It‘s ok
I know some day
I‘m gonna be with you
— Чёрт, ты же мечтал об этом. Давай, докажи, что ты можешь, покажи им, кто такой Лукас Синклер Говорит своему потерянному отражению Лукас в школьной раздевалке. Через пять минут он, уже улыбающийся и настроенный на матч, выходит на ревущую арену, но сердце так и вопит: «Не то, не то, не то». Он уже ничего не понимает, абсолютно. Как так, почему мечта стала кошмаром? А потом видит её, она явно не рада быть здесь: отсутствующий взгляд, наушники, помятая толстовка. Лукас машет, Макс не отвечает. Что происходит? Синклер не знает. Он не имеет ни малейшего понятия, он в край запутался. Когда они настолько отдалились друг от друга? Когда стали такими чужими? Их диалог до матча сделал всё только сложнее. Призрак — какое точное определение её состояния. Лукас осознает это, уже когда Макс уходит. Сама Макс тоже это понимает. Но не принимает. «Не надо, отстаньте, не трогайте меня, не надо меня спасать. Пожалуйста». Она отмахивается: «Всё в порядке», которое сказала уже миллион тысяч раз, тут же натягивает наушники, закрывается от всех и вся и словно испаряется в этом бесшумном коридоре. А Лукасу остаётся только смотреть вслед, осознавать, что ничего не в порядке, и чувствовать свою дикую немощность и беспомощность. «Он, наверное, чувствует себя королем мира» — скажут по радио. А ему хуже некуда: не там, не с теми, не тот. Одиночество в толпе — отвратительное чувство. И они чувствуют его вдвоем. Лукас — пока сжимает мятое пригласительное в руках, которое Макс ему только что всучила обратно, стоя в этом долбанном школьном коридоре, где до тебя никому нет никакого дела. А Макс — прячась ото всех, то в туалете в этой долбанной школе, то дома, горстями глотая таблетки от жуткой головной боли и ночных кошмаров, закрывая дверь в свою комнату, занавешивая окна и не имея никакого желания ни с кем видеться. — Лукас, хватит, пожалуйста, наслаждайся моментом, будь с этим ребятами своим, иди, радуйся. Давай Уговаривает он себя снова. Только теперь уже в ванной на квартире, когда Джейсон и компания вовсю пьют и веселятся. И снова, как и тогда, Лукас выходит с натянутой улыбкой на лице, готовый быть веселым, быть счастливым. Дальше всё, как в тумане. Как только появляется возможность, он связывается с друзьями, слышит её голос и тут же принимает единственное верное решение. Врёт своим новоиспеченным «друзьям» и сбегает. Бежит в школу со всех ног туда, где он по-настоящему нужен, чтобы сообщить о большой опасности от какой-то кучки баскетболистов. А Макс в этот момент осознает, что завтра, скорее всего, умрёт. Лукас, ещё ничего не зная — боже, как он потом мечтал, чтобы Джейсон был их самой большой проблемой — выпаливает всё, что знает, на одном дыхании. Но потом смотрит на Макс, снова стоящую в этом темном коридоре этой долбанной школы, только теперь совсем потерянную, кусающую губы, с едва поблескивающими слезами на глазах. Смотрит в её голубые глаза и видит там страх и боль, только их. Те глаза, которые когда-то пылали жизнью, сейчас замерзают как ледники Антарктики. Он четко замечает: что-то не так, видит это напряжение, ужас и отчаяние. В лицах каждого. Что, черт возьми, происходит? «Да, это плохо, но у нас сейчас есть проблема посерьезнее», — говорит Дастин. И всё рассказывает Лукасу. Каково услышать, что твой любимый человек может умереть сегодня? Синклер желал бы, больше всего на свете, никогда не узнать этого чувства. Уже дома Стив и Дастин обсуждают всё, что происходит, накидывают какие-то варианты. Лукас тоже хочет поучаствовать, хочет помочь, но не может отвести взгляд от одной единственной точки — спины Макс, склонившейся над столом и старательно что-то пишущей, пока её огненные волосы подсвечиваются настольной лампой. Он не может насмотреться. Впервые за долгое время они все вместе. — Что она пишет? — спрашивает Дастин, тоже переводя взгляд на письменный стол в конце комнаты. А Лукас лишь пожимает плечами. Через пару мгновений она вручит им каждому по письму — тогда он всё поймет. «Нет, нет, нет, пожалуйста» — неистово вопит нутро. Этого не будет, всё будет хорошо. Всё же будет хорошо? Лукас не знает, что говорить в таких ситуациях, как поддерживать, как вообще вести себя. Он хочет её успокоить, говорит, что всё будет в порядке. — Не надо меня переубеждать и говорить мне, что всё сработает. Люди говорят мне это всю мою жизнь. И это почти всегда неправда, — её слова звучат на грани беспросветного отчаянии, а голос чуть слышно дрожит. Эти слова врезаются в сознание каждого, ранят, оставляют там глубокие шрамы. Ранят потому, что и Лукас, и Стив, и Дастин сами ни в чем не уверены. Они отлично понимают, отбросив все иллюзии и запалы оптимизма, — никаких гарантий нет. И прошлые случаи, наоборот, только подтверждают это. Лукас подмечает, как Макс оглядывается на дом Майкла. Так, словно смотрит в последний раз. «Нет, нет, этого не будет» — снова вопит всё внутри. И всю дорогу до кладбища он не сводит с неё глаз. Потом Макс, перепуганная, взбалмошная, со сбивчивым дыханием, возвращается в машину, побывав у себя дома. Стандартное «я в порядке», в какой там уже раз? В сто миллионный? Лукас молчит. И лишь смотрит. А на кладбище не выдерживает. Что произошло во дворе дома? Макс снова отнекивается, отгораживается и закрывается. Лукас просит, нет, умоляет её: просто поговори со мной. Мы рядом. Я рядом. А дальше всё как в самом страшном сне, только наяву. Лукас молится всем богам, всем небесам, всему, что только может существовать. И даже не может. Пожалуйста, пожалуйста, только не уходи, пожалуйста. Когда они подключают наушники, врубая Кейт Буш, и замирают в ожидании, секунды становятся вечностью. Непреодолимой, бесконечной и мучительно долгой. Они кричат, истошно, страшно, зовут её, но ничего не происходит. И вдруг, она падает в его объятия. Живая. Живая! Если его спросят о самом счастливом моменте в жизни, он обязательно назовет вот этот. Тогда он был так счастлив, как никогда раньше, и не нужно никаких побед, кубков, никаких крутых компаний и прочей шушары, только Макс. Живая и здоровая. Всё в порядке, я здесь. Кажется, всё налаживается. Они идут в дом Крилла. Там он впервые за долгое время видит её светящиеся глаза. Она улыбается. Наконец-то, как же давно он хотел просто увидеть эту улыбку. «Боже, какая у неё прекрасная улыбка». Как же Лукас скучал, всё это время. По ней такой. Живой, надеющейся, смеющейся. Он жадно наслаждается каждой минутой времени вместе, смотрит на неё, не отводя взгляда ни на секунду, пытается запомнить каждую черточку лица, каждый взгляд, каждую брошенную фразу. Так словно у них совсем немного времени. Но нет, всё же будет в порядке. Теперь Лукас это знает, верит в это и живет этой верой. А ещё теперь он обожает Кейт Буш. В вагончике Макс говорит, что было время, когда она была самой счастливой в мире. Он мечтает вернуть то время, во что бы то ни стало. Сейчас всё закончится, и всё станет по-прежнему. Глядя на неё улыбающуюся, он дает себе твердое обещание, клянется — они будут счастливыми. И она будет улыбаться. Они снова будут танцевать, как тогда на балу, будут бегать, будут видеть этот мир ярким. Будут жить. Но в ту злополучную ночь ничего не помогает. Этот дом в жестких лучах закатного солнца не сулит ничего хорошего — Лукас ощущает это сразу. Когда Макс говорит, что просила, чтобы с ней произошло что-то плохое, что-то ужасное, Лукас тонет, его колотит, и душу выворачивает наизнанку. Неужели она правда об этом думала? — Кино, пятница, — а в ответ милый детский рисунок. Всё обязательно наладится. И они обязательно выберутся. Выберутся же? А потом Векна забирает Макс. Хочет отнять её, навсегда. Она погибает, ломается. У него на глазах. А он ничего не может сделать. Ничего. Не может. Совсем. Они обречены. Макс, только не уходи, пожалуйста, не уходи, держись, я прошу тебя… пожалуйста, держись. Макс, слышишь? Мне страшно, Лукас, мне очень страшно. Я не хочу умирать — Эрика, помоги, — этот крик… нечеловеческой боли. А внутри всё рвётся на триллионы частей, ломается, разлетаясь острыми, заточенными осколками, каждый из которых так впивается в душу, что не выдрать никак. Слишком больно. Им обоим. «Нет, нет, нет. Пожалуйста» Лукас плохо помнит, что было дальше. «Кома», — говорит врач. Может очнется, может быть нет. А Лукас верит, что очнется. Теперь он ходит в больницу каждый день, просыпается утром с мыслями о выздоровлении Макс, засыпает — с ними же. На каждый праздник, каждую падающую звезду — загадывает одно и то же желание. Днями напролет читает Макс книги, сжимая её холодную загипсованную руку. Только по вечерам иногда плачет, неслышно, в подушку, когда остаётся один в своей комнате. «Нельзя», — снова одергивает себя, встает, вытирает остатки слез и держится, ради неё. А на стене висит тот самый рисунок с двумя счастливыми человечками. Они будут ими когда-нибудь, обязательно будут. И фильм посмотрят. — Только давай комедию, Макс? — спрашивает он у неё. И ждет ответа, день за днём, каждый раз. Когда-нибудь она ответит, Лукас это знает. На полке около кровати всё ещё лежит её письмо. Но Лукас не решается его открыть. И не откроет. Нет, время этого письма не придет. Всё будет в порядке. — Я рядом, — шепчет он, покидая палату поздно вечером и гася за собой свет.