Живее всех живых.

Как смешно видеть тебя теперь таким жалким, мечущимся в агонии. Мы всё слишком заигрались, а ты — в особенности. Ты слишком разбрасывался словами, ты думал, что всё и все будут вертеться вокруг тебя. Самонадеянность — твоя грубейшая ошибка. Ты возвеличил себя до демона. Демон? Я ухмыляюсь. Самый настоящий демон из норвежского Осло. Лежит поверженный на грязной, истоптанной подъездной плитке беспомощный и жалкий. Как же отчаянно ты цепляешься за ускользающую от тебя жизнь — это даже любопытно. Когда-то я смотрел на тебя с обожанием, как на кумира, хотя… Это не совсем точное определение тогдашних моих чувств. Я чувствовал в тебе невероятную силу, способную двигать толпы преданных твоей музыке людей, силу, что могла сжигать церкви в округе до тла, что лилась из усилителя на сцене, под одобрительный многоголосый рёв обезумевшей толпы. А теперь… Раньше ты топил фанатов в крови своего долговязого шведского фронтмена, вверяя ему нож. Теперь ты захлебываешься своей же кровью (как же это символично, не находишь?), глядя куда-то в угол. Что же ты видишь? Неужели свидетель? Я окинул полумрак тяжёлым взглядом, но не заметив ничего, наклонился к тебе. Рука уже устала колоть, но я снова взмахнул окровавленным куском металла — оружие в моих руках хищно блеснуло, будто предвкушая, как вопьётся в чужую плоть, и грузно, с силой опустил его. Лезвие вошло легко где-то под лопаткой и ты захрипел, зашевелился, но стоило мне вытащить нож, как ты затих, лишь совершая свои последние прерывистые глубокие вдохи. Ну же, Евронимус. Неужто ты не можешь ничего сделать? Я приседяю рядом с тобой на корточки, любуюсь проделанной работой — белая рубашка теперь прилипла к дрожащему телу, по ткани расползались багровые цветы. Неестественное подъездное освещение делает тебя похожим на дорогую фарфоровую игрушку — такую неизбежно хрупкую и рабитую по неаккуратности. Будто ты, как прежде, собирался снова взойти на сцену и нанёс себе привычный корпспейнт. Как прежде уже не будет. Я тянусь к твоим волосам — совсем короткие, небрежно остриженные, но мягкие. Мои пальцы будто утопают в материальной тьме. В это мгновение вдруг почудилось, что твоя холодная рука вот-вот неестественно вывернется и пальцы сомкнутся на запястье железной хваткой, утянут за собой в холодный загробный ад. Я всё ещё перебираю твои волосы. Не жалко было их резать, о принц тьмы? Тишину нарушил очередной отчаянный хрип. На удивление, ты неприлично долго тратишь свои жизненные силы, чтобы рвано вдыхать и также выталкивать глотки воздуха пробитыми лёгкими. Как же это нелепо — попасть в свою же ловушку. Твои голубые глаза с горечью смотрят перед собой, будто рассматривая невидимого наблюдателя, всё же вышедшего из своего угла, где его укрывала тьма. Да что же ты, чёрт подери, видишь? Меня стала раздражать твоя безучастность, эти судорожные вздохи. Почему, ну почему ты ещё дышишь? Как ты ещё жив? Я рычу от накатившей вновь злобы, резко отнимаю свои пальцы от твоих волос и одним слитным движением вскидываю нож. Чёртов Евронимус, живее всех живых. Рука с ножом неумолимо быстро обрушилась вниз, разбрызгивая кровь и прерывая череду размеренных хрипов — неужели ты смирился со своей участью? В подъезде вдруг резко похолодало; всё пространство заволокло мертвой тишиной. Мне становится не по себе. В давящей тишине мне почудился Мертвец — в своей ободранной одежде, со свисающими с головы кровавыми паклями, прикрывающими лицо и уродливый след от ножа на шее, тянущий свои узловатые пальцы в мою сторону. Вновь повеяло могильным холодом. С трудом выдергиваю нож — я загнал его на столько глубоко, что черепные кости, будто тиски, сжали лезвие, не желая отпускать. Грёбанный демон! Во мне смешались горечь и усталость, а затем с головы до ног окатило волной липкого страха, опутывающего своими длинными, подобно паучьим лапкам, пальцами моё скованное тело. Я не заметил, как оттолкнул от себя мёртвого Пелле и выбежал из подъезда, чуть не запнувшись о распростёртое тело. Ныряю в поджидающую машину и беспомощно сползаю по кожанному сиденью, закрывая глаза. Чувство, что мертвец следует за нами по пятам не отпускало меня всю дорогу. Стоило повернуть голову к окну — как там, на обочине, среди деревьев и фонарных столбов, мерещились светлые с бурым волосы и высокий согбенный силуэт, тянущий к трассе безжизненные руки и следящий за машиной тяжёлым, недобрым взглядом остекленелых глаз. Мертвец пришёл за демоном.