Фиолетовый цвет его глаз

Все, что у них было, что Атрей хранит в памяти, оберегает, точно дракон, который чахнет над горсткой позолоченных фальшивых монет — несколько поцелуев, от которых язык сводит непрошенной горечью, обжигающе-горячая ненависть и такая же обжигающе-холодная боль, сквозящая в каждом отблеске фиолетовых глаз — оседает на губах невидимым пеплом, пока отец устало раскрывает правду о вынужденном убийстве. Пророчество невозможно обмануть — и как Атрей мог об этом забыть? Ему не хочется плакать — глаза не жгут выступающие слезы — не хочется выть и превращаться от горя в зверя. Атрей не чувствует ничего — в груди пугающая пустота, точно кто-то высушил его изнутри и беззаботно оставил существовать с дырой вместо сердца. Словно он тоже мертв, просто ходит, дышит и колдует по привычке. Хеймдалль говорил, что убьет его. Шептал, пока прикасался руками к его коже, что уничтожит — слова аса были жестоки, когда как пальцы им в противовес необычайно нежны. Касания обжигали подобно огню из Муспельхейма, но Атрей ничего еще не желал так сильно и так по-глупому отчаянно. В ночь перед последней битвой ему издевательски снился фиолетовый цвет его глаз. Атрей привычно погряз в них, точно, как когда увидел впервые — он тонул в фиолетовых водах, когда судорожно хватался за руку и смотрел на своего спасителя, задыхался от страха и усталости, а потом — от того, что не мог выбраться из этой трясины, выплыть, спастись. Никто не учил его, что делать, если ты полюбил кого-то так сильно и так неправильно, больно, невыносимо. Хеймдалль был его сладкой болью, сокровенным секретом, запретным плодом. Редкие его поцелуи были ожогами, касания — болью, слова — кинжалами; и ни одной искренней улыбки, нежности или ласки, но Атрей все равно по-мазохистски тянулся к нему. Даже сейчас, когда от Хеймдалля осталось только бездушное тело. После победы Атрей уходит чересчур поспешно; может, отец понимает истинную причину его бегства, а, может, он думает, что все дело в Ангрбоде, Труд или еще ком-то — Атрею и правда было бы легче, если его сердце выбрало кого-то из них. Это была бы спокойная и умиротворяющая любовь, охватившая и сделавшая Атрея лучше, но сердце его, глупое сердце, предпочло боль и кровь, пламя и одержимость. Поиски великанов он откладывает из-за своих снов — по ночам Атрею видится фиолетовый цвет глаз и слышится до боли знакомый голос. Иногда ему невыносимо даже вслушиваться в злобные нотки, а иногда он тоскливо ждет их в мираже кошмаров. Атрею кажется, что Хеймдалль зовет его, что просит спасти, но он знает правду — Хеймдалль никогда бы так не сделал; он бы рассмеялся и сказал, что ему не нужна ничья помощь, особенно полукровки. Как хорошо, что Атрей никогда его не слушает. Слова Синдри всплывают в голове в одну из ночей и, даже несмотря на тоску вперемешку с виной по Броку, Атрей мысленно благодарит своего бывшего друга и решает действовать. Сначала он ищет тело. Удивительно, но никто так и не решается что-то сделать с умершим Хеймдаллем в Ванахейме, и Атрею кажется это знаком — он касается окровавленных волос и думает о том, как мечтал сделать это все то время, пока Хеймдалль был жив. Потом Озеро душ. Воды его холодны и почти болезненны, Атрей даже перестает чувствовать пальцы, пока ищет осколки. Синдри не смог собрать все части, а он должен — должен! Пот стекает по спине, губы упрямо поджимаются, перед глазами плывет, но Атрей сосредоточен, одержим, упрям. Говорят, что любовь толкает на великие поступки, шепчут, что любовь делает лучше. Атрей чувствует себя предателем, пока погружает части души в безжизненное тело, чувствует, что любовь его, полная тьмы и боли, никогда не сделает его лучше и не принесет ничего, кроме страданий и разрушений. Атрей склоняется над Хеймдаллем и вглядывается в безмятежное лицо. Сердце его тоскливо сжимается. В конце концов, если любовь и не даст ему успокоения, которое дала его отцу, Атрей с этим смирится. Он был создан лгать и изворачиваться, разрушать миры и творить хаос, но не хочет делать это один, никогда не хотел. «Я дам тебе вторую жизнь, — думает Атрей, переплетая их пальцы, — это намного сокровеннее всего, что тебе доводилось видеть прежде». Любовь его похожа на подчинение, на удавку, сжимающуюся на шее, на добровольные кандалы — она подтолкнет Атрея к ужасным поступкам, очернит его доброе, невинное сердце и покроет суть гнилью. Он знает это. Всегда знал. Хеймдалль делает первый вздох. Атрей улыбается, по привычке утопая в фиолетовом омуте его глаз.