Песня четырех стихий

      Глин никогда не сомневался, что достоин героической судьбы. Особенно теперь, когда война кончилась, и все худшее осталось в прошлом. Когда он, ставший навечно хромым, побывавший в настоящем бою, но победивший не мечом, а любовью, выжил. И выжил не один он, ведь, если бы тогда остался только один Глин, жить было бы не для чего. Выжили его друзья.       Это был первый день послевоенного времени. Пиррийские небеса искрились в полуденном сиянии, редкие белые облачка плавали, приглаживая своей тенью яркую сочную траву и маленькие, разбросанные, как пятна красок на зеленой бумаге, городки. Пастбища, луга, белые и пушистые вершины высоких гор, спокойное голубое море вдали и барханы рыжей пустыни — все это он мог окинуть взглядом, лишь взобравшись на самую высокую гору на материке. И он не мог поверить — он видит все это и он жив.       Он поднял голову и нашел кружащих в облаках друзей. Солнышко учила Звездокрыла ориентироваться в небе с помощью только осязания и обоняния, то поддерживая его за крыло, то летя точно под ним, боясь, как бы он не упал. Цунами гонялась за Ореолой, которая раздраженно клацала зубами и обещала найти способ её утопить. Грубая шутка? Очень. Но никто не обижался, потому что Ореола, кажется, родилась с самым острым языком на планете.       Но, главное, они были в порядке. Да, Звездокрыл ослеп. Да, на Цунами навсегда останется страшный шрам, оставленный Оркой. Да, Солнышко вынуждена жить с мыслью, что все её проблемы были в отце, который оказался слишком труслив для этой роли, и в матери, которая отчаялась, ища дочь. Да, Ореола отныне в постоянной опасности государственного переворота и попыток тихого, быстрого убийства посреди ночи. Но вот они выкарабкаются? Как всегда выкарабкивались.       От груди и по всему телу разлилось приятное тепло. Глин закрыл глаза, но образ Пиррии ещё стоял перед глазами. Он понял, что там разладилось, и исправил. Война окончена, и две из трех кровожадных королев больше не помешают драконам жить в мире. Теперь все будет хорошо.       Глин подумал об этом и широко улыбнулся.       — Эй, Глин, — услышал он знакомый голос — звучащий, как пение жаворонка, и твердый, как щит. Обернулся, и глазам его предстала огненно-оранжевая чешуя, великолепные медные крылья, горящие на солнце, будто язычки пламени. Глин чуть не задохнулся от восторга, когда понял, что на самой вершине Яшмовой горы с ним вместе стоит Беда. Она подошла к нему, оставляя на камне черные дымящиеся следы, и села рядом. Робкая улыбка расчертила её лицо, как если бы Беда была счастлива также, как счастливы драконы, воевавшие все эти годы и наконец вернувшиеся домой, и она произнесла: — Ты как?       Глин уставился в небо. Беда последовала его примеру.       — Лучше, чем когда либо, — признался он. — А ты?       — Вроде тоже. Но… я не знаю, что мне теперь делать, — она почесала затылок, отворачиваясь. — Не могу найти в себе смелости подойти к Рубин и попросить простить все мои убийства. А если я сделаю это, и ничего не получится?       — Если ничего не получится, ты всегда можешь придти ко мне, — сказал Глин. — Я всегда помогу. Тем более, — он выпятил свою раненую лапу. — Я теперь твой должник.       Прекрасные синие глаза Беды потухли от печали.       — Да какой должник? Я покалечила тебя.       — Без тебя я бы кормил червей, — заспорил Глин. — Уж лучше быть живым калекой, чем мертвым.       — Тебе разве не неудобно? — нахмурилась она.       — Неудобно, конечно. Но мои неудобства с лапой ничто по сравнению со всеми, кто лишился глаз, половины головы, крыльев, способности ходить, по сравнению со всеми убитыми и осиротевшими, — вот и в его голосе прорезалась печаль, и Глин, сам себя удивив, коснулся крылом горячего, горячее расплавленного металла, крыла Беды своим крылом. И Беда ответила на его касание, положив ненадолго хвост на его хвост. А потом они отстранились друг от друга, и ожоги на чешуе Глина стали исчезать. — Как больно думать об этом! И как при этом… спокойно и светло от мысли, что все кончено, и больше не будет бессмысленных кровопролитий.       Солнышко и Звездокрыл завернули вираж. Теперь они гонялись за Цунами и Ореолой, вынужденными объединиться. Ореола даже поддалась, чтобы Звездокрыл цапнул её за крыло, и тогда в чистом небе раздался его победный рёв. Желтая, черная, синяя и цветастая, как попугай, молнии прорезали небосвод, и Глину, которого обдало ласковым летним дыханием, невыносимо захотелось присоединиться к ним.       — Я тут пишу историю наших приключений, — сообщил он Беде. — Начал главу про тебя.       — О нет, — покачала она головой. — Глава про меня — это слишком. Вот, скажем, предложений пять-десять, где ты вкратце описываешь, как я сделала то-то и то-то…       — Беда, — Глин взглянул на неё с плохо скрываемой нежностью. — Ты заслужила и три главы. Описание твоей прошлой жизни, пути к искуплению и о том, как ты помогла Солнышко и пыталась начать все сначала. Это была бы замечательная трилогия. Но я пишу одну главу, потому что у меня банально не хватает бумаги, а Вещунья, жадина, не дает больше.       Дракониха хмыкнула, также, как и он, безрезультатно скрывая свои чувства. Смущённо взмахнув хвостом, оставившим на блестящей яшме полукруг угольно-черного следа, она не смогла подавить улыбку и прижалась плечом к плечу друга.       — Я могу её попугать, — предложила Беда. — Скажем, пригрозить, что спалю все её запасы, если не поделится. Потому что теперь я очень хочу увидеть эти главы. Да и в целом прочитать о тебе, твоих друзьях… обо всем.       — Не-не-не, не надо! — рассмеялся Глин. — Нет, серьезно. Не надо.       — Ну лаааадно, — закатила она глаза. — Учти, второй раз предлагать не буду.       — Учту.       И они продолжили смотреть за драконятами.