Хитрый Киса, глупая Зайка

      В наушниках громко играет попсовая песня. Не знаю, почему в который раз вынимаю из кармана телефон и нажимаю “назад”, чтобы мелодия заиграла с самого начала. Можно запросто поставить на репит, чтобы не высвобождать ладони на холодный воздух, но почему-то я не делаю этого. Качаю головой в такт музыке и беззвучно шевелю губами, напеваю слова, которые за сотню прослушиваний уже знаю наизусть.       На пляже кроме меня никого нет, только пара чаек слоняется по мокрому песку. Носком кроссовка ковыряю ямку, разглядывая прибрежные скалы. Они темными великанами возвышаются на горизонте, мрачно взирая на землю с каким-то осуждением. “Господи, мы все просрали!”, — так и хочется кричать. Впрочем, я могу, никто не услышит, но раннее утро сковывает горло и пробирается ветром до самых костей. Не знаю, сколько часов сижу в Рыбачьей бухте, но лицо успело окоченеть, а пальцы задубели и теперь едва гнутся.       Домой возвращаться не хочется. В школу идти — тем более. После всего случившегося, кажется абсурдом пытаться вести нормальную жизнь. Будто ничего не случилось. Пусть на моих пальцах нет пороха, зато кровью залиты руки по локоть. Телефон стоит на авиарежиме, чтобы никто не писал, не искал и не выносил мозг из-за очередного прогула.       В голове вращается калейдоскоп из обрывков воспоминаний, отдающих привкусом железа на языке.       На пляже немало зевак, которым интересно посмотреть на съемки под руководством группы из Москвы. В нашем маленьком городке нечасто такое бывает. Но мы здесь не из-за любопытства. Я сжимаю плечо Мела, пытаясь подбодрить друга, но он даже не оборачивается. Анжела в костюме русалки сидит на коленях актера, который не может дать нужную страсть, и режиссер подскакивает к ним, чтобы поменяться с парнем местами. От вида, как рука мужика, годящегося нам с Анжелкой в отцы, двигается по груди, талии и бедрам подруги, меня подташнивает, и я отворачиваюсь. Сталкиваюсь с темным взглядом Кисы — его челюсть плотно сжата, и под бледной кожей ходят желваки. “Урод,” — бросает парень и сплевывает под ноги. Мы поддерживаем Мела, убеждаем, что это всего лишь съемки и сами не верим в свои слова.       Улицы освещены фонарями, разливающими сепию на серый асфальт. Возле гостиницы стоят парни из съемочной группы, курят и поджидают Кису с его товаром. Прикусываю язык, чтобы в очередной сто первый раз не упрекнуть его в торговле наркотиками. Один из операторов бросает мне грязный комплимент и подмигивает, и я ему демонстрирую из кармана средний палец. Киса качает головой со словами, чтобы меня не трогали, а Хэнк закидывает мне на плечо руку, уводя в темный переулок за гостиницей.       Мел падает спиной на сваленные бетонные блоки и видит в окне одного номера фигуру Анжелы, звонит ей, просит уйти. Хочу наорать на подругу за то, что она причиняет Егору боль. Какого хрена она вообще пошла с этим мудаком-режиссером?       Возвращается Киса. Он взбирается по лестнице на балкон люксового номера. Мы ждем внизу. Холодно, и я прячу руки в карманах пальто. Надо было надеть шарф. Киса спускается и с каменным лицом идет в нашем направлении. Он протягивает телефон с видеозаписью, и мы с Хэнком видим, как режиссер и Анжела занимаются сексом в номере. Не могу на это смотреть и отхожу в сторону, нервно накручивая прядь волос на палец.       Режиссер выходит на балкон, завернутый в одеяло, и разговаривает с женой и с сыном. Сраный изменщик. За короткий разговор он успевает обосрать и Анжелку, и весь наш город. Сраный мудак.       Еще на лестнице слышу, как гремят барабаны из музыкальной студии. Гена радостно приветствует нас, напоследок ударив по тарелкам так, что после них еще долго в ушах грохочет. Он здоровается с парнями и смачно целует меня в обе щеки. У него приподнятое настроение, а нам совсем не весело. Киса демонстрирует видео, а у Мела сдают нервы. Он громит аппаратуру, и мне приходится запрыгнуть на диван, чтобы осколки не попали по ногам.       Мы сидим за столом. Над головами висит плотный дым, Киса забирает у Гены косяк и затягивается, закидывая ноги на полуразваленную тумбу. Его затылок касается моего плеча, а ладонь то и дело опускается мне на колено, чтобы игриво ущипнуть или опереться. Хэнк протягивает открытую бутылку пива, и я делаю глоток. Горькое. Мел сидит сгорбившись и его опухшие от слез и травки глаза с трудом открываются. Гена предлагает нанять парней для того, чтобы разобраться с режиссером, но Егор качает головой. “Мне надо, чтоб глаза в глаза, через дуло пистолета”.       Парни оставили меня на шухере. Я дрожу в темноте от переизбытка эмоций и подпрыгиваю на месте, дожидаясь друзей возле тачки. Они помогают Гене воровать у отца пистолеты. Возвращаются они бегом, и у Гендоса в руках потрепанная коробка.       Хэнк отливает пули, Киса и Мел чистят старинные дуэльные стволы, а мы с Геной, от нечего делать, играем в бильярд без киев и заливаем желудки дешевым пивом. Когда вместо крови по венам бежит алкоголь, включаем песни Меладзе и танцуем, надрывно подпевая и оглушая парней. Нападаю на сидящего Кису, обнимаю со спины и качаюсь в разные стороны, прося, чтобы парень потанцевал со мной. Он широко улыбается и облизывает губы, подхватывая меня под коленями и отрывая от пола. Громко хохочу и чувствую, как пиво бьет со всей дури в голову.       Костер в бочке ярко полыхает в темноте, разбрасывая горящие искры во все стороны, а мы дурачимся и стреляем по старым манекенам со свалки. Киса кладет ладони на талию, нырнув под края пальто, и показывает как правильно встать, обхватывает длинными холодными пальцами запястье и помогает направить дуло точно в цель. Громкий, оглушающий звук, дым во все стороны, и продырявленная голова падает на землю. Радость вперемешку с адреналином зажигает в груди огонь ярче того, что пылает за спиной. Искрящиеся глаза Кислова напротив и пьяная обворожительная ухмылка на губах. Меня качает, и я со смехом падаю к нему в объятия.       Во время съемок Мел бьет режиссера по лицу и требует сатисфакцию, а позже Хэнк и Киса назначают время и место дуэли.       Раннее утро в Рыбачьей бухте. Санитар-наркоман надрывно кашляет и дрожит, но не от холода. Кажется, он откинется раньше, чем понадобятся его услуги. Режиссер приходит вовремя: на нем пижамные штаны и куртка, в руках упаковка пива, а под мышкой две коробки пиццы. Предлагает деньги. Он надеется, что Егор отменит вызов, но он стоит на своем: только дуэль за честь Анжелы. Сижу на обветренном рыхлом камне и кусаю замерзшие костяшки рук, вижу, как режиссер и Мел расходятся на базы. Киса кричит, что они могут начинать. Мужчина стреляет в воздух, и второй выстрел из пистолета Егора пулей врезается в податливое тело. Режиссер падает на песок. Наркоман пытается ему помочь, но все бесполезно — задета артерия. Вижу, как он умирает: веки подрагивают, губы шевелятся, выдавая бессвязное мычание, а на белой футболке растекается красное пятно.       Бешеные волны неистово качают лодку, мешая затащить в нее безжизненное тело. Камни на ногах, крепкие узлы, и режиссер вываливается за борт, мгновенно исчезая в темной воде.       Сильный хлопок ладонью по плечу заставляет вздрогнуть, и с меня бесцеремонно стягивают наушники. Провода повисают на воротнике кофты, музыка сменяется шумом волн и хрустом песка, и я запрокидываю голову. Большая куртка Кисы с рисунками ярко выделяется на фоне серого неба, как и его темная шевелюра взлохмаченных волос. Челка падает ему на глаза, и хочется протянуть ладонь, чтобы убрать ее. Он улыбается, глядя на меня.       — Чего грустим, Зайка? — парень плюхается рядом на влажный песок, навалившись боком на меня. — К чему грустить, если можно подрочить?       — Черт, — усмехаюсь, поправляя волосы, — я ждала от тебя шутку про трансвестита.       — Ты же знаешь, я люблю быть непредсказуемым, — он несильно тычет локтем меня в бок. — Это тебе и нравится во мне.       Вместо ответа я опускаю голову ему на плечо, и чувствую, как Киса губами мимолетно касается моего затылка. Такой быстрый и естественный поцелуй, набежавший и исчезнувший, как волны, настойчиво пытающиеся добраться до пятачка, где мы сидим. От парня исходит тонкий флер парфюма и шампуня вперемешку с ментоловой жвачкой и только что выкуренной сигаретой. Я глубоко вдыхаю, и холодный воздух обжигает горло.       Иногда мне кажется, что Киса колдун или шаман, потому что стоит ему только оказаться рядом, мне тут же становится хорошо и тепло, даже когда покрасневшие пальцы подрагивают от ветра. Заметив это, он протягивает бледные руки и сжимает мои ладони. Кожа теплая, мягкая. Киса подносит наши переплетенные руки к лицу и выдыхает горячий воздух, растирая мои окоченевшие пальцы.       — Зайка, — ворчит он, и его губы касаются моего мизинца, посылая электрический ток по всему телу. — ты не пробовала носить перчатки?       — Зачем? — смеюсь, пытаясь заглушить неистово громкое биение сердца. Не хочу, чтобы Киса его услышал; кажется, что оно заглушает даже волны и свист ветра. — Может я люблю, когда ты бесишься на меня за это.       — Ха-ха, — ухмыляется парень. — Вот так заболеешь, и что делать будем?       — Ладно, мам, — морщу нос, пряча улыбку, — я буду послушной и хорошей девочкой.       — Иди в жопу, — смеется Киса и шутливо отмахивается, отталкивая меня от себя.       Откидываюсь на спину и, уставившись на серое небо, раскидываю в сторону руки. Плевать, что песок забьется под одежду, испачкает волосы. Прямо сейчас мне плевать на все эти мелочи.       Киса садится вполоборота и опирается на руку, чтобы посмотреть на меня сверху вниз. Посылаю ему слабую улыбку и хлопаю по месту рядом с собой, предлагая тоже прилечь. Кряхтя, он все же откидывается назад и ложится рядом. Одну ногу закидывает на колено, и с подошвы сыпется песок мне на пальто.       — Блять, прости.       Он тянется отряхнуть, но я перехватываю его руку и закидываю себе под шею, чтобы положить голову ему на плечо.       — Бля, Зайка, — смеется Киса мне в волосы, и я чувствую его дыхание, опаляющее кожу на виске, — могла бы просто сказать, что хочешь со мной поваляться.       — Ты себя исключительным-то не считай, — двигаюсь, чтобы прижаться к груди парня щекой и прикрываю веки. Ладонь Кисы тут же опускается мне на затылок, путаясь в волосах. — Мы здесь уже валялись и с Гендосом, и с Хэнком, и даже с Мелом. Он, конечно, сопротивлялся, бормотал что-то про Анжелу, но ты же знаешь, я очень настойчивая.       — А ты знаешь, — чувствую вибрацию под щекой, — я, между прочим, очень ревнивый. Так что колись, — длинные пальцы скользят под край пальто и впиваются в ребра, щекоча, — пиздаболишь же? Да?       — Кислов, прекрати! — задыхаюсь от смеха, пытаюсь вывернуться, но парень держит очень крепко. Взвизгиваю громче, когда пальцы бесстыже проскальзывают под толстовку и щекочут обнаженную кожу, обтягивающую ребра. — Ай, мне щекотно! Хватит!       — А ну-ка, — Киса переворачивается и нависает сверху. Его колени расставлены по обе стороны от моих бедер, руками он упирается в песок рядом с моей головой. С его шеи свисает цепь и размеренно качается перед моим лицом. — Сейчас же поклянись, что не изменяешь мне в песочных возлежаниях!       — Да как я могу! — широко распахиваю глаза и взмахиваю ресницами. — У меня же теперь два хобби: лежать со всеми знакомыми парнями на пляже и топить трупы в бухте.       Киса вдруг замирает, вытянувшись как струна, и в его глазах отражается замешательство. Он отстраняется и садится рядом, отряхнув песок с рук и спортивных штанов. Я поднимаюсь, чтобы сесть, стискиваю сложенные ладони коленями и перевожу взгляд на парня. А он на меня не смотрит. Куда угодно: на песок под ногами, пену волн, небо на горизонте — но только не на меня. Протягиваю руку к его лицу, и Киса едва заметно вздрагивает, но не отстраняется. Касаюсь кончиками пальцев его челки и убираю в стороны. Сережка качается в левом ухе в такт движениям парня.       — Посмотри на меня, — прошу его тихим голосом.       Киса мешкается, но все же поднимает голову. Его челюсть сжата, а карие глаза, отражающие темную серость воды в бухте, смотрят с опасением. Он боится услышать от меня что-то. Что-то, что сделает ему больно. Но что?       — Что теперь будет? — моя ладонь опускается на его сжатую в кулак руку, и он распрямляет ее, переплетая свои пальцы с моими. Смотрю на его костяшки и веду по ним ногтем, слегка царапая.       — Мы ничего и никому не скажем, — его голос такой же тихий, как и мой, но в нем звенит сталь: он как никогда уверен в том, что эту тайну, тайну нашего преступления, мы унесем с собой в могилу. — Спилберг теперь кормит рыб на дне бухты, а мы живем дальше, ясно? Помнишь? — пальцы касаются моего подбородка и приподнимают, заставляя посмотреть ему в глаза. — Живем коротко, но ярко.       Усмехаюсь и киваю.       — Как там писал Курт Кобейн? “Лучше сгореть, чем угаснуть”?       — Звучит пиздец депрессивно, — Киса трет щеку, и уголки губ растягиваются в стороны, демонстрируя мне улыбку, от которой сжимается все внутри, и по телу разливается жидкое тепло. — Но да, отец Кобейн знал, о чем говорил. У него есть чему поучиться.       — Кроме того, как вышибать себе мозги.       — Сколько раз тебе повторять? — Киса щелкает меня по носу. Я недовольно фыркаю и клацаю зубами, угрожая укусить его за палец. — Это все Кортни. Она его того, — он складывает ладонь пистолетом и изображает выстрел себе в висок.       Качаю головой, тяну руку на себя, чтобы расцепить наши пальцы и тут же жалею об этом: становится очень холодно. Стянув с запястья резинку, собираю в хвост волосы, которые из-за ветра так и норовят залезть в рот и глаза. Киса усмехается, глядя на петухи в моей прическе, и достает из кармана сигареты. Зажав одну зубами, он чиркает зажигалкой, и огонек отражается в темных глазах.       Киса никогда не предлагает мне сигарету из пачки. Он предпочитает курить одну на двоих. Это заставляет нас вечно соприкасаться пальцами, передавая окурок друг другу. Не могу отделаться от настырно преследующей меня мысли, что в нашем случае — это форма поцелуя. Касаться губами места, где только что были его губы — ртуть бежит по венам от одной мысли. Это интимнее, чем секс.       Парень раскуривает сигарету, затягиваясь и выпуская дым тонкой струйкой, которая тут же исчезает во влажном воздухе. Тяну к нему сложенные пальцы, чтобы взять, но он мягко отводит мою руку ладонью и жестом просит приблизиться. Покорно наклоняюсь вперед всем телом, и руки падают на колени Кисы. Его лицо совсем близко: втянув в легкие побольше никотина, он подается вперед, коснувшись носом моего, и выпускает дым в приоткрытые губы. Я делаю глубокий вдох, и голова кружится. На язык оседает привкус горечи табака и ментоловая свежесть от жвачки. Прикрываю веки, чтобы прийти в себя от этой головокружительной смеси и близости парня, и замираю, услышав тихий смешок.       — Что такое? — пытаюсь убрать прядь волос за ухо, но она слишком короткая и снова падает на лоб.       Киса качает головой и делает еще одну затяжку. Он продолжает неотрывно следить за мной. Море в его глазах темнеет, и в них плещется столько эмоций, от чего кожа покрывается мурашками, а к щекам приливает кровь.       — Ну же, — пихаю его носком обуви в бедро, — чего ты смеялся?       — Что бы ты сделала, если бы тебе осталось жить один день? — вдруг спрашивает он, стряхивая пепел на песок.       — Что? — из груди вырывается смешок, и я в недоумении кошусь на друга. — Только не говори, что ты смертельно болен и раздумываешь над своим предсмертным списком дел.       — Ага, поэтому решил рассказать тебе об этом таким способом. Ну же, Заяц, — он пододвигается ближе и кладет подбородок на мое согнутое колено, — что бы ты сделала?       — Хм, — пальцами оттягиваю нижнюю губу, раздумывая над ответом. — Даже не знаю. Спроси ты раньше, я бы сказала, что хотела бы сделать что-то сумасшедшее и неожиданное. Но только вчера мы топили труп прямо там, — указываю пальцем в сторону, но Киса даже не поворачивает головы. — Поэтому можно поставить напротив “сумасшедшего и неожиданного” галочку.       Губы парня дрожат от сдерживаемого смеха, потому что так-то это не очень смешная тема, но все же он сдается, и его губы расплываются в широкой ухмылке. Он легонько щиплет меня за бедро, и в ответ я бью его по плечу.       — Вредная Зайка, — бросает он, и его ладонь ложится мне на щиколотку, сжимая пальцами.       — Наглый Киса, — не остаюсь в долгу и тычу парня пальцем в щеку.       — Да брось, ты же любишь меня, — в глазах напротив сверкают озорные искры.       — Неужели? — пожимаю плечами, опуская взгляд вниз, где большим пальцем Киса гладит торчащую косточку на ноге. — Да я и не скрываю.       — Да, это слишком очевидно, — с серьезным видом кивает парень, — у тебя на лице все написано.       — О боже! — с притворным испугом прижимаю ладони к горящим щекам. — Неужели несмываемым маркером написано?       Вместо ответа Киса затягивается и выпускает в пространство между нами дым. Махнув пальцами, прошу дать сигарету и мне. Наши пальцы соприкасаются, и хочется застыть в этом моменте на парочку столетий.       — А если серьезно? — он наблюдает за тем, как я делаю затяжку и стряхиваю пепел. — Если бы завтра настал конец света. Хуяк, и нет к хренам человечества. Что бы тогда ты делала оставшееся время?       — Тогда, — облизываю обветренные губы и клоню голову набок, — я была бы храбрее. Знаешь, перестала бы думать. Отключила голову и впервые услышала сердце. Перестала бы думать о последствиях, об ошибках, о том, что подумают другие. Не строила бы ожидания и наконец узнала, что будет, если я сделаю это. Типа, наверняка же на пороге смерти ты в последнюю очередь будешь переживать об ожиданиях или о том, что они не оправдаются? Ты потратишь время на то, о чем мечтал и что боялся себе разрешить. Так что мой ответ: я бы пожила напоследок. Тогда и умирать будет не так обидно, если знать, что хотя бы один день был именно таким, как хочет твое сердце, душа и все такое. Жить коротко, но ярко, да? — усмехаюсь и заглядываю Кисе в глаза.       Он слушает меня внимательно, так, словно от моих слов зависит что-то очень важное.       — Ты хочешь этого? Прямо сейчас, — пальцы на щиколотке сжимаются сильнее. — Хотя бы пару минут просто быть. Что мне для этого сделать?       То ли никотин слишком сильно бьет в голову, то ли присутствие Кисы пьянит меня похлеще чистого виски, но отчего-то я решаюсь. Сидя вдвоем на пустынном пляже, легко поверить, что кроме нас в целом мире нет никого. Нет людей и нет проблем. Смотрю в глаза Кисы, что ждет моего ответа, и в одно мгновение принимаю решение, после которого уже не будет пути назад.       Убрав ноги, как преграду между нами, делаю последнюю и глубокую затяжку, втыкаю окурок в мокрый песок и жестом прошу парня приблизиться. Его лицо оказывается в сантиметре от моего, и губы приоткрываются. Я позволяю ему забрать дым, втянуть глубоко в себя, и опускаю ладони на его плечи, цепляясь пальцами в ткань куртки. Двигаюсь ближе, сохраняя этот несчастный и одновременно ненавистный сантиметр между нашими лицами. Киса замирает, и я слышу, как учащается его дыхание. Я же вообще не дышу. Его руки ныряют под пальто, опускаются на талию, и он рывком притягивает меня к себе. Скольжу по песку и врезаюсь в его грудь; последние остатки кислорода и разума покидают мое тело. Он подается вперед, и его губы накрывают мои.       В груди взрывается фейерверк. Нет, даже не один. Киса поджигает целую фабрику фейерверков и петард, и они с оглушающим грохотом разлетаются по всему телу, сжигая меня от макушки до кончиков пальцев на ногах. Поцелуй похож на глоток воды для заблудившегося в пустыне, на огонь для замерзшего в горах, на инсулин для диабетика. То, без чего ты не сможешь выжить. Жадный, голодный, неистовый — мы терзаем губы друг друга и не можем остановиться, даже сделать глоток воздуха.       Запускаю пальцы в мягкую взлохмаченную шевелюру и издаю стон, когда ладонь парня ныряет под кофту и ложится на обнаженную поясницу. Как может холодная ладонь разжигать пламя внутри только сильнее одним своим прикосновением?       — Киса, — шепчу я из последних сил в губы парня.       Он отстраняется, продолжая сжимать меня в объятиях. Его грудь сильно вздымается и опадает, а в темных, почти черных глазах томится желание. Опускаю руку ниже и чувствую, как под ладонью сильно бьется сердце.       — Если бы завтра наступил конец света, я бы сказала, что люблю тебя.       В пристальном взгляде сквозит нежность; Киса тянется к моему лицу и убирает прядку волос. На удивление, она слушается его и остается за ухом. Он вновь касается губами моих, оставляя нежный поцелуй с привкусом мяты и моего триумфального падения с обрыва. Я разбиваюсь в лепешку, а когда Киса цепляет зубами мою нижнюю губу и слегка оттягивает, тело и душа собираются воедино.       — Глупая Зайка, — выдыхает он, и в низу живота затягивается тугой узел. — Я говорю о любви к тебе с первого класса. Неужели только сейчас ты осознала, что без ума от меня?       — Получается, правильнее назвать меня тормознутой Зайкой.       Киса смеется мне в губы, и я счастливо ловлю его смех.       — У меня есть для тебя целый набор эпитетов: чокнутая, вредная, рукожопая, долбанутая на всю голову….       — Так, — прижимаю ладонь к его рту, — кажется, я тебя разлюбила, все, забудь!       Губы под пальцами дрожат от смеха, и я убираю руку.       — А еще, — продолжает он, оставляя поцелуй на щеке, — красивая, смешная, умная, охеренная, дико сексуальная. И самое главное — моя.       Моя. Одно слово, одно короткое местоимение, и у меня кончается кислород в легких, кровь исчезает из вен, а вместо нее сердце с бешеной скоростью качает лаву, обжигающую магму.       Глядя в темные глаза с бушующим морем внутри, понимаю, что совершила фатальную ошибку — позволив Кисе поцеловать себя, я стерла последнюю границу между нами. Отныне если эти губы не будут касаться меня каждый день, каждый час, я умру. Сгорю заживо.