Линдегрэн и только Линдегрэн

      Можно было подумать, что в этот раз Петер нашёл кого-то действительно интересного, культурного, воспитанного, интеллигентного, возвышенного!.. Кого-то, кем Тилль, возможно, и являлся, но точно не Петеру. «Сейчас мы обсудим его отношение к французской поэзии, декадансу, различным видам дорогого алкоголя, не зря же я половину Швеции объездил? А потом поговорим о…» — Тэгтгрэн прервал потом мыслей, не хотелось придумывать лишнее, а потом разочаровываться.       Тилль пришёл почти вовремя, никак не оправдывая своё опоздание.       Коридор, кухня, стол, еда, выпивка, непринуждённый разговор…       Неосторожное движение, жест, взгляд, смущение Тэгтгрэна.       Стало ясно, что Тилль очень даже интеллигентный, очень даже воспитанный, очень даже культурный, осведомлённый и знающий толк, когда дело доходит до плотских утех. — Позволишь? — спросил он, глядя на шведа.       Петер заглянул новому знакомому в глаза. Под тонкой пеленой нежности скрывалась бездна похоти и желания. Желания не обладать именно им, нет. Это было желание всего на свете.       Что можно было сделать? Посмотреть, что будет.       Петер изогнул бровь и протянул Линдеманну руку через стол. Тилль оскалился и поднялся с места, приближаясь к Тэгтгрэну. — Пойдём? Или, — сказал немец, вдруг обрывая фразу и подхватывая Петера на руки. Но он не рассчитал и пошатнулся, сразу возвращаясь на место, неловко извиняясь перед напуганной жертвой.       Шутки шутками, а стоило перейти к делу. — Ты что хочешь сделать? — спросил Петер, переживая за свою жизнь. Его пугал безумный взгляд Тилля.       И Линдеманн прекрасно понимал это трепещущее в его руках создание. Не раз ему говорили, что, возбуждённый, он походит на маньяка-каннибала. «Mein Teil» moment… — Знаешь, я буду с тобой честен. Ты довольно мил, я испытываю к тебе… Не ненависть. Введение, да. Это я к тому, что чего-то жестокого не будет, просто немного поиграю с тобой и твоим симпатичным телом. Гуд?       Тэгтгрэн отвёл взгляд, делая вид, что высокие его чувства задеты, а сам он обижен и ранен до самого основания души. Тилль, заметив такую эмоцию, решил немного разглядеть её, но ближе. Он прижался лбом ко лбу Петера и замер. «Красиво, хотелось бы описать эту боль, обиду, скуку, словно русскую тоску и меланхолию…»       Но когда уже он свершит затеянное?!       И Петеру было это крайне интересно. Только вот сам Линдеманн был в шаге от того, чтобы опустить шведа и, поддавшись светлым чувствам, толкнуть бравую речь о красоте его глаз, о том, как прекрасен он сам, как пейзаж за окном дополняет его таинственный образ… Как счастлив Тилль не от выброса гормонов, не от оргазма, ни от чего-то подобного, а просто от созерцания.       Тилль, стоя на весах, шагнул в чашу похоти, перевешивая вторую чашу со «старым собой» и желанием наслаждаться лишь присутствием, лишь беседой, лишь душой, лишь невинной увлечённостью.       Но осталось что-то от прежнего себя в душе. Оно напомнило о себе, а потому Тилль не собирался рвать Петера, вбиваясь в его плоть, выбивать из него крики боли, а затем стоны наслаждения. Только трепетные прикосновения, что вызывают мурашки на коже. Это было бы похоже на щекотку, но никак не секс. «А ведь я за ним пришёл…»       Почему-то планы менялись. Всё же иногда нужно было обернуться и отдаться старым наслаждениям, не терять лица.       Тилль зашёл в спальню с Тэгтгрэном на руках, положил его на небольшую кровать (что для шведа было необычно. Как это так, небольшая кровать?!), и шагнул к окнам, зашторив их, погрузив комнату в полумрак.       Петер задумался в ожидании чего-то жуткого от немца. Тоже жуткого. Хоть он и сказал, что волноваться нет смысла, верить ему было крайне и крайне трудно.       А Тилль не стал тратить драгоценное время впустую, наконец прикасаясь ладонью к простыни. Немного подумав, он лёг рядом с Петером и посмотрел на него. Мало что поменялось, видимо взгляд мелодик-дэт-металиста всегда показывал боль, не меняясь, не пропуская другие эмоции, путая собеседника. — Всё, теперь тихо, — сказал Линдеманн, и отвёл взгляд к ногам Тэгтгрэна, нечего было высматривать в его лице.       Несколько ловких движений умелых рук, и чёрные джинсы с цепями и дорогими ремнями лежат возле кровати на стуле (не стоит ведь разбрасывать чужие вещи, если не собираешься потом их искать, складывать, и, в целом, наводить порядок). Линдеманн садится в ногах Петера. Бёдра — слабость многих людей. У Петера они были прекрасны… Такие мягкие, но не слишком большие, гладкие, но при этом не лишённые волос, они были естественными, а потому казались несколько девственными. Линдеманн замер, наблюдая, а потом провёл шершавой ладонью по внутренней стороне, начиная от коленного сустава, заканчивая чуть ли не промежностью. Но это позже, на десерт.       Петер невольно вздрогнул. Не было ещё такого в его жизни. Если секс — то это секс по принципу «отец на пальцах показал», из прелюдий лишь дать помять грудь, поцеловаться, подрочить. Сейчас же Тэгтгрэн попал в руки человека, который восхищается не его способностью трахнуть, а его телом в целом. Это было удивительно и приятно не столько физически, сколько морально.       Восторг.       Тилль в сотый раз оглаживает ногу, захватывая и икру, а потом вдруг переносит ладонь с левого колена на правое, вмиг приникая губами к оставленному месту. Он будто сам дал себе отмашку, начиная целовать ногу Петера, то касаясь губами, то облизывая кожу языком. Тэгтгрэн резко выдохнул, о да… Да, да, да, Тилль… — … Продолжай…       Линдеманн и не собирался останавливаться. Опускаясь по внутренней стороне бедра к промежности, он приметил возбуждение Петера. Неплохо он на него влияет. К счастью или к сожалению, понять было трудно, сам Тилль возбуждения не испытывал, его переполняли иные эмоции.       На очереди вторая нога. С ней Тилль расправился уже с меньшим удовольствием, так же нежно. — Ты меня вылизывать будешь, а ещё что-нибудь, нет?       Тилль поднял взгляд и немного прищурился. Хотел действия? Вот, держи волю. Ещё раз сжав ладонями мягкие бёдра, немец всё же поднялся к животу. — Отставить шутки про пивной живот, — грозно предупредил Петер, считая, что угадывает мысли Тилля. — Он… Довольно милый, — изогнул бровь Линдеманн, криво улыбаясь.       Отбросив насмешки, он припал губами к коже, поднимаясь поцелуями выше, запуская пальцы в жёсткие волосы. Петер вздрогнул, а потом заулыбался, такие действия казались ему донельзя забавными.       Он вспоминал, как читал другу стихи, а тот смеялся над какими-то словами, вполне поэтичными, но простому разуму непонятные. Так и сейчас, только они поменялись местами. — Не смотри на меня, — буркнул Тилль, решая задействовать язык, зная, какую реакцию это вызовет.       Петер ничего не ответил.       Линдеманн прошёлся языком от пупка к соску по диагонали, была своя идея, очень даже неплохая. Тэгтгрэн должен был оценить!       От соска к боку, по прямой к другому, снова к соску, обводя его по кругу и прикусив, обратно к пупку, поднимая взгляд и улыбаясь. Ему самому понравилось, было в этом что-то, но если закрыть глаза на физическое удовольствие, какая же великолепная задумка! — Это что было? — Тэгтгрэн осторожно взглянул на немца.       Тилль обвёл пальцами мокрые дорожки, надеясь, что что-то в сознании прояснится. Петер лишь откинул голову на подушку и мотнул головой. — Пентаграмма. Это пентаграмма… — вздохнул Тилль, вновь опускаясь к груди.       Целовать человека и водить по коже кончиками пальцев всё же приятно. Не отвечает истинным потребностям обоих, но как радует душу.       Закончив кратким поцелуем в уголок губ, Тилль отстранился от шведа. — Ich bin nicht fertig, aber fertig. — Ordlek avsedd?       Тилль кивнул.       Вдруг до ушей донёсся шум только что начавшегося дождя. — Пойдём за пивом, а потом просто постоим под дождём?       Тэгтгрэн встал с кровати, улыбаясь и потягиваясь. — Ты очень романтичный, — усмехнулся он.       Тилль посмотрел в окно, а потом, обернувшись, тихо сказал: — Это тихая лирика…