как она подошла и стояла за его плечом. — Ты не ответил на мой вопрос, — улыбнулась она и чмокнула его в висок. — Наверное, — как-то робко ответил он, — мне так помнится. Она обняла его за плечи: — Красиво получилось. Жан коротко кивнул. Вроде бы они уже не первый год вместе — женаты, но иногда он чувствовал себя абсолютным мальчишкой рядом с ней, бесконечно любимым, и все же мальчишкой. Такой вот герой человечества получается. — Как тебе, кстати, свежий опус Микасы? — встает он и начинает снимать картину с мольберта, чтобы отставить ее сушиться. — Ну, я не особо вчитывалась, но занятно, что ты теперь тоже пал жертвой ее таланта. — Так, блять, если я уже попал в переплет, то тебе видимо тоже недолго осталось. — Зато сможем узнать, как нас видят со стороны. — Тебе это так волнует? Не думал, что так трясешься за общественное мнение. — А как иначе, в приличные дома не позовут потом, Райнер больше выпечки своей не продаст. — Этот пекарь без нас конечно прибыть свою повысит, подожди, он же ведь до сих пор с Микасой не здоровается? — Я тоже бы сильно задумалась над выбором круга общения, если бы про меня написали рассказ, как я дрочу в тесто, а потом оно оживает и мстит своему “отцу”. — Не знаю, это было уморительно. — Тогда тебе стоит все-таки ознакомится с новым хитом, поскольку завтра его придётся вернуть. — Ты думаешь, что я за ночь осилю шестьсот страниц? — Нет, не осилишь, но хотя бы полистай, видимо вы с Йегером сильно донимали окружающих, коль Микаса такую линию чистой и светлой любви расписывает, — рассмеялась Пик. — У нее, кажется, есть скрытый резон мне мстить, — беззлобно пробормотал Жан. — Какая эта уже по счету картина с ним? Жан начал мучитель вспоминать: в его тетради со всеми заказами это было зафиксировано. — Где-то десятая или одиннадцатая, — произнесенные слова его немного пугали. — Ебать… — Ага. Тихий смех Пик переходил в хохот. Жан честно пытался сдержаться. — Вообще-то она очень сильно его любила. — А ты в наглую пользуешься ее горем, — скрозь свой звонкий смех произнесла она, — подожди, а что если они еще у нее на стенах висят, — продолжала она развивать мысль, — входишь, и тут… Пик выдержала паузу, чтобы отдышаться. — Йегеры! Ему было больно от смеха. Часть него, конечно, взывала к совести и сочувствию. Другая же -—победила. — Они же еще с этими постными лицами, — пытался добавить Жан, — смотрят на тебя и всем видом показывают: “иди на хуй”, а сделать-то ничего не могут. Через некоторое время отдышавшись, Пик произносит: — Но ведь это же действительно жутко, предствавь, если бы наша спальня была бы увешена фотографиями Зика. — Я тогда бы точно настоял, чтобы были только те, где у него был либо скучающий вид, либо осуждающий. Развивать эту мысль они не стали. Это не значило, что они не вернуться к ней в дальнейшем. На ужин они решили выбраться в город. Жан не мог ничего придумать, чтобы порадовать Пик. Вернувшись домой, пока Пик умывалась и готовилась ко сну, Жан решил еще раз взглянуть на портрет, как заметил, что какая-то птица усиленно ломилась в окно. Он подошел ближе и заметил, что это чайка. Она перестала стучать по стеклу и положила на подоконник какую-то мятую бумажку, быстро улетев. Жан открыл окно, развернул и обнаружил, что это была банковская купюра крупного наминал. — Милая, — крикнул он в другую комнату, — ты сейчас охуеешь, мне уже мать природа за рисование Йегера платит.