Провожая тебя на бой

      Хотелось кричать.       Слёзы кусали изнанку её лица, будто рой злых пчёл. Она должна держаться. Должна. Солнце светило с небес, воины и слуги во дворе перед Золотым чертогом улыбались и кланялись ей. Она должна держаться. Белая дева Рохана улыбалась в ответ, а на месте сердца набухала ноющая пустота. Она будто проваливалась в бездну, и одновременно сама была бездной. Держаться.       Разве не было так всегда? Разве не приучали её к этому с детства? Мужчины уходят на войну, а женщины должны ждать их дома. Тьма наползала с запада, чёрные легионы орков и дикарей грозили заполонить Рохан, превратить Золотой чертог в выгоревший остов… забрать всех, кого она любила. Она остановилась, оперевшись рукой на шершавую деревянную стену, крепко зажмурилась. Нет. Она упрямо мотнула головой. Они не заберут его. Они не заберут его. Они не заберут его.       Родители умерли, когда Эовин была совсем маленькой. Её и брата взял на воспитание дядя Теоден, король Рохана. Девочка жила бок о бок с двумя парнями — братом и кузеном, наследником Рохана Теодредом. Всегда они были вместе: вместе ели и пили, вместе охотились, вместе путешествовали. И по мере того, как из девочки Эовин превращалась в женщину, всё чаще ловила она себя на том, что думает о пригожем королевиче Теодреде, и всё чаще ловила на себе взгляд его улыбчивых глаз.       Кем была она? Сиротой, бесприданницей, живущей на милости дяди под его кровом. Эомер мог завоевать себе имя и почёт, служа государю своим мечом и своим копьём, а на что годилась Эовин? Улыбаться гостям Золотого чертога, подавать им хлеб и соль? Даже стряпня её никуда не годилась. Теодред смеха ради начал учить её сражаться мечом, но брат увидел и запретил.       «Я видел войну, Эовин», сказал Эомер тогда, держа её маленькие ручки в своих больших жёстких ладонях, «и на ней нет места женщинам. Я ни за что не позволю, чтоб ты прошла через то, через что проходил я». Брат нежно поцеловал её в лоб и ушёл. «Зануда», протянул тогда Теодред, проходя мимо неё, и подмигнул. Эовин засмеялась. Теодред всегда заставлял её смеяться.       А теперь он уходил. Уходил на войну, на бой, где его могли убить, и сердце Эовин болело, словно пронзённое стрелой. Бояться и надеяться — что ещё ей оставалось делать?       Сзади послышался шорох, тихий, шаркающий шаг. Эовин судорожно обернулась, нахмурилась.       Она зашла за задний конец дворца, в закуток, где никто не мог её видеть. Видимо, этим и воспользовался нежеланный гость, что теперь нарушил её уединение.       — Что тебе нужно, Грима? — процедила она сквозь зубы.       Пришлось приложить усилие, чтоб лицо её не исказилось в гримасе отвращения — как и всегда, когда Эовин пересекалась с советником короля. Грима был тщедушным, сутулым человеком в чёрной робе, с жидкими чёрными волосами и мертвенно-бледной кожей, делающей его похожей на снулую рыбину. Но ладно бы внешность его была неказистой — мало ли кому не повезло — сама личность королевского советника будто бы источала гной каждый раз, когда он проходил мимо. С годами Грима завоёвывал всё больше власти при дворе, строя козни и нашёптывая наветы в ухо короля, и чем хуже становилось здоровье Теодена, тем больше он им верил. Не один человек потерял титулы, имущество и даже жизнь, потому что пришёлся не по вкусу Гриме. В последнее время он дошёл до того, что в открытую пытался стравливать Эомера и Теодреда, и ни у кого не было власти и хитрости, чтоб прекратить его интриги. В лицо его величали Гримой, но за спиной называли Гнилоустом.       Но для Эовин самым мерзким в Гриме было даже не это.       — Почему я вижу слёзы в твоих прекрасных глазах, Эовин? — проворковал он.       Эовин непроизвольно шмыгнула носом, вытерла глаза. Обозлившись на саму себя, отвернулась.       — Тебе кажется, Грима.       — О, милая Эовин, — проскрежетал за спиной его голос, — Ты боишься за воина, что завтра на рассвете уходит на бой!       Она промолчала, надеясь, что Гриме надоест, и он просто уйдёт. Но королевский советник не закончил с ней.       — Это ведь неразумно, — Эовин услышала шаркающие шаги, приближающиеся к ней. Теперь голос Гримы звучал прямо за её спиной, — Женщинам нравятся воины, но они так ненадёжны! Что ни день, он может погибнуть в какой-нибудь бессмысленной стычке. Мудрая женщина должна ценить другие вещи в мужчине: например, ум, политическое чутьё…       Эовин резко развернулась, заставив Гриму испуганно шарахнуться от неё.       — Не подходи ко мне!       Холодная мокрая ручка Гримы уцепилась за её запястье.       — Эовин, подумай, мы могли бы…       — Ты забываешься! — рыкнула она, вырывая руку. Грима отскочил как ошпаренный и вжался в стену.       В голове Эовин били яростные барабаны. Развернувшись, она решительно пошла прочь.       — Эовин! — простонал Грима ей вослед, но она не обернулась.       Она знала, что должна делать.       Эовин нашла Теодреда на нижнем дворе. Воины Рохана упражнялись в боевом ремесле, готовились к походу. Бряцали мечи, кольчуги и чешуйчатые доспехи, скрипели деревянные повозки, и белый конь, волнуемый ветром, бежал по зелёному полю боевого стяга, точно живой. Эовин вздрогнула, будто дыхнуло морозом. Завтра они выступают на бой, в пасть смерти. Невыносимо было думать об этом. Не в первый раз Теодред уходил биться с орками Мордора, уруками Изенгарда, дикарями Дунленда, но тогда… тогда было не так. Тогда не было этого жуткого ощущения, будто душа разрывается на куски. «Не уходи!», мысленно взмолилась она, найдя глазами его облитый солнцем плечистый силуэт. Но он, конечно же, не услышал.       Теодред был высок, строен как копьё и могуч как бык. Грудь его вздымалась колесом, мужественный подбородок всегда был гладко выбрит, а васильковые глаза смотрели весело и никогда не знали сомнения. Этим вечером королевич был одет в зелёную рубаху, пропитавшуюся потом от воинских упражнений, белые штаны и красные сафьяновые сапоги. Золотые кудри его трепал стылый ветер, но ему не было холодно.       Увидев Эовин, Теодред улыбнулся радостной улыбкой, от которой у неё растаяло сердце, и помахал рукой. Быстрым шагом он подошёл к кузине, заключил в свои медвежьи объятия. В её груди колотился молот, и Теодред почувствовал это.       — Эовин, всё в порядке? — спросил королевич, бережно держа девушку за плечи, пока она улыбалась во весь рот как дура. Улыбалась, хотя дрожала, как осиновый лист — потому что не могла не улыбаться, глядя на него.       — Не уходи! — выдохнула Эовин, и тут же разозлилась на себя за то, что голос её звучал как кошачий писк.       Теодред усмехнулся и покачал головой.       — Милая Эовин, ты страшишься Сарумана, и это объяснимо. Но именно поэтому я и должен выступить в поход. Если его армия перейдёт реку, она сможет беспрепятственно атаковать Рохан. Мы не можем этого допустить.       «Я страшусь не Сарумана», думала она, глядя в его чудесные синие глаза, «Пустоты я страшусь. Одиночества. Я страшусь отсутствия тебя.»       — У мена дурное предчувствие, — прошептала Эовин, и снова она звучала глупо и жалко, будто маленькая девочка.       Теодред улыбнулся ободряюще. Шутливо взял её за подбородок, приподнял.       — Я не говорю, что ты не права, Эовин. Я могу погибнуть. Но я наследник престола. У меня есть долг перед своей землёй. Перед своим народом. Перед своим отцом. Нельзя позволять страху помешать тебе исполнить то, что должно. Я вернусь домой, Эовин, обещаю.       Нельзя позволять страху помешать тебе исполнить то, что должно. Эовин глубоко вздохнула. Теодред прав, о, он так прав! Долой страх!       Тут она и призналась ему во всём.       Слова лились из неё дождём после долгой засухи. Теодред слушал, не перебивая. Терпеливо, возвышаясь над ней будто скала. Ветер играл в его волосах.       — Я твоя, королевич, — Эовин зажмурилась, будто свет этого мира стал нестерпимо ярок для неё. «Спаси меня от пустоты. Спаси меня от пустоты».       Теодред прижал девушку к своей груди.       Он был большим, сильным, тёплым. Его тело пахло лошадьми, прогорклым потом, просмоленной древесиной. Она вжалась в него поглубже, утопила нос в грубой ткани его плаща. Его руки нежно поглаживали её спину.       — Я тоже люблю тебя, Эовин, — прошептал Теодред ей в ухо, и от этого шёпота её будто обдало жаром. Девушка почувствовала, как на её глазах набухают слёзы.       Руки царевича опустились вниз, туда, куда раньше не позволяли себе забираться. Эовин вздрогнула от неожиданности, но не отстранилась. Вместо этого она положила свою маленькую руку на его большую и грубую ладонь, сжала. Дыхание Теодреда над её ухом было громким и частым, а через одежду она ощущала, как колотится его сердце. Подняв взор, Эовин увидела в его глазах то, чего раньше никогда не подмечала: голод, животный голод. Эовин вздрогнула, осознав, что это был голод до её тела. Пересилив себя, она не отвела глаз. Девушке казалось, что если она отвернётся, королевич пропадёт, исчезнет навсегда, и тогда свет в мире потухнет.       — Я хочу тебя, Эовин, я так хочу тебя, — рука Теодреда жадно стиснула её ягодицу, — Позволь мне придти к тебе сегодня ночью… Попрощаться как следует.       Эовин опустила глаза, чувствуя, как румянец заливает её лицо, опускается вниз по горлу.       — Но мы же… Мы же не женаты, королевич, — выдавила она.       Теодред осторожно взял её руки в свои большие лапищи, поцеловал её пальцы.       — Больше всего на свете я желал бы взять тебя в жёны, Белая дева Рохана. Но завтра я ухожу на битву, и времени для королевской свадьбы не остаётся. Как знать, может, я уже не вернусь…       Эовин чувствовала, что дрожит, но ничего не могла с этим поделать. Тело перестало слушаться. Крупные жгучие слёзы вырвались наружу помимо её воли, потекли по щекам. Ей было стыдно, что она выглядит слабой и глупой перед Теодредом, но вместе с тем её снова захлестнул страх — страх потерять его, страх остаться в одиночестве. Эовин подняла на него глупые, покрасневшие, зарёванные глаза.       — Ты будешь нежным? — спросила она тихо-тихо, — Пожалуйста, будь нежным.       Теодред мягко улыбнулся, и от этой улыбки волна радости прокатилась по её телу до самых кончиков пальцев. Он взял её подбородок тремя уверенными пальцами, запечатлел на её лбу поцелуй.       — Приходи, когда все уснут, — прошептал королевич.       Затем он ушёл, оставляя её в одиночестве.       Эовин ворочалась на кровати, терзаемая тревогой. Она боялась заснуть, но вместе с тем… вместе с тем какая-то предательская часть её хотела заснуть, проспать необходимость действовать, необходимость решаться. Она знала, что если поступит так, королевич Теодред не будет её стыдить. Попрощается с ней утром, как ни в чём ни бывало. Как кузен с кузиной. А после войны он подберёт себе подругу по нраву, ведь не единственная она красавица в Рохане…       Эовин резко села. Грудь её тяжело вздымалась, сердце бешено колотилось. Теодред… найдёт другую! И найдёт, непременно найдёт! Кому сдалась она, бесприданница? Перед внутренним взором её возникла бледная физиономия Гримы Гнилоуста, глаза со сладострастно приопущенными веками. Эовин вздрогнула.       В общей зале спали воины. Эовин застыла, вжавшись в стену. Некоторое время наблюдала за ними. Если хоть кто-то заметит, как она крадётся в спальню королевича посреди ночи… Эовин почувствовала, что краснеет. Нет, она умрёт от стыда!       Всё было спокойно. Воины ворочались, бормотали во сне, кто-то храпел. Эовин выдохнула, как можно более бесшумно. Чуть не сползла по стене. «Всё ещё можно повернуть назад», пронеслась мысль, «Сделать вид, что ничего этого не было. И ничего не будет».       Эовин решительно встала и пошла вперёд, осторожно ступая меж воинами. Раз она чуть не наступила на перевязь с мечом, и душа у неё ушла в пятки. Осторожно перенеся свой вес на стоящую ногу, девушка поставила другую рядом. Медленно вдохнула, выдохнула. И продолжила путь.       Эовин приоткрыла дверь в спальню королевича, осторожно придерживая её, чтоб обошлось без скрипа. Теодред не спал. Она сразу заметила жёлтый огонёк свечи, горящий на прикроватном столике. Эовин приоткрыла дверь пошире и проскользнула внутрь.       Теодред сидел на кровати в одной длинной ночной рубахе. Увидев Эовин, он улыбнулся.       — Я ждал тебя, милая.       Милая. Слово растеклось мёдом внутри неё. Внезапно это стало значить так много: быть для кого-то милой.       Она прикрыла дверь.       — Ч-что я должна делать?       — Иди сюда, ко мне. Сядь. Клянусь Эорлом, ты вся дрожишь!       Теодред обнял её. Его руки гладили спину Эовин, пока она беззвучно рыдала ему в грудь.       — Не бойся. Будет немножко больно, но в первый раз всегда больно.       — Ты… уже делал это с другими, да? — спросила она, подняв на него заплаканные глаза.       Эта мысль уколола. Представлять, что у Теодреда была другая женщина, было неприятно и больно. Но вместо ответа королевич поцеловал её, и она забыла обо всём на свете.       — Начнём? — спросил он немного погодя.       Эовин подняла на него глаза, стараясь изгнать страх из своего взгляда. Кивнула. Теодред встал с кровати.       — Тебе нужно лечь, Эовин.       — Как? — спросила она, боясь что-нибудь испортить.       Теодред мягко улыбнулся.       — На спину, — он протянул руку к свече и двумя пальцами погасил её. Наступила почти полная темнота.       Эовин легла. Тело плохо слушалось, будто одеревенело. Она выдохнула, постаралась расслабиться.       — Закрой глаза.       Она послушалась. Из общего чертога доносился приглушённый храп, через окно доносилось пение сверчков да редкие крики из города. Эовин почувствовала, как Теодред забрался на неё. Его рубаха исчезла, и великолепный вид его груди и живота закрыл собой весь мир. Спокойные, уверенные руки королевича дотронулись до её лица, соскользнули вниз по шее, очертили плечи. На душе стало легче, на какое-то мгновение Эовин даже смела надеяться, что ничего не будет. Что Теодред просто приласкает её и отпустит к себе. Он ведь был таким нежным!       От охватившего её прилива чувств Эовин испустила вздох, и сама испугалась от того, каким он вышел шумным. Она открыла глаза. Теодред нависал над ней, лунный свет блестел в его глазах. Он протянул руку, отвёл со лба Эовин непослушный локон, затем наклонился. Его губы накрыли её губы, и Эовин ответила на поцелуй. Неумело, но страстно — так, как умела. Было очень неловко, и Эовин не могла отогнать мысль о том, как глупо и неправильно она это делает.       Наконец, Теодред отстранился. Эовин почувствовала, как мужчина медленно поднимает подол её рубахи, обнажая бёдра. Чуть не вздрогнула от неожиданности, почувствовав прикосновение его пальцев между бёдер — прямо там. Теодред едва слышно присвистнул.       — Эовин, да ты мокрая!       Она уставилась на него расширившимися от страха глазами. Ну неужели она, сама того не зная, всё испортила? Глупая, глупая!       — И-и ч-что теперь д-делать? — выговорила Эовин, замирая от страха.       — Так это же хорошо, милая! — рассмеялся Теодред, — Значит, всё пойдёт легче.       Теперь Эовин разозлилась на себя за свой глупый страх. Ну что за дура! Не ровен час, у Теодреда кончится терпение, и он прогонит её.       — Извини, — её голос звучал жалко.       — Всё в порядке. Тебе просто нужно расслабиться. Я всё сделаю. Готова?       «Нет», подумала Эовин.       — Да, — сказала она вслух.       Теодред снова накрыл её собой. Он раздвинул ноги Эовин, расположил их, как было удобно ему.       Затем она почувствовала боль.       Эовин стиснула зубы, чтоб не переполошить весь чертог внезапным криком. Она чувствовала внутри себя что-то большое, причиняющее боль каждым движением. Она позволила себе испустить стон, медленно и осторожно, будто выпуская воздух из надутого бурдюка.       — Больно? — спросил Теодред с участием в голосе.       — Ага, — она кивнула.       — Милая, — его ладонь покрыла её щёку, — Хорошая моя. Это скоро пройдёт. Постарайся расслабиться. Сейчас я вытащу, хорошо?       Эовин кивнула и закусила губу. Последовал ещё один болезненный миг. Теодред вышел из неё, но боль не отступила. Девушка вздрогнула.       — На, выпей, — Теодред протянул ей деревянную кружку, — Надо было дать тебе раньше.       Это было вино. Эовин поперхнулась, но втиснула в себя ещё несколько глотков. Внизу у неё всё болело, а голова гудела. Под ягодицами было липко и мокро. Опустив взгляд, Эовин увидела кровь, струящуюся по её бёдрам. На матрасе под ней растекалось тёмное пятно.       — Извини, — Эовин закусила губу, — Я испортила тебе кровать.       Теодред погладил её по голове, будто ребёнка.       — Всё в порядке, не беспокойся об этом. Давай, сделай ещё глоток. Вот так. Хорошо. Продолжим?       При мысли о том, что в ней снова окажется эта штука, Эовин внутренне сжалась. Она медленно выдохнула, затем допила вино одним глотком.       — Если ты этого хочешь.       Было по-прежнему больно, хоть и не так сильно. Вино сделало своё дело. Эовин лежала на спине, пытаясь расслабиться и ни о чём не думать. Кровать скрипела, под её седалищем было неприятно-мокро, но, по крайней мере, Эовин больше не казалось, что Теодред разорвёт её изнутри.       Мужчина прервался, привлёк её к себе и поцеловал. Эовин раскрыла губы ему навстречу, впилась в него. Страх и скованность исчезли. Целовать Теодреда было необычайно волнительно, прикосновения его губ отдавались сладостной истомой в её теле. Теодред накрыл затылок Эовин своей уверенной ладонью, поворачивая её голову туда и сюда, направляя её — и Эовин была рада подчиняться его воле. Внизу всё ещё болело, но теперь к этой боли примешалось нечто сладко-ноющее, будто её тело скучало по Теодреду, требовало его в себе. Эовин обвила его шею руками, прильнула к нему всем телом.       — Продолжим, — прошептала она ему на ухо.       Теодред улыбнулся.       — Сейчас мы попробуем кое-что новенькое.       Он поставил Эовин на четвереньки прямо на кровати. Волосы падали ей на лицо, и почему-то всё это казалось ей очень смешным. Девушка услышала собственное хихиканье, сменившееся стоном, когда могучая лапища Теодреда шлёпнула её по ягодицам. Затем он шлёпнул Эовин ещё раз, и ещё, и почему-то ей это нравилось, хоть и отдавалось болью между ног. Затем она почувствовала его пальцы в себе, скользящие туда-сюда. Всё это было очень грязно и очень странно, и вчерашняя Эовин определённо ужаснулась бы, но нынешняя Эовин хотела лишь ещё, ещё. Кажется, Теодред задевал какое-то место внутри, и когда он это делал, девушке хотелось кричать от восторга. Никогда бы она не подумала, что на этом свете может быть так хорошо!       Теодред хмыкнул, раздвинул её ягодицы обеими руками. Эовин поняла, что сейчас будет, и постаралась расслабиться. Кажется, на этот раз получилось лучше. По крайней мере, боль была куда менее сильной.       Каждый толчок посылал по всему её телу волны агонии пополам с наслаждением. Теодред начал медленно, плавно, затем его проникновения стали более сильными и грубыми. Эовин судорожно ловила воздух ртом. Стоны стало трудно сдерживать, и не только ей. Позади себя Эовин слышала тяжёлое дыхание Теодреда.       — Как… же… хорошо-о-о-о!.. — выдыхал королевич, вколачиваясь в неё.       Пальцы Эовин стиснули простыню.       Теодред ускорился. Одна его рука стиснула ягодицу Эовин, на другую он намотал её светлые волосы, потянул на себя. Эовин ойкнула.       — Что ты делаешь?       — Всё в порядке, милая Эовин, — он наклонился к её уху, накрывая её тоненькое гибкое тело своим, большим и сильным, — всё в порядке.       — Не дёргай так резко, прошу.       Теодред ослабил хватку, но волос не отпустил. Теперь они были намотаны на его ладонь во всю длину, до самой головы.       Теодред вколачивался в бёдра кузины с бешеным упоением, будто спешил куда-то. Теперь его свободная рука перехватила Эовин под животом. Губами королевич нашёл шею девушки, прильнул к ней. В голове Эовин бушевала буря. Ей казалось, что крыша сейчас рухнет на них обоих, что все люди во дворце переполошатся и ринутся в их комнату. Всё равно. Теодред был на ней, Теодред был в ней, и Теодред был её миром. Она почувствовала, как плоть королевича внутри неё задёргалась, будто живая, и затем…       Теодред отпустил её, и Эовин рухнула на кровать, измождённая. Что-то хлюпало внутри неё, что-то густое и тёплое. Эовин чувствовала, как оно вытекает из неё вместе с кровью. Всё её тело было покрыто липким чесучим потом, а в горле до боли пересохло. Весь восторг пропал, будто улетучился. Чувство было гадкое, будто она вся извалялась в грязи, пропиталась ей насквозь, и никогда уже не станет чистой.       Теодред рухнул на кровать рядом с ней, разметав по подушке свои длинные светлые волосы. Его могучая мускулистая грудь медленно вздымалась, блестела каплями пота в свете луны, будто серебряная гондорская статуэтка. Его зубы засияли белизной, стоило ему улыбнуться.       — Ох, вот это было славно, соловушка моя. Это было… Эй, ты плачешь!       Королевич привлёк Эовин к себе. Сильные уверенные руки, руки воина, обвили её каменным коконом, крепко прижали к его груди. Эовин рыдала, рыдала, не сдерживая слёз. В голове у ней бушевал ураган чувств, грудь будто разрывало изнутри. Она сама не знала, что с ней происходит.       — Не бросай меня… Никогда не бросай, королевич! Обещай, что не бросишь, что мы будем вместе! Не… не бросишь же? — Эовин взглянула ему в глаза с надеждой человека, безвозвратно себя погубившего, цепляющегося за край бездны.       — Полно, полно, милая, — королевич нежно гладил её волосы, непоправимо спутанные, — Ну хватит плакать. Всё в порядке. Я здесь.       — Обещай… — её слова стали слабо различимы даже для неё самой, — Обещай…       — Надо бы смочить простыню в воде да обтереть тебя, да уже и обратно надо отправляться. Не ровен час, хватятся…       Эовин стояла у резного крыльца Золотого чертога, в лучах утреннего солнца. Теодред, в шлеме, в плаще, верхом на белоснежном скакуне, отсалютовал ей копьём в последний раз, круто развернул коня и помчался вниз по холму. Стяги воинов Рохана уже плескались на ветру за городскими стенами, гордые зелёные полотнища с белым скакуном. Сейчас они тронутся в путь, растают в утреннем мареве, и вместе с ними растает Теодред.       Эовин отвела глаза, сдерживая слёзы. Взгляд скользнул по группе придворных, что вышли провожать наследника престола. Короля Теодена не было среди них — слишком ослаблен был её дядя недугом, поразившим и тело, и разум. Зато, конечно же, был Грима Гнилоуст, сутулящийся в своей чёрной накидке. Он глядел прямо на Эовин, скривив губы в скользкой сладенькой улыбочке. Эовин отдёрнула взгляд, не пытаясь скрыть своё презрение.       Теодред уходил на бой, окружённый смехом и песнями боевых товарищей. Уходил, оставля Эовин боль, одиночество, и черную пустоту в душе. Уходил на запад, в сторону мрачного пристанища Сарумана, к бродам на реке Изен.       На смерть.