Чудовище

      Он не мог двигаться, пока жар распространялся по всему телу, а боль сковывала все движения. Было невыносимо дышать, когда он бился в судорогах, прокусив язык. Перед глазами маячили размытые картинки происходящего: пробитая костью кожа, вспузырившаяся от ожогов; иссохшая рука, тянущаяся к его лицу; тяжелые косы, преследующие его по пятам; кушетка, растянувшаяся во всю стену. Ему помнилось, как его положили на холодную поверхность, прежде чем туго связали ремнями руки и ноги.       Видимо, он должен был умереть вот так: в пучине страха и боли, без друзей и в одиночестве. Экко не хотел. Он желал лишь мира. Нормальной жизни, без смертей и вечной борьбы. Разве он этого не заслужил? Разве не заслужил этого Аджун, сломавший себе шею, когда решил залезть на Голодуху? А Инна и Вайет, что за гроши горбатились на алчных владельцев фабрик и заносчивых пилтоверских покупателей, которые наживались на их труде? Или Перк, которого завалило развалинами на свалке клана Феррос в окружении ватаги вигилнаутов? Не заслужил ли этого Аякс или Майло, или Ниа, или Клаггор, или Бишоп, или Бензо…       Сколько же имен. Экко пытался вспомнить всех, однако мозг словно плавился под напором воспоминаний и не позволял ему это сделать.       Глаза все еще не могли привыкнуть к яркому свету, пока кожа покрывалась испариной, а легкие горели от раскалённого воздуха. Где-то поблизости слышались тяжелые шаги, но распознать их было почти невозможно.       — Да от тебя живого места не осталось.        Прозвучало знакомо.       —Вай? — имя вспузырилось вместе с кровью на языке. Он все никак не мог понять, почему не становилось легче, Вай ведь была рядом, но как только на лице напротив исказилось подобие улыбки, Экко понял, что это был кто угодно, но только не она.       — Упс, ошибочка, — на грани шёпота: — я не Вай, но знаешь…       Вай не улыбалась так. Никогда.       Глаза — именно, глаза — были подсказкой. Яркие, разгневанные, обрамленные редкими светлыми ресницами, полные стужей — глаза Вай. Эти — цвета окоченевших пальцев — были пустыми, как у мертвеца. Экко знал, что перед ним стояла не она, что-то что хотело выглядеть ею.       —… жешь называть меня и так.       Он отвернулся, чтобы не видеть, пока кто-то или что-то наслаждалось его паникой, беспомощностью. От этого тянуло блевать, хотя в желудке была пустота — как и в голове — только в груди скребся страх, заползая под ребра.       Реальность расплывалась радужными пятнами, а знакомые лица вокруг искривлялись в неясные очертания губ-глаз-волос, в саму человеческую многоножку.       — Экко, куда ты подевал шпилькасъёмник? — Морщинистое лицо Бензо перекосило в приступе гнева. Точно, Экко должен был вернуть все на свои места, прежде чем Бензо это мог заметить. Вот дурак, опять он все забыл.       На фоне прозвучало:       — Каковы его шансы не сдохнуть от этой вашей супер-пупер-жижы, док?       Куда же он его подевал? Экко ведь только вчера заменил ремешки на наручных часах Клаггора с помощью шпилькасъёмника, а вот что было потом?.. Потом… он…       — Больно, — проскулил Клаггор жалобно. Или это бы сам Экко?       — Где шпилькасъёмник, малой? Сколько раз повторять: не трогай набор инструментов без разрешения.       — Я н-не…       Он не успел и вымолвить слово, прежде чем Вай прервала его, зажав рот.       — Тс-с-с, помолчи. — Сказала она холодно и отрешенно так, как будто ей не было дела до истерзанного тела. — Не видишь, что взрослые разговаривают?       Перед глазами снова встала мутная пелена, голова адски заболела.       Весь мир — густое, плотное серое марево. Опять.       Почему над ним нависла Джинкс? Почему его конечности были закреплены к кушетке, когда Экко даже не чувствовал ног? Он бы не сбежал, так к чему это? Но помутнение быстро прошло. Первый сигнал, который Экко уловил — вспотевшая ладонь Джинкс, не позволявшая ему вымолвить слово, и ее зубы, слишком близко к адамовому яблоку.       Ему сразу же захотелось выкрутить чужие руки, но тело не двигалось. Губы безвольно размыкались перед Джинкс, у Экко не была шанса вырваться из сильной хватки, а тварь напротив упивалась этим односторонним проявлением власти, будто бы ее устраивало происходящее.       Он настороженно взглянул на нее. Воздух дрожащей струей вырвался из груди.       — Жить ему осталось немного, — полуживой и обманчиво приятный голос звучал не читаемо. Док — она ведь так его назвала, верно? — подошёл ещё ближе и засучил рукава. — Поэтому сложно предугадать результаты.       Страшно. Господи, как же ему было страшно. Это все должно быть сном. Нужно проснуться, задержать дыхание, посчитать количество пальцев, все что угодно, лишь бы не слышать столько голосов и не чувствовать нескончаемый поток боли.       —Думаешь, я не замечу пропажу? Ты все должен исправить, пока не стало поздно, — Бензо не замолкал, пока бешеная пена продолжала течь из его рта. Экко не смотрел, отвернулся и закрыл глаза. — Малой, не отводи взгляд, пока я с тобой разговариваю.       Нет. Нет. Нет. Не хочу. Не хочу. Не хочу.       Все тело покрылось потом. Джинкс отпустила его, но Экко чувствовал ее фантомную хватку долгие секунды, минуты, часы. Время исказилось.       — Я же велел тебе подстричься, — лицо старика смягчилось в грустной улыбке. Он потрепал Экко по голове со всей нежностью, которую можно было выразить отцу. Впрочем, боль в его взгляде выражала лишь жалость к сыну.       Как же хотелось обнять, прижаться и оказаться маленьким-маленьким в его руках, как раньше, когда мама хвалила его за изобретение, восхищаясь им.        «Он все схватывает на лету, Вайет».        «А ты у нас смысленыш, Экко».       — Э-э-эй, ко-ро-тыш-ка-а-а. — Паудер тоже была тут, вся в грязи от дорожной пыли.       Лужа крови становилась все больше и больше, и, в конце концов, потекла с кушетки на пол.       Кап-кап.       — П-почему? — Экко задыхался — безысходность его убивала. Он знал, что умирал, медленно и мучительно, пока воспаленный мозг цеплялся за воспоминания, выдавая сумасшедшую фантасмагорию за действительность.       Экко потянулся в попытке избавиться от ремней, несмотря на то что ноги не двигались. Он услышал, как с одной стороны хрустнула ключица, и тут же сорвался на крик, слезы хлынули из глаз. Джинкс снова оказалась рядом, сдерживая его уже двумя руками.       — Не скули! — Прошипела она сквозь зубы. — В Зауне таких мы не терпим.       — Не чувс-ствую… ног. — С ужасом осознал он. — Что вы… со мной сделали?       Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.       — В пилтоверской академии ты будешь слишком выделяться, сынок.       — Дурашка, — Джинкс нависла над ним с высоты своего роста, и, с нескрываемой насмешкой взглянула на него, — все это — твоих рук дело.       Одновременно с ней сказал и отец:       — В таком виде можно только в Зафабричье. — Он подходил все ближе и ближе, в руках можно было заметить шприц. — Туда берут всех. — Экко боролся с зарождающей паникой. — Но ты ведь не такой, как все.       Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.       — Что вы… — Не стоном, шепотом, сбитым, жалким и лихорадочным, —… делаете?       — О, — демон ответил смешком. — Док спасает твою жалкую жизнь.       Паудер направила на него оружие, воскликнув:       — Лучше сдавайся, все равно тебе не победить.       Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап. Кап-кап.       — Сейчас будет больно.       Ладонь прижалась к шее крепче. По позвоночнику прошлась волна.       — Что?.. — Комок его сознания плавился, как плавился стертый чайник в лавке Бензо. — Нет! Нет! — Его десны оголились в мучении. — Не надо!       Джинкс приглаживала его потные волосы к виску, успокаивая, будто животного.       — Тс-с-с, — она гладила его по щекам, вдоль челюсти, двигаясь к пробитому затылку. — Веди себя потише.       — Не надо! Нет! Лучше убить! — Вопил он. — Нет! Умоляю! — Игла вонзилась вплоть.        Убей меня. Убей меня. Убей меня. Убей меня.       — Нет! Нет! Нет! — Пузырьки крови, лопнув, облили все вокруг. — Не надо! Прошу! ЗАЧЕМ?! ПОЖАЛУЙСТА! ОТПУСТИТЕ! НЕ НАДО! 爪ОЛЮ! 卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ卄乇ㄒ!       Он бежал сквозь дождь. Спотыкался и падал.       Вай обещала ему, что вернется вместе с Вандером, а после они обязательно попрощаются и… похоронят Бензо. Они так и не вернулись, прощался и хоронил Бензо Экко один.       Он бежал сквозь дождь. Спотыкался и падал. А потом все заново.

1

      — Доброго утречка-а-а! — Взволнованный голос прозвучал вместе со скрежетом осколков из-под подошвы. Ее приближение лишь сильнее пробуждало скребущуюся ненависть в нем, но та словно не замечала этого, напевая детскую песню себе под нос. — Хотя сейчас уже день, но ведь всем плевать, да?       Она не должна была приходить так часто, вынуждать его выходить из своего укрытия и раздражать одним только присутствием. Однако именно этим занималась Джинкс последние дни, сколько именно он не знал. Время перестало течь — казалось, оно неисправно сломалось, как и он сам.       Смердело.       Заброшенный кабак стал своеобразной ловушкой для тех, кто смел забывать о том, что существовал мир на улице. Здесь нельзя было найти ничего хорошего: только тьма и руины, которые навсегда захватили большую часть зданий в Зауне.       Высокотехнологичные устройства, панели с яркими кнопками, незнакомые дисплеи уже давно были разграблены. Рекламные вывески алкогольных напитков померкли, изуродованные столы и стулья укрылись под слоем пыли и забытых лет, а барная стойка исчезла во тьме, несмотря на жалкие попытки лучей света дотянуться до нее из-под разбитых окон. Иногда можно было услышать, что стены начинали трескаться и издавать механические стоны, пока мрачное отсутствие жизни напоминало о том, что ждало каждого.       — Ау-у, ты где? — Джинкс была слишком медленной, и он знал, что успеет переломать тонкую шею, прежде чем ее обладательница поймет это.       (ㄖ, и к卂к ж乇 бㄚд乇т п卩ият乇н этㄖт 乂卩ㄚ匚т).       Только вот Экко — или то, что от него осталось — никогда себе этого не позволит. Ему приходилось останавливать себя чаще, чем того требовалось, но мышцы несмотря ни на что оставались напряженными, словно в любой момент должны были распружиниться в смертельном рывке.       Тело поддавалось контролю, однако с трудом — жгучая ненависть ослепляла его все чаще и чаще, преследуя его и напоминая о том, что остались только жестокость и насилие — и приходилось считать секунды. Чтобы чем-то занять свои мысли. Чтобы не разбить чужую голову с такой легкостью, как вареное яйцо.       (Бㄖльшㄖ乇 яйцㄖ, н卂пㄖлн乇ннㄖ乇 мㄖзг卂ми и к卩ㄖвью).       Седьмая секунда. Восьмая.       Экко злился и презирал поврежденный мозг за извращённое желание собственноручно выцарапать, вырезать узкие полоски кожи, чтобы ногтями ощутить мягкую и нежную плоть органов, чтобы…       Осознание прожгло грудь.       Нетнетнетнетнет. Он не был тем, в кого его превратили.       Экко больше не узнавал себя в отражении. Теперь перед ним был другой человек или то, что хотело казаться им. Очередная обманка, насмешка перед естественным ходом вещей. Он видел фальш в каждом новом дне, ведь раньше был наполнен надеждой, нынче — лишь безысходностью.       О, вот оно, убогое воплощение смерти, когда еще несколько дней назад он дышал и надеялся, а теперь — он просто остаток плоти.       Даже хуже.       Разлагающаяся органическая материя.       Иногда приходилось прикрывать глаза, чтобы убедиться в реальности происходящего.       После смерти должна была быть пустота, но ее оборвали потоком страданий. Экко не знал, что жизнь возможна после того, как твои органы разорвали на мелкие куски, когда все кости измельчили в порошок, будто бы перед этим пропустив через мясорубку. Он помнил, что это было больно, но ужаснее всего оказалось другое — проснуться.       Экко спасли, а спасать оказалось нечего.       — Я тут тебе подарочек принесла. — Джинкс шумно опустилась на стул. — Разве не интересно?       (爪ㄖжнㄖ ㄚ匚п乇ть 卩卂зд卩ㄖбить 乇乇 кㄖл乇нны乇 ч卂ш乇чки, п乇卩乇д т乇м к卂к п卩ㄖлㄖмить гㄖлㄖвㄚ).       Восемьдесят вторая. Восемьдесят третья.       Одну ногу Джинкс подсунула под себя, пока другая с развязанными шнурками болталась под стойкой. Сидела сгорбившись, положив локти на стол и подпирая подбородок руками. Она была вся свернута и уложена, словно оригами только из плоти и крови.       Джинкс не собиралась подходить ближе к нему, словно чувствовала опасность, что таилась в тени. Несколько раз она пыталась найти какую-то забаву, то перелезала за стойку и изображала из себя суровую барменшу, будто бы в любой момент мог кто-то зайти, то принималась за уборку там, где несколько секунд до этого она наводила хаос — но в результате всех попыток ей так и не удалось найти способа убить время. Это бесило еще больше, чем сама Джинкс.       — Какая ску-ка, — протянула она, возвращаясь на место, — выходи, мне надоело, — и потянулась к кобуре у пояса. — Слышишь?       Одним ловким движением Джинкс вытащила револьвер с красочными гравировками, которые смотрелись на нем как на покрытом татуировками теле. Она всегда была такой эксцентричной? Или это все из-за влияния большого и злого папочки?       Выстрел в тишине заброшки звучал неестественно живо. Пустые бутылки лопались друг за другом, пока стекла разлетались во все стороны. Джинкс окружали мертвые предметы, крошки и осколки, но ее это и не волновало, пока она не осталась с одной единственной пулей. В ее глазах сверкала смесь ужаса и удовлетворения, а на лице играла хитрая улыбка. Ее тонкие искривленные губы — красные-красные. Рот — как прорезь на лице.       И за секунду ее настроение изменилось.       — Оу, неужто мы играем в прятки? — Лицо исказилось в гримасе злобы. — Мы уже не в том возрасте, чтобы таким заниматься. — мурлыкнула она, наклонив голову к рукоятке.       Несло порохом и дымом.       — А я ведь была уверена, что нам с тобой вдвоём будет весело, когда спрячу тебя здесь. — Сверкнула ухмылка. — Думала, будешь встречать меня каждый день, как какая-нибудь собачонка, мило виляя хвостом. — Она нагло выводила на эмоции, играла с динамитной шашкой, которая вот-вот должна была разорвать ее вклочья.       (Лㄚчш乇 ㄖблㄖм卂ть 乇й в匚乇 зㄚбы, чтㄖбы 匚м卂зливㄖ乇 личикㄖ 匚т卂лㄖ мя匚ным ф卂卩ш乇м).       Сто семьдесят пятая. Сто семьдесят шестая.       — Ох, как же я давно мечтала о своей, ведь у Вай она уже имеется. Верно? Как ее там…? Китти? — Невинно обратилась Джинкс в пустоту. — Кэтти? — Покрутилась на стуле и рассмеялась. — Ха! Точно, Кейтлин! Спасибо за подсказку.       Довольно продолжила:       — Слушай, а может тебе ошейник принести, м?       Её взгляд наконец уловил движение: плавное, размеренное и пугающее. Он мог вырвать ей кадык одним четким ударом, даже не суятясь, и Джинкс знала это. На секунду она потянулась к оружию, но притормозила — а почему собственно нет? Ведь это будет куда веселее.       — Я не твоя шавка, — прозвучало свирепо, и Джинкс почти испугалась. Экко заметил, как ее пальцы сжались на револьвере сильнее, потому что она все еще не понимала, где он находится. Он также чувствовал запах ее крови — Джинкс не полностью оправилась после взрыва.       — Ой, прости, забыла, что ты на цепи у Поджигателей. — Раздражение поглощало Экко с каждым новым словом из этого поганого рта. Она не могла так просто напоминать ему о них. — Жалко только, что такой ты им не нужен. — Оно вибрировало в его теле, заставляло задыхаться в нем. — Похоже, я единственная, кто принимает тебя таким, какой ты есть.       Что-то внутри Экко изгибалось и чернело, скручиваясь, словно сгоревшая бумага.       (Или вы卩в卂ть 乇й кишки, з卂匚т卂вив и乂 匚ㄖж卩卂ть, п卩乇жд乇 ч乇м ㄖн卂 з卂乂л乇бн乇т匚я в 匚ㄖб匚тв乇ннㄖм к卩ик乇).       Сто девяносто восьмая. Сто девяносто девятая.       И, как бы Экко не хотелось задохнуться в личном аде, он сдержался. Сдержался, несмотря на бесконечный цикл кошмаров и ужаса, ярости и кровожадности.       — Какой я есть? — Прошипел Экко. Желтые глаза сверкнули ярким огнем. — Посмотри, в кого ты меня превратила.       Она утверждала то, что с ним случилось — это нечто потрясающее.       «Твои глаза, они… они словно выжженные на солнце. Такие озверелые и желчные. Они просто совершенные».       Именно цвет привлекал ее больше всего — неестественные и изуродованные в своей мутации.       «Они ведь должны были стать фиолетовыми, ну, по логике. Может, шиммер влияет и на уровень пигментных клеток, как думаешь, а? Ты случайно там не сдох? Ну да, точно. Наверняка. Или мутировал генетический материал? Ты наверное думаешь, какая мне разница? Да, верно, никакой. Я ведь не биолог, ха, так что к черту это все».       Он ненавидел их больше, чем саму Джинкс.       — Что тебя так беспокоит, не понимаю. — Проворчала она. — Я спасла твою задницу, а ты ещё и не доволен, да тебе не угодишь.       (ㄖн卂 匚дㄖ乂н乇т бы匚т卩乇乇, 乇匚ли п卩ㄖткнㄚть ш乇ю ㄖ匚кㄖлкㄖм).       Двести двенадцатая. Двести тринадцатая.       Джинкс невинно разглядывала его и одновременно бесстыдно пялилась. Она снова ухмыльнулась, прижимаясь голыми ребрами к стойке, словно хотела оказаться ближе. Ее грудь вздымалась, и она медленно передвигалась вперед, оставив позади себя револьвер, будто бы таким образом показывала свою беззащитность. И она хотела его этим наебать?       Пусть только попробует подойти, и Экко не будет себя сдерживать.       — И это ты называешь спасением? — Он показался полностью, уже не скрываясь, и теперь Джинкс рассматривала то, что под его кожей противоестественно извивались и пульсировали вены, словно опарыши. Черные как смоль. — Ты превратила меня в монстра.       Кости и суставы его треснули, издавая нечеловеческий звук. Каждый зуб, сверкавший в пасти, говорил о невыносимом голоде; черты лица — о ненасытности, а глаза — о бездушии. И как такую тварь могли принять Поджигатели?       — Ну ты чего, — оскалилась Джинкс, восхищённо наблюдая за каждым движением Экко. — Мне нравятся монстры, — призналась она, едва удерживаясь на стуле. Ее револьвер оставался у стойки без внимания. — Особенно такие невинные.       — Что ты несёшь? —Презрение клокотало у Экко внутри.       — Всего лишь моё наблюдение. — Продолжила Джинкс. — Ты всегда пах чернилами вперемешку с пылью раскаленных дорог Зауна. В любое время суток, независимо от обстоятельств. Твои волосы и кожа никогда не пропитывалась кровью, которую невозможно было бы смыть. — Короткая пауза, а после сожалеющее, долбящее изломанностью: — Мальчик-спасатель ни разу не убивал. Разве это нельзя назвать невинностью?       Жгучее омерзение прорвало его защиту, проникло в слизистую. Всюду, куда могло дотянуться, оно растравляло его горло, распространяясь на языке. Скатывалось в неприятную вязкую массу, пропитывая легкие, и отражалось в каждом его слове:       — Ты меня не знаешь.       Джинкс была не права — он помнил, как с ужасом смотрел на свои руки и блевал желчью при опознании одного из мальчишек, который раскрошил себе череп по указке самого Экко. Как после накатывали слезы, сдерживать которые был не в силах, как растирал лицо мокрыми ладонями и задыхался, как постепенно немели его конечности так, что он едва мог двигаться, улавливая нотки панических атак. Может, это они и были — не с чем сравнивать.       Да, он никогда не убивал самолично, но в каждой смерти Поджигателя вина была на нем. Раньше, когда он просыпался, казалось, все тело, одежда и простынь — хлюпали и чавкали, переполненные кровью невинных, что последовали за ним. Сейчас снов не было, но вина продолжала выедать его изнутри.       Поджигатели были частью Экко, но теперь его не существовало. Остались только голые кости, что срослись друг с другом, и продолжились в суставах, мышцах и сухожилиях. Он должен бы вернуться к ним, но Экко… тот Экко которого они знали, был мертв. И его, наверняка, уже похоронили. Он не мог показаться им… Нет, ни в коем случае.       Джинкс — единственный человек, который знал о его существовании. Больше никто.       — Может быть, но кому какое дело? — спросила Джинкс. — Важно лишь то, что сегодня мы празднуем твоё день рождения! — хрипло рассмеявшись, она продолжила: — точнее твоё второе день рождения. Ха-ха, я даже завидую тебе.       Она подвинула через стол подарок, который вытащила из сумки. На маленькой коробке не было никаких ярких цветов, вместо этого она была покрыта грязно-белой бумагой, которая казалась старой и изношенной. На поверхности Экко заметил несколько пятен, словно кто-то уже пытался ее разобрать, но безуспешно.       Края коробки были замотаны бордовой лентой, похожей на окровавленную бинтовку, а шнурок, обвязанный вокруг подарка, был также темного цвета и казался каким-то неестественно тонким и хрупким.       За несколько метров Экко чувствовал запах, исходящий изнутри: металлический и вяжущий, словно внутри коробки находилось что-то неестественное, из другого мира или из кошмаров.       — Что там?       — Сюрприз, — невинно ответила Джинкс, пожимая плечами.       (ㄒ卂м вы卩в卂нны乇 языки и зㄚбы, п乇卩乇мㄖлㄖты乇 в к卂шㄚ).       Триста шес…       Беззвучный, пронизывающий кожу, отвратительный шепот отвлек.       (Пㄚ匚ть ㄖн卂 з卂дㄖ乂н乇т匚я ㄖт живㄖтнㄖгㄖ ㄚж卂匚卂, ㄖт чㄚв匚—)       Триста…       (—匚тв卂 匚卂мㄖ匚ㄖ乂卩卂н乇ния, кㄖтㄖ卩ㄖ乇 н卂б卂тㄖм тв乇卩—)       Три…       (— дит бㄖл乇зн乇ннㄖ в ви匚к卂乂, чтㄖ ㄖн卂 匚кㄖ卩ㄖ 匚дㄖ乂н乇т)       Злость расползалась по грудной клетке, стекала вниз, к животу, вокруг пупка, и дальше-дальше-дальше.       (Эт卂 м卩卂зь з卂匚лㄚжил卂 匚м乇卩ть).       Внутренний голос пленял, околдовывал. Это пугало. И Экко пришел в себя, резко скинув коробку со стойки.       — И что на этот раз? — раздражённо спросила Джинкс.       Его выворачивало наизнанку.       (У乂ㄖди. У乂ㄖди. У乂ㄖди).       — Уходи.       — Я могу в любой момент убить тебя, Экко. Не зли меня.       В голове быстро сменялись образы искаженного лица Джинкс, ручейки крови, медленно скользящие от носа к отечным губам. Перед глазами только тьма и извращенное ощущение своего тела, разума и поступков.       — Не можешь.       Она фыркнула.       — Да ну?       Джинкс уверенно наставила оружие на безразличные желтые глаза, которые не вызывали в ней ни капли страха. Это почти игра: она смотрела прямо на Экко в ожидании его реакции. Не весело, когда он так легко сдается, да?       Прицелилась за секунду, прежде чем ее палец легким движением нажал на курок.       Звук выстрела разорвал воздух.        Экко среагировал настолько быстро, что успел увернуться до того, как мозги должны были растечься по стенам. Внезапное движение его тела заставило отступить Джинкс, ошеломленную его скоростью.       Последняя пуля была потрачена зря.       Джинкс прокляла свою неудачу, но не смогла сдержать безумное веселье, разразившись сумасшедшим смехом. Она неторопливо хлопала в ладоши, пока ее заразительный смех отражался от стен. В этом зрелище было что-то ужасающее, что-то, что поджигало в нем волну адреналина и возбуждения, заполняя его жилы и выворачивая его.       Взяв свои вещи, Джинкс медленно спустилась со стула, ощутив победу. Ее лицо светилось одновременно радостью и опасностью, словно она была готова броситься в самую гущу сражения без страха и колебаний.       — В следующий раз, — она улыбнулась так, что вот-вот лопнули бы губы, — буду стрелять исподтишка. — Напряженная атмосфера осталась за ее спиной, когда она закрыла за собой дверь, оставляя Экко одного.       Стало легче. Намного.       И как же тихо…       Хорошо.       Мысли больше не сбивались в комок гнева.       Да, даже слишком хорошо.       Лишь спустя время взгляд сфокусировался на растоптанной обёрточной бумаге, когда из-под коробки медленно покатился глаз. Гладкий, как еще не лопнувший мыльный пузырь. И цвета кос Джинкс, что плетутся следом в кошмарах.       Смех, вырвался наружу надрывным кашлем сквозь сжатые зубы.       Ну, конечно. Не глаз.       Всего лишь хекстек.       Всего лишь чертов хекстек, за которым охотится весь Пилтовер .