«Знаешь, я так соскучился, Знаешь, я так соскучился, Знаешь, я так соскучился, Знаешь…»
Кица сидел на кухне и бинтовал порезы на руках, громко всхлипывая. Плечо было изодрано в кровь, а локти, особенно на правой руке, болезненно стесаны. Но плакал он не от боли, а от жгучей, заполняющей всё тело обиды. Сегодня водитель фуры, воспользовавшись им «по назначению», просто вытолкнул его на обочину, пронесясь на полной скорости. Итог: лёгкое сотрясение, подвернутая нога и множество ран на той стороне, где он как раз и упал. — Глупый… Я же сказал тебе, хватит этого, — вздохнул Росен, доставая лёд из морозилки и прикладывая его к опухшей, покрасневшей ноге. — Упал вот… Неудачно ещё и. Что-то твой ангел-хранитель совсем тебя не бережёт. Приходится мне. — Он чуть улыбнулся, подходя ближе и обнимая всё ещё хнычущего Кицу, который едва смог рассказать эту историю. Они уже побывали в травмпункте, но лучше от этого особо не стало. Лавэнэ прижался к нему в ответ, осторожно обняв одной, не израненной рукой, и крупно всхлипывая. — Как ты вообще меня нашёл..? — Ну… — Росен хмыкнул. — Я видел, как этот мудак забрал тебя. А я, знаешь ли, тот ещё ревнивец. Решил проехать и проследить. Ну всё, ну-ну… Не реви. Я его номера сфоткал. Увижу ещё тут — шины нахуй проколю. Кица не спешил успокаиваться. — И лобовуху разъебу! И оба зеркала с боков отдеру и в выхлопную трубу суну! — с азартом заверил его парень, нежно похлопав по плечу. — Не кисни. Мне завтра на смену… Сам знаешь. Зато будешь учиться. — Я не хочу всё это время тут сидеть. Я чувствую себя бесполезным. — Лавэнэ вытер щёки, всхлипнув в последний раз. — Ты не бесполезный! Тебе тренироваться надо. Вон, твою красотку мы же перевезли сюда. Играй, играй и играй, готовься к вступительным. Не суйся на трассу, понял? Там тебе точно делать нечего. С недавних пор Кица переехал к Росену в коммуналку. Вместе с ним переехала и его «чёрная принцесса» — фортепиано Perl River, на котором рождались его все самые прекрасные произведения искусства. Пришлось, конечно, здорово потесниться, но в целом небольшая комнатенка вполне это позволяла, а Вондерберг был только рад разобрать свой хлам для благого дела. Однако играть Кица почти не играл: стеснялся соседей. Тонкие стены не задерживали даже разговоры, чего уж говорить об игре на музыкальных инструментах, тем более таких громогласных, как «принцесса». Росен стал работать грузчиком, куда его в итоге взяли. Платили неплохо, так что вполне хватало на их совместную жизнь. Ну а Кица… Они решили, что он обязан попробоваться поступить в консерваторию. «Да чего мне там делать… Я уже старый, смешно будет смотреть на вчерашних одиннадцатиклашек и меня рядом с ними,» — отнекивался Лавэнэ. «Старый!.. Ты моложе меня! А ну не смей так говорить! Что я тебе говорил? В тридцать жизнь только начинается. Вот и начинай свою. Ещё не поздно всё изменить, дурень.» — Росен бодро улыбался, уперев руки в боки. Про себя однако отмалчивался — почему сам без образования? На самом деле он считал, что сперва должен дать старт именно Кице, младшему и более духовно слабому товарищу. Они так успели породниться и спеться, что иначе Вондерберг и не мог думать. Он правда отдал бы всё, что у него есть, ради чужой мечты. Но в грузчики Кице было совсем нельзя, ещё надорвётся, он хоть и высокий такой, но худющий, как жердь. Не потянет. Это Росен сильный. Он всё потянет. Себя, Кицу. Всё. — Сам лучше сыграй что-то, — попросил тот, выдернув Вондерберга из его мыслей. — Грустно так стало что-то… — Сыграть? Это можно, — согласился парень, кивая и подбирая с кресла гитару. Старую, с железными струнами, но рабочую. — Чего хочешь? — «Нервы» хочу. — «Нервы»? Опять реветь будешь на «Вахтерах» и «Самом дорогом человеке». — Ну а ты что-то весёлое сыграй. — Нету у них весёлого ничего. — Росен вздохнул, садясь на табурет и подкручивая колки. — Ладно. Давай не «Нервы». «Порнофильмы» лучше. Идёт? — Давай. Вондерберг задумчиво потёр гриф, припоминая аккорды, а потом начал медленно, разогреваясь, наигрывать. Он временами сбивался, но всё же играл хорошо, его руки вырисовывали определенную мелодию. Кица притих, собравшись в комочек на своей табуретке и притянув к себе ноги. Он внимательно слушал, улавливая ноты в общем потоке и пытаясь понять, что за песня заиграла. — Не шаришь? — Росен резко перестал, хлопнув ладонью по струнам. — Нет, — честно ответил Кица. — Открывай текст «Я так соскучился». Сейчас споём. — Гитара вновь начала мерно наигрывать ту же мелодию. Труда найти текст не составило, табуретки сдвинулись ближе, а их гордые всадники уткнулись в строки. Запевал Росен, хриплым, просевшим голосом начиная, а Кица подхватывал, правильно и ярко вытягивая звуки нутром. Город расколется на мириады зеркал, Лавэнэ казалось, что он где-то уже слышал эту песню. Давно, не в этой жизни… Где-то далеко-далеко, в чьей-то машине по радио или от чужой гитары. Рвутся в любовных пожарах петарды сердец, Голос чуть дрогнул на слове «любовных», а Росен тоже помрачнел. Кица смотрел на него, а не в текст. Где-то глубоко в душе, он чувствовал, Вондербергу это всё отзывается. Стенка за стенкой, душа, за душою тоска, Тянет в болотную топь заколдованных мест. Росен играл упрямо, пел тоже. Его серьёзные, огрубевшие черты лица выражали глубокую задумчивость. Но временами Кице казалось, что он смотрит на того же самого девятнадцатилетнего мальчишку, каким он когда-то давно его встретил. Я же тебя никогда никому не отдам, Жёлтые глаза горели лампочкой накаливания, заменяя ту, что висела в их комнатенке и давно нуждалась в замене. Воспоминания клубились в воздухе и будь они осязаемым дымом, здесь бы давно пищала пожарная сигнализация. Пело сердечко и плакали гордые льды, Пело не только сердечко, но и оба парня. Пальцы перебирали струны жёстко, шлепая по ним, а Росен покрывался мурашками. Кица видел, как на его веснушчатых руках поднимаются бледные рыжие волоски, пожаром опалив голые локти. Наши тела бы могли отыскать по следам, Если бы мы не забыли оставить следы. Тут Вондерберг резко заиграл активнее, отдавая в это всего себя, закрыв глаза и растворяясь в музыке. В это мгновение он был на сцене перед сотнями фанатов, а не здесь. В этот момент он отделялся от реальности, входя в своё состояние потока. Дайте мне белые крылья, — я утопаю в омуте, Кица и сам отдался воспоминаниям. Белые крылья… Что-то такое знакомое… Да, было бы неплохо, если бы кто-то дал им двоим белые крылья. Белые и чистые… вместо тех, что успели сломаться об скалы реальности, как у мифического Икара. Солнце их сожгло, потому теперь оба отсиживались в тени. Говорят, луна тоже светит ярко. Через тернии, провода, — в небо, только б не мучаться. Росен закрыл глаза, а когда открыл, они уже неестественно блестели. Его голос был некрасив, но вместо него пело его сердце, самое честное из всех, что Кица когда-либо видел. Сердце не обманывало и именно оно красило голос теми оттенками, до которых не доберётся ни один оперный певец. Тучкой маленькой обернусь и над твоим крохотным домиком Разрыдаюсь косым дождем; знаешь, я так соскучился! Гитара играла словно сама по себе, пока Вондерберг уже просто плакал, слезы быстро текли по щекам, попадая на железные струны и обещая покрыть их ржавчиной, но Росен пел, пел и уже скорее шептал последнее: Знаешь, я так соскучился, Знаешь, я так соскучился, Знаешь, я так соскучился, Знаешь…***
— Ты вспомнил… его, да? — тихо спросил Кица после некоторого молчания. Они не пели уже минут десять, Росен просто сидел, втыкая в потолок и иногда с силой жмуря глаза. При этом он отказывался от помощи, ровно как и признавать, что он сейчас рыдает. Руки сжимались в кулаки, на них вздувались провода вен. — Да. — Голос прозвучал упавшим. — Ты знаешь, мне жаль… — Я тварь, — перебил его Росен. — Ты изменился… — осторожно возразил Кица. — Изменился… Изменился!.. Но это стоило мне слишком дорого. Это ему стоило слишком дорого. Он не должен был платить такую цену за моё изменение. — Росен в сердцах отшвырнул гитару на кресло, закрывая лицо руками, вытирая его и размазывая слезы по лицу. — Господи… Господи, прости меня, раба своего… Господи… — Росен… — Кица в страхе коснулся его плеча. Тот вдруг перестал шептать свои обращения к Богу, приоткрывая глаза и смотря на парня пару минут. — Я не заслужил тебя. — Что? — Я не заслужил иметь близкого человека после того, что сделал. — Я тоже, выходит, не заслужил тебя? — осторожно и грустно улыбнулся Лавэнэ. Росен задумался. — Нет… Ты заслужил всего мира. — Значит, я заслужил тебя. А если я заслужил тебя, то и ты заслужил меня. Сам же говорил… Что теперь мой ангел-хранитель. Вместо моего. — Кица вздохнул, гладя плечо парня, пока тот молчал, глядя в стену. — Ты никогда не сможешь себе представить, как меня это всё гложет. Никогда себя не прощу. Бог меня может и простит, а я себя — никогда. — Росен сглотнул, руками слабо обняв себя за плечи. — Мир без него… совсем другой. Неправильный. Я потерял словно половину себя. Я тогда был таким идиотом. Я думал, что я могу всё, что я хозяин судьбы и своего положения, что я могу уйти от любой проблемы… В итоге… Я чистосердечно признался. Не смог вынести. Потом суд, приговор, тюрьма. Я вырос только в СИЗО. Только там понял, что я не в сказке и что мне полная пизда. Но самое страшное — это не тюрьма. Я из неё вышел и ничего, живой… А Руфо… Руфо уже нет. Вот что страшно. — Он снова скользнул глазами, полными слез, на Кицу. — Я его любил сильнее, чем себя. Я его люблю так, как тебя, понимаешь? Я боюсь, что снова не смогу удержать контроль. Я боюсь, что я не изменился и вру самому себе. Мне страшно. Ты достоин лучшего, Кица. Лучшего… Чем сидеть здесь, в коммуняке, и слушать плаксивые байки тридцатилетнего зэка. Если ты поступишь в консерваторию, как всегда и мечтал, я буду чувствовать себя немного лучше… Я больше не хочу, чтобы люди вокруг меня были несчастны. Я понял это слишком поздно, но… Позволь мне помочь тебе. Ты всё сможешь, я знаю. Ты играешь как ангел. Твоя музыка должна жить, а не умирать на трассе. Это не твой дом. — Росен замолчал, снова отвернувшись. Кица сидел, сглатывая ком в горле. Он тоже плакал. Горько… Из-за всего.***
— Тучкой маленькой обернусь… — Росен напевал себе под нос, пока накрывал одеялом успевшего задремать Лавэнэ. Он думал о Руфо. Снова и снова. Вся эта песня словно была про Руфо. Он видел его в каждой строчке, и ему казалось, что эта песня про них. Ему в самом деле хотелось стать большой тучей и пройти ливнем там, где сейчас находится Ру. — И над твоим крохотным домиком… Разрыдаюсь косым дождём… — Он глубоко вдохнул. Он правда скучал. Безумно сильно. — Знаешь, я так соскучился… Образ мальчишки с тёмными веснушками замелькал перед глазами, смазываясь в кляксу от вновь подступивших слез. Он больше никогда его не увидит, навсегда запомнив лишь то, что от него осталось в памяти — эта клякса. — Знаешь, я так соскучился… — Росену казалось, что он сейчас говорит с Руфо, что тот его слышит. Кица спал, ничего не ведая о том, что сейчас происходило в комнате, но Вондерберг словно наяву видел перед собой того же мальчишку, не кляксу, который смотрел на него чистыми и спокойными серыми глазами, и именно ему Росен шептал последнее: — Знаешь, я так соскучился… Знаешь…