***
У вернувшейся Скалл волосы оказываются алыми от крови лишь частично. Под пылью и грязью, под теми следами, что оставила кровь — чья она? самой Скалл или другого человека? — оказались отросшие волосы. Темные корни, выцветшая рыжина с каким-то оттенком легкого розового, близкого к коралловому. Под одеждой, чужой, чистой и пахнущей домом, безопасностью, оказывается девушка, больше похожая на девочку, маленькую твигги. Такая фигура была популярна десятилетия назад, ради нее многие юные леди садились на диеты и красовались после в геометрических нарядах. У Скалл видно тонкие запястья и вены сквозь нездоровую белизну кожи. Фонг на фоне вздыхает практически незаметно — все понимают, что он предполагает. Кожа, обтянувшая позвонки и ребра, сухие мышцы, созданные месяцами борьбы за жизнь. Впалые щеки, показавшие высокие скулы. Прятала ли их Скалл последствия подобного за мотоциклетным костюмом и гримом? Прятала ли она взгляд разбитого жизнью волчонка за наигранным шумом? Никто из них не может дать ответов на эти вопросы, кроме нее самой. Она не ест, хотя ей предлагают. Девочка-война окидывает их взглядом, и усмешка змеится по ее сухим, треснувшим губам, как шелестят кобры в песках пустынь. Будто бы она спрашивает: не идиоты ли они, предлагая подобное? В основном такой немой вопрос достается вонголятам и варийцам, но Реборн тоже получает свой — как претензию к чужому обучению, недостатку знаний. Будто бы вещи, касающиеся помощи и выживания должны были преподаваться им первостепенно, будто бы они были важнее законов мафии и способов победить любых противников. Как ему кажется, для нее — да, важнее и первостепеннее. Разве может быть иначе для той, кто выживала? Для той, которую выдернули из месяцев борьбы и лишений в спокойствие гражданского мира, где этого нет? Однако им удалось всучить ей хотя бы кружку горячего шоколада. Достаточно калорийно, чтобы насытить энергией, но недостаточно, чтобы это перегрузило ее организм. Скалл не принюхивается на яды, как научилась в первый — и последующие, — год их работы, не боится, что ее вырубят с помощью лекарств или еще чего. Она греет подрагивающие пальцы, на которые Лар Милч молча поджимает губы, о стенки горячей кружки, будто бы ожоги волнуют ее меньше, чем потеря тепла. Она пьет короткими, маленькими глотками, растягивая удовольствие подобно тем, кто знали, но были лишены подобных радостей жизни, потерянные и изничтоженные войной. Она похожа на подростка, потерявшего все в один момент, чтобы столкнуться с кровью и грязью мира плотнее, чем должна была за всю свою спокойную юность. — Моу, как тебя зовут? — Вайпер, пожалуй, единственные, кто вспоминают причину ее появления здесь, задавая первый вопрос. Аркобалено хотели знать больше о той, что является частью их Семьи. Все остальные были или невольными свидетелями, которых заставили присутствовать, или прибыли из чистого любопытства. Посмотреть, что же из себя представляет тщательно скрываемое прошлое Аркобалено Облака. Насмотрелись. До гробового молчания. — С чего бы мне тебе это говорить? — в отличии от их Скалл, эта не боится скалиться и отвечать язвительно в ответ. В ней нет прикрас, нет игры или усталости многих лет после работы вместе, после общения. Она смотрит на Вайпер с насмешкой, с издевательским превосходством. Даже не скрывая, что знает каждого из них, когда взгляд проходится по заинтересованным лицам. Однако она прекрасно выворачивает ситуацию в свою пользу, не позволяя уличить ее в большем, чем просто своих догадках. — Вы же все здесь меня вроде как знаете, нет? Если ты не знаешь моего имени, то тебе это и не нужно. Как там меня назвал твой друг? Скалл? Вот так и зовите. Она просто смеется над ними, используя их же слова против них, прекрасно подстраиваясь под ситуацию. Ее способность приспосабливаться вызывает у Реборна короткое, очень маленькое мгновение восхищения. Именно это Скалл показала при первом знакомстве с ней. Актриса, каскадер, что не боится смерти и способна справляться с различным давлением. Именно это они все увидели в ту долю секунды, прежде чем их Облако натянула свою маску безбашенной и совершенно не способной оценивать опасность личности. — Мы не друзья, кора, мы товарищи! — Да хоть любовники, мне то что, — и то, что ее раздраженное бормотание слышали все, Скалл совершенно не волнует. Отчего-то он находит это практически очаровательным. Осталось ли в их Скалл нечто подобное? Кто знает. Колонелло на подобное возмущенно давится воздухом, но Лар с легкостью затыкает его подзатыльником. Пусть она и успокоилась, но в ней все еще остается это беспокойство. Не нарастающее, что уже хорошо, но все равно плещущееся где-то на грани с желанием допросить ту, добиться всех ответов. Да, они не смогут помочь и спасти, не смогут изменить прошлого, чтобы не потерять то общее, которое имеют, но все Аркобалено сделают достаточно, чтобы любые оставшиеся раны после такого зажили, а шрамы сгладились. На то они и Семья друг для друга. — Что... сделало вас такой, Скалл-сан? Неожиданным ключом ко всем ответам оказывается Докуро. Она смотрит проникновенно, открыто, с беспокойством в единственном глазу, и Скалл, пусть и не желая этого, ломается под таким давлением. Скалл отводит взгляд в сторону, шипит сквозь зубы что-то невнятное, а потом тяжело вздыхает. В этой девочке, Наги, есть что-то такое, что делает Облако слабой, неспособной отказать. Невозможно сказать, видит ли она саму себя в ней — или же это что-то еще, но это дает им намного больше ответов. — Однажды я привязала саму себя не к тому человеку, милая, и была предана. А после война забрала весь мой покой, все, что я ценила и любила, все, чего я только желала. Я оказалась сломлена, обесчещена и растоптана сильнее, чем, мне казалось, это возможно, — Скалл улыбается с мягкостью, которую можно встретить у матерей, и печалью, что свойственна потерявшим самое дорогое. Это напоминает Реборну, что она легко выстраивала связи со всеми ними — но никогда не имела цепей Хранителя ни с Луче, ни с Арией, ни с Юни. Будто бы в ней не было место для Небес. Будто бы это место давно отобрали, уничтожив ее саму. — Сколько тебе лет, кора? — Достаточно, чтобы надрать твой старческий зад. Такой ответ смешит Лар, и она даже не пытается скрыть этого, расхохотавшись от удовольствия. Колонелло издает недовольный, невнятный звук, а Фонг на фоне прикрывает улыбку рукавами своих одежд. Скалл, пусть этого и не показывает, следит за ними внимательно, улавливает детали, которые видимы и понятны только для нее. Реборн, надвигая поля шляпы на глаза, не знает, что это за детали и нюансы, но ему становится все более интересно. Что видела столь юная она, что поверила им при последующей первой встрече? Что она знала, смиренная, но уверенная в исходе? Именно этот момент выбирает Шахмотноголовый, чтобы появиться там, куда его никто не звал — и разрушить всю атмосферу. — Ну и ну. Вам, людям, давно пора перестать влезать в вещи, которые находятся вне вашего контроля и понимания. Это может привести к необратимым последствиям для мира — и не только нашего, на самом деле, а вы все рветесь знать больше, чем вам положено, — Кавахира недовольно качает головой и подходит ближе к Скалл. Достаточно, чтобы быть способным ее разглядеть, но недостаточно, чтобы нож, на котором сжалась ее ладонь, оказался в его около бессмертном теле. Проницательно. И заставляет задуматься вопросом, пыталась ли она убить их прошлого "нанимателя", когда тот пришел к ней с особым предложением?.. — Пошел нахуй, тупица. Скалл с легкостью, совершенно без уважения показывает тому всем известный жест средним пальцем, даже не поворачиваясь к Шаману, и тот вздыхает. Очень тяжко так вздыхает, привычно. Вот такое точно происходило между ними, что вырывает смешок уже у самого Реборна. Надо же, как забавно. Их Облако успела довести даже существо, живущее черт знает сколько лет. Не то чтобы ему было жаль Шахматноголового, на самом деле, тот заслужил подобное отношение и звание. Простые решения никогда не приводят ни к чему хорошему. — Тебя не должно быть здесь, но и вернуться обратно тебе не светит, — он говорит спокойно, игнорируя раздраженное, но какое-то… будто бы облегченное "слава богу" от их девочки-войны. Они все улавливают это, не способные осудить за такое отношение. Разве можно осудить того, кто не желает возвращаться в раздираемое войной время? — Пора идти дальше, чтобы стать той, кем ты являешься в этом времени, Скалл де Морт. Она лишь пожимает плечами в ответ и ставит полупустую кружку на журнальный столик. У Кавахиры уходит одно мгновение, чтобы Пламя Тумана заполонило комнату, а еще совсем юная Скалл исчезла, уже через секунду сменившись их, припорошенной пылью и чужой кровью на костюме, со злобной усмешкой. Их Скалл щелкает костяшками и с удовольствием потягивается, напоминая те моменты, когда они ускоренно росли на свой возраст, отбиваясь от посчитавших их ослабшими идиотов. Опасная, гибкая, похожая на хищную кошку, готовую к прыжку. Такая Скалл им тоже не очень знакома, но все же больше, чем девочка-твигги. И она, завидев Шамана, с удовольствием посылает его снова. Со смаком, с весельем, которое лишь вырывает у древнего существа тяжкий вздох. Ответила ли она после на вопросы Аркобалено? Конечно же нет.Когда кончится война...
12 января 2024 г. в 12:00
Происходящее — череда случайностей, выборов и игнорирования того, что Скалл говорила им на протяжении нескольких дней. Все это — последствия их действий, их любопытства и желания узнать больше, хотя у каждого в шкафу за спиной прятались не только десятки скелетов и тайн, но и настоящие кладбища тех, чьи имена и образы давно стерты из памяти.
Что они вообще знали о Скалл? Да почти ничего.
Появилась из ниоткуда, сначала в цирке, потом большой сцене, ворвалась и засияла. Человек-без-прошлого, человек-без-имени, безумная девчонка с самоубийственными порывами. Не удивительно, что первым «добровольцем» для использования иной версии Базуки выбрали именно ее.
Конечно, Скалл была против. Конечно, ее никто не послушал. Когда Аркобалено вообще слушали ее? Разве что в Несостоявшемся будущем, о котором они решили никогда более не говорить.
Слишком живо было в чужой памяти то, как она рвалась вперед со смирением, с принятием, как спокойно она восприняла войну на пороге их жизней, как достала оружие и начала спать с парой пистолетов под подушкой, с ножом, всегда рядом, всегда близко к коже, чтобы быть готовой защищать себя и выгрызать новый день одними зубами.
Это не то, что бывает у бывших девочек-гражданских, пусть они даже несколько десятков лет уже в мафии.
Это то, что Лар с сомнением назвала синдромом выжившего.
— Вы сами будете виноваты в том, с чем столкнетесь и что увидите, — усмехается Скалл, когда ее заставляют встать в середине переполненной гостиной. Сегодня дом семьи Савада полон не только из-за Аркобалено и Десятого поколения, но и из-за Варии, явно заинтересовавшихся в происходящем стараниями Вайпер. — И, нет, помогать вам справиться с вашими же ошибками или пояснять то, что вы узнаете, я не собираюсь.
Они были виноваты сами. Скалл была права.
Всем Аркобалено на момент встречи или проклятия на той горе было от двадцати пяти до почти тридцати. Внушительный возраст в мафии, если не прибавлять еще сорок лет совместной работы, будучи запертыми в телах детей.
Но их Облако никогда не говорила, сколько лет было ей, всегда отмахивалась от этих вопросов, что-то бормоча о несоответствии, разницах и прочем. Она уходила от ответа с легкостью, которая могла бы вызывать сотни вопросов, если бы в следующий момент не вытворяла что-то, сводящее все подозрения на нет.
Поэтому они выбрали более или менее подходящий отрезок — минус сорок лет работы, минус год работы вместе и минус еще четыре, так, на всякий случай.
Никто из них не ждал подобного.
Основой для устройства стала Базука Десятилетия, и у Верде не получилось как-то изменить внешние признаки воздействия — розовый дым, запах клубники. Нечто подобное должно расслаблять, отвлекать от самого воздействия механизма на мир и человека. Отвлекающий маневр, чтобы заставить того, кого вырывает из его временной линии, ослабить внимание.
Со Скалл это не сработало. Со Скалл это никогда не работало, если быть честными.
Дым не успевает развеяться, когда из него выныривает мелкая, болезненно тощая фигурка и с легкостью направляет пистолет на ближайшего человека.
С короткой стрижкой, с волосами, окрашенными в алый, цвет крови и ликорисов, вездесущего символа смерти в Японии, с отросшими темными корнями — то ли каштан, то ли чернота, которой вечно сверкает Реборн, — с глубоким порезом на щеке, способным остаться в дальнейшем шрамом, которого у их Скалл никто и никогда не видел, с синяками и грязными бинтами, которые выглядывают из-под одежды. Сама в грязи, и одежда тоже, будто бы нет никакой возможности это исправить, как и грубые стежки неподходящими по цвету нитками, закрывающими дыры.
Потрепанная, скалящая зубы в бессильной злобе и болезненной усмешке, с бешенным взглядом дикого животного — со страхом смерти на дне глаз и яростным смирением. С таким не идут умирать, подобно прошлым Аркобалено Неба, нет. С таким идут убивать, идут забрать как можно больше жизней после себя, чтобы оставить после в сердцах людей след и панический ужас — вдруг вернется.
Не девчушка, но девушка, еще слишком юная, еще слишком молодая для подобного даже в мире мафии. Гражданская-не гражданская, сломанная-переломанная, готовая и правда выгрызать себе путь к жизни и к свету. Совершенно не похожая на Скалл де Морт, бессмертного каскадера, впервые заявившуюся на собрание будущих Аркобалено.
Девочка-война, девочка-военная, тонкая и звонкая, недоедающая, из-за чего одежда на ней кажется мешком, но все еще крепкая. Из какой бы ситуации они ни выдернули ее, пахнущую огнем и порохом, с пятнами крови на ткани, она все равно сделала из человека перед ними жесткого, но не жестокого бойца.
Потому что, какой бы ни казалась ситуация, она лишь угрожала им. Была готова напасть, выстрелить и использовать нож во второй руке, чтобы ранить как можно сильнее, как можно опаснее для чужих жизней, она не стала бросаться в пекло сразу, хотя и было видно — из другого пекла, из самого боя ее и вытащили.
Реборн смотрел на нее внимательно, и видел то, чего не хотел. Он видел в ней своего ученика, Тсунаеши, каким он был еще почти год назад, во время Битвы Представителей. И хотя Савада был младше нее, он был приспособленнее, он был более готовым к сражениям не на жизнь, а на смерть.
Девушка перед ними, та, что в будущем станет Скалл, таковой не была. Сколько ей сейчас? Двадцать? Двадцать три? Двадцать пять от силы, в таком возрасте итальянцы только поступают в университет, в некоторых странах Европы — только заканчивают, а где-то успевают получить еще и магистерскую степень. Только вступающие во взрослую жизнь люди, если судить по мнению гражданского мира.
Права была Лар Милч, когда говорила им про синдром выжившего и выжженную пустыню, что остается в жертвах боевых действий.
Поэтому он делает несколько шагов навстречу ей, пусть Скалл напротив и напрягается, подобно натянутой тетиве. Он слишком близко, достаточно, чтобы атаковать, чтобы убить. И достаточно, чтобы вышибить ему мозги — конечно, с его навыками от выстрела можно увернуться, однако это все равно будет тяжело и повлечет за собой легкие ранения.
Реборн поднимает руки, пустые раскрытые ладони, будто бы сдается, и тишина сгущается, становится тяжелее.
— Everything is fine. You're safe, Skull, — его голос тих и мягок, глух. Реборн не говорил так даже с собственными любовницами, но Аркобалено — это его товарищи, они связаны узами Атрибутов, даже если Небо в лице Луче, Арии или Юни никогда не было по-настоящему их. Да и вряд ли когда-то такое найдется. Скалл — одна из Аркобалено, из бывших проклятых, из тех, кто пережил подобное унижение и не сломался.
Что-то дрожит в ее глазах при подобных словах. Будто бы неосознанно, девушка повторяет его слова — или только одно слово? — и это меняет ее линию поведения. Она все еще насторожена, все еще готова бить и бежать, следуя инстинкту, но все же в ней зарождает нечто, и она едва заметно меняет хват на ноже, расслабляя руку. Какое-то узнавание, какой-то знак, что все поменялось, и девушка иначе осматривается, другим взглядом проходится по всем присутствующим, будто бы замечает то, чего не видела раньше, напряженная, полная готовности действовать, сражаться за жизнь.
Рука с пистолетом немного опускается, а нож она и вовсе не прекращает крепко удерживать. Этого недостаточно, чтобы полностью расслабиться, но уже что-то, уже шаг к будущему доверию, которое может между ними выстроиться. Могло ли это путешествие во времени повлиять на то, как тянулась к ним Скалл при первой встрече?..
Верде заканчивает настраивать устройство. Раздается щелчок и тихое жужжание. Почти все различают легкое влияние Пламени Тумана на них, а Скалл морщится, будто бы что-то улавливает, но не может понять, что именно.
Первым решается заговорить Савада, и становится сразу понятно, что под руку его толкает треклятая гиперинтуиция Вонголы:
— Скалл-сан, что... что вас так сломало? Что превратило вас в пустыню? — его голос неуверенно дрожит, когда Тсунаеши подбирает правильные слова, пытаясь понять сигналы собственного внутреннего чутья.
Что-то в этих вопросах задевает Скалл достаточно сильно, чтобы губы дернулись, растянулись в еще более сильный оскал. Будто бы она желает огрызнуться и сделать больно в ответ, подобно тому, как слова Савады сделали ей.
Однако она смотрит на Тсунаеши, смотрит прямо на его ученика, а потом на его Хранителей, и кривится, оскал обращается в пренебрежение. Девушка опускает пистолет, прежде чем указывает им, как могла бы указать рукой, прямо на группу мальчишек, но без малейшего намека на возможную атаку. Скорее, из-за того, что не желает оставаться безоружной, не может довериться полностью даже на миг, как бы ни хотела этого.
— Они превратят тебя в выжженное пепелище, черное поле после огня, уничтожившего твой лес. Ты можешь отпустить их и дать им свободу выбора, но они растопчут тебя и не оставят совершенно ничего, поэтому вцепись в них, даже если тебе скажут отказаться от того, из-за чего ты уже потерял почти все, что имел. Вцепись и убей каждого, кто попробует тебя оставить.
Ее слова звучат предзнаменованием, предсказанием, подобно тому, что могла бы сказать когда-то Луче, и Юни, сидящая на одном из диванов, дергается в ужасе, будто бы что-то знает, будто бы видела подобное не-случившееся будущее, а потому надеялась, что этого не произойдет сейчас. Однако каждый Аркобалено слышал, что это лишь совет, жестокий и неприятный для мирного бывшего гражданского, но тот, который ему будет необходим, так или иначе.
Это то, что могла бы сказать их Скалл, в насмешку и с весельем, за которым прячется серьезность кровавого поля битвы. Теперь становится понятно, откуда, но не почему.
— Тебе нужна ванна. И чистая, новая одежда, — Лар пренебрежительно произносит слова, и девушка насмешливо фыркает через мгновение, с яростной вспышкой, не злобной, но защитной где-то там, внутри.
— А то я, блять, не знаю... — она закатывает глаза и огрызается так явно, что Колонелло рядом с Лар дергается. Это не защитный жест, какими бы ни были отношения между этими двумя, нет, это осознание, и все Аркобалено явно видят его. Что бы ни понял их Дождь, они обсудят это, когда отправят Скалл привести себя в порядок.
С ней уходит медиум Рокудо, девочка-Туман, на которую Скалл смотрит отчего-то болезненно-слабо. Смотрит как на человека, которого ей хочется защищать — и как человек, который потерял место приложения своей защиты, своей бесконечной нежности.
Колонелло говорит им, что Скалл знала их всех.
Маленькая и обманчиво хрупкая, похожая на веточку, еще совсем юная Скалл, даже пока не носящая такое имя, не ставшая каскадером и известной в мире — эта самая Скалл, что появилась в крови и пыли, с оружием и готовностью выгрызать жизнь, знала их еще до первой встречи. До первых заданий, до звания лакея, до Проклятия и тех болезненных десятилетий, во время которых их удерживали лишь созданные между Атрибутами связи.
С самой стабильной из них — поддерживающей и спокойной Облачной. Будто бы она знала все заранее, неотвратимо, неизменно.