Зависимость

      Он чувствовал себя проституткой.       Пожалуй, иначе описать свои чувства он не мог. Приличный юноша из бедной семьи, едва-едва прошедший в базовый медицинский колледж. Конкуренции не было, ведь никому особо не хотелось трудиться на разгорающейся войне, но Каин хотел, искренне хотел. Из-за пенсии, из-за всех льгот. Денег у них с матерью почти не было, и чудом было то, что он-таки сумел сдать все экзамены и пройти на бесплатное обучение.       Матери он сперва отсылал добрую половину стипендии, а после стал оставлять себе какие-то сущие гроши, лишь бы с матушкой все хорошо было.       Вскоре денег стало катастрофически не хватать. Первую неделю было терпимо — выручали новоявленные товарищи, но Каин не хотел их нагружать и питаться за их счет. Питание в столовой он прекратил оплачивать, даже закатил небольшую истерику, когда друзья хотели сделать это за него, но быстро сдались; с неудовольствием поняли, что бедность нельзя упоминать и ворошить, это как огромный комплекс вроде лишнего веса или кривых ног. Так прошло три недели.       Потом Каин понял, что еще неделю такого существования банально не выдержит. Смеяться стало больнее, голод царапал горло и желудок, кисти сделались слабыми, а преподаватели все чаще начали коситься на него. Всегда добрый историк даже подозвал его к себе и спросил, не преследуют ли Каина какие-то проблемы. Вместо ответа Каин потерял сознание — благо, друзья толпились у дверей и сумели привести его в чувство. Диагноз даже не начавшие работу медики поставили тут же.       Голодный обморок.       Каин тогда расхохотался — нервно, но весело, так весело, что закашлялся.       Это была уже истерика.       Уже в комнате истерика переросла в стыд, когда Каина заставили есть. Стыд перетек в слезы, и даже теплые слова, мягкие улыбки не помогли; не спасли даже резкие бурчания и редкие, волнующиеся крики. Разного рода забота только распаляла жгучее смущение, засевшее кровожадной тварью где-то под ребрами.       Каин пообещал найти работу и хорошо питаться.              Связи были у всех, связи создавали паутину, в которую однажды вляпаешься — и вечно будешь видеть иной мир, скрывающийся за дверьми, которые только этой паутиной и открываются.       Каин прополз по паутинке и запутался в ней.       Сейчас он чувствовал себя проституткой. Опущенным уродом. Отчего-то было смешно.       Хотя чего смешного в том, что он стоит в какой-то каморке перед бесстрастными мужчинами и женщинами, демонстрируя во всех красе свое голое тело?       «Чего лыбишься?» «Да так… Репетирую уже». Эта неловкая и нервная шутка заставила одну из женщин невнятно, весело хрюкнуть. Хоть кому-то Каин уже нравится.       «Наклонись, раздвинь ноги».       Наклонись.       Раздвинь ноги.       Зарой к хуям свою гордость, которая сдохла еще тогда, когда ты решился на все это.       Каин, сглотнув и явственно осознав, что на все конечности напал тремор, послушался. Щеки зажглись румянцем, но какое-то неуместное самодовольство чуть успокоило разум: хорошо, что растяжка у Каина была. Не гимнастическая, разумеется, но кончиками пальцев до пола достать мог. Да и умыться основательно догадался. Умничка, блять.       «Сосать умеешь?»       Каин выдохнул, его замутило.       «Откуда ж ему уметь, ты посмотри, сколько ему».       «Ладно, научится. Сойдет. Встань».       Встал прямо перед ними. В чем мать родила.       А что бы сказала мама, Каин?       Каин сжал локоть. Прикрываться он посчитал глупостью. Буравил взглядом дальнюю кирпичную стену, затерявшуюся во мраке. Только над его головой горела газовая лампа. Он будущий медик. Нужно уже сейчас учиться хладнокровию.       Чужие взгляды пожирали.       «Мордашка хороша, но в талии уж больно широк».       «Нормальный он, обычный паренек. Ты посмотри, какой худющий, низенький. Ради денег сюда пришел, да?»       Прозвучало из уст женщины, которую он недавно рассмешил. Прозвучало сочувствующе.       Каин кивнул.       Мужчина сдался, закатил глаза:       «Отлично, ты принят. Одевайся. На выходе заполнишь документы, получишь график работы. Перед приходом сюда ставь клизму, много не жри. И побрейся».       Каин запоминал это все, прокручивал в голове, пока одевался, а сам пытался не улыбаться идиотом.       Принят, ура! Будущий медик подрабатывает проституткой! Чудо из чудес!       Дальше было как-то проще. Поначалу Каин опасался, что все его одногруппники будут в курсе, но все было, как прежде. Друзья на новость о его новой работе отреагировали теплыми, вымученными улыбками, и Каин поклялся, что теперь будет нормально питаться.       И правда — кости вскоре прекратили выпирать, позвоночник — топорщиться, как иглы дикобраза.       Клизма в общем-то была необязательна. За всю неделю работы — а платили ему за каждый день — Каина сняли лишь пару человек, оба были мужчинами и оба не могли похвастаться набитым кошельком.       Вся работа Каина, начинающаяся в девять и заканчивающаяся в пол первого, заключалась в том, чтобы лавировать меж столами, разнося закуски и алкоголь, иногда терпеть мерзкие прикосновения и фразы, елейно на них улыбаться и смиряться с одеждой: ему давали то платье и каблуки, то какие-то шелка и браслеты на лодыжки (надо сказать, брить приходилось вообще все тело). Парней здесь было не так много, а на небольшой сцене, вдававшейся в зал, трудились девушки. Одетые, полуголые и совсем без одежды. Изредка Каин любовался ими, грустно понимая, что они такие же, как и он — молодые и отчаявшиеся. Макияж начинал жечь глаза.       С первым клиентом Каину было страшно, но тот всего лишь попросил ублажить его рукою. Ничего такого, с чем не справился бы семнадцатилетний девственник.       Второй уже был не столь грубоватым. Этот мужчина целовал, съедая и размазывая помаду, и Каину именно с ним впервые пришлось окончательно прекратить отвлекаться на посторонние, жалобные мысли. Отринув все, Каин, голый и чуть дрожащий, оседлал его бедра. Он не умел красиво выгибаться, он даже стонать не умел — и не пытался, чтобы не позориться, — и сейчас тяжело дышал.       Ему было мерзко. Тут кончалось терпение, которое вполне спокойно переносило платье, каблуки и косметику. В мыслях он умолял мужчину не трогать его там, где у Каина хранилось какое-то достоинство, и мужчина услышал его молитвы. Слюнявил его шею, гладил своими потными ладонями его спину и, пока Каин уже привычно и несколько грубо водил ладонью по его фаллосу, коснулся члена Каина. Каина разом затошнило, он в панике взглянул вниз.       На безымянном пальце мужчины было обручальное кольцо.       После этого случая Каин на эмоциях выплакался в туалете. В соседней кабине плакала какая-то девушка. Никто и не пользовался уборной по прямому назначению.       С этой девушкой они потом молчаливо обнялись, окончательно успокаиваясь. Каин поправил ее бюстгальтер, легкий и кружевной, убрал со щеки жирно намазанную тушью ресницу. А потом зачем-то прошептал, что он будущий медик, и она может обращаться к нему, если что-то произойдет.       Кто бы мог подумать, что нельзя открываться даже, казалось бы, сломанному человеку.       Все стало идти в гору, денег стало хватать на двухразовое питание в столовой и на одежду. Матушке он все чаще писал, что дела идут в гору, а друзьям лгал, что работает грузчиком у своей двоюродной по отцу тете. Вдаваться в подробности не стал — а то забудет, что грузит.       В ту ночь Каин был одет в легкие бриджи и распахнутую блузу, а макияжа было минимум. В тот день его выловила другая официантка, одетая в похожий наряд, и повела его прочь из зала. По коридору, мимо кухни, к лестнице на второй этаж, где Каина осматривали…       В тот день Каину было лучше взять выходной, сославшись на загруженность учебой. Его бы тут поняли. Это не рабство.       А женщина, ожидавшая его и мирно беседующая с сутенершей, была другого мнения.       Горела газовая лампа, пылали внутренности от рвущего ожидания.       «Каин ферр Камил».       Каин подумал, что она из колледжа. Что это налоговая инспекция, вышедшая на него через мать. Что это — представительница правосудия от самого неба.       Но все оказалось куда, куда прозаичнее.       Каин ушам своим не поверил: эта женщина хотела забрать его к себе на квартиру. Чтобы ублажал, чтобы убирался и готовил. Каин сначала невнятно фыркнул, нахмурившись, но понял, что она не шутит.       Проститутка работает или у каких-то дорог, ловя проезжающие мимо машины, либо существует в борделе. А работа на дому… Это же рабство!..       Но любые доводы разума оказались бессильны перед названной суммой.       В три раза больше его зарплаты за день. Как если бы он подставил зад пятерым мужчинам за один раз.       «Это напоминает рабство».       «Я никак не буду мешать твоей учебе в колледже».       Каин отказал.       Спустя два дня крупно пожалел. После того, как один из мужчин, снявший его, все-таки разбил крупицы его достоинства и размолол их в муку. Каин не был готов, Каину просто нужны были деньги. Каин, задерживая дыхание от боли, прокручивал в голове все знания, которые получил за год обучения в колледже: трещины, инфекции, расслабление мышц, геморрой.       Каин не настолько сломан, чтобы позволять мужчинам ломать свое тело, заставляя здоровье гнить.       Каин сам обратился к сутенерше, дрожащий и грязный даже после часа сидения под душем.       Женщина знала, что он все равно согласится, и потому что спокойно приняла его.              Друзьям он сказал, что тетя нашла ему квартирку, но живет он со своей двоюродной кузиной, и поэтому в гости звать не будет, туда-сюда… Друзья сощурились, но проглотили любые подозрения.       Квартирка у по сути купившей его женщины была небольшой, но уютной. Голубые обои, чистая, светлая мебель, новенькое, блестящее радио и такая же новая кухня, явно никем не использованная. Так Каин окончательно убедился в том, что его госпожа (какое же это кричащее слово!..) родом из Арамандиты — ну какая женщина в таком возрасте не будет иметь мужа, детей и кучу свободного времени для готовки?       Скайлер рей Хоккар… Что ж, вот у Каина и появилась возможность примерить на себя роль примерного семьянина. Готовить он умел — матушка учила.       В квартире имелась ванная комната с чистенькими медными трубами, а также две спальни, практически одинаковые, только вот спальня рей Хоккар отличалась кроватью побольше.       Только стоя перед ее кроватью он осознал, что должен будет выполнять все, о чем было сказано в договоре. Это его не сильно пугало. Женщина — не мужчина. Она проще, слабее.       Так и начались его будни, на удивление легкие и светлые. Подъем, одеться, наскоро приготовить завтрак на себя и на рей Хоккар, взять деньги, оставленные дамой на тумбе у двери, которых хватало и на еду, и на себя, и в колледж, а оттуда, когда небо уже затянулось сумерками, обратно к ней, стирать одежду, готовить ужин, высмотренный в книге рецептов, наскоро ужинать и к себе — делать уроки. Рей Хоккар приходила поздно, когда Каин уже раздетый лежал в постели, так что они и не пересекались вовсе.       Так прошла неделя. Каин уже начал радоваться такому мирному сожительству, молчаливому и ни капли не напрягающему.       Но так продолжаться, конечно, не могло.       В один вечер она пришла раньше, чем обычно — Каин в это время слушал по радио нелепую книгу и старательно нарезал все ингредиенты для говяжьего рагу. Грохот закрывающейся двери заставил его покрыться испариной, мокрой рукой он тут же убавил громкость, и под хохот какого-то персонажа на кухню завалилась рей Хоккар, истекающая кровью.       Каин взмок второй раз.       — Ты медик. Так давай…       «Я только год учился! Блять, это огнестрел?! Кто ты такая?!»       Но Каин проглотил все вопросы и поволок женщину в ванную.       — Я не смогу нормально извлечь пулю, нужно в больницу…       — Как я буду объяснять, что у меня пуля в кишках? — Несмотря на слабость, она с силой сжала его плечо, так, что Каин поморщился от боли, а после застыл, потому что наткнулся на ее глаза. Глубокие, штормовые глаза, тушь на которых размазалась, придавая ей сумасшедший вид. — Выполняй, сейчас же, иначе свою ненаглядную мать больше не увидишь.       Угроза оказалась стоящей. Каин действительно поверил ей, и это только окрепло, когда женщина выдохнула и извлекла из-за пояса револьвер.       Каин заставил ее вжать в рану пальцы, а сам метнулся к кухонным шкафчикам. Железный зеленый ящичек располагал всем необходимым, будто… Будто рей Хоккер была готова не только лишь к огнестрелу. Он мотнул головой, достал бинт, длинные, изогнутые щипцы, ножницы, вату и мазь.       Он думал, что руки будут дрожать, мысли путаться, а желудок — выворачиваться, но все обошлось. Ничего такого, с чем бы он не справился. Разрезав одежду, он увидел простую рану, в зияющей дыре которой находился небольшой шарик — пуля. Женщина дрожала, часто-часто дышала, и Каин чувствовал, что словами может сделать только хуже, поэтому молчал.       — У тебя нет обезболивающего, так что терпи. Сожми мое плечо.       — Парень…       Но она осеклась и все-таки накрыла рукою его плечо.       Каин извлек пулю, обработав щипцы йодом, и женщина втянула живот, захлебнулась всхлипом.       — Все, все… Осталось наложить повязку… Тише, ну же…       Промокнуть кровь ватой, нанести мазь, аккуратно прижать, забинтовать спиралевидными ходами, наложив давящую повязку.       И выдохнуть наконец.       Он упал на пол, невольно отзеркалив ее позу — сгорбленная спина, раздвинутые ноги, подтянутые повыше колени. На кухне радио пело какую-то веселую песню.       Светила бледная газовая лампа. Пахло йодом и кровью. И сгоревшим луком.       Вздохнув, Каин поднялся и выключил газ. Подумал, выкинул лук, подлил масла, включил газ вновь и кинул в разогретую сковороду нарезанное мясо. Приоткрыл форточку, ведущую в ночной, прохладный мрак. Порылся в аптечке.       Вернулся к рей Хоккер и помог ей встать, отвел в спальню, оставив дверь открытой, чтобы свет с кухни помог рассеять мрак, взял с кухни шприц и сел подле нее.       — Тут слабый раствор морфия, — пробормотал он. — Позволь сделать укол в бедро. Боль уйдет, а спустя полчаса тебе захочется спать.       — Позволяю, — как-то отрешенно выдохнула женщина.       Каин разрезал ее испачканные брюки и вколол раствор. Аккуратно прикрыл дверь.       Сел за стол на кухне и позволил себе заплакать.              На следующий день Каин навестил ее утром, сменил повязку, хоть она и шипела, наскоро разогрел вчерашнее рагу с привкусом пригоревшего лука и ушел.       В колледже он все думал, рассеянно отвечал на все вопросы. Через месяц практика в горячей точке? Не вопрос… Что говорите? Стал здоровее выглядеть? Ну дак, кузина готовит отменно… Вот только все мысли были про таинственную Скайлер рей Хоккер. Ясно было, что она замешана в чем-то ужасном и не житейском, и Каин не решил, нужно ему это знать или нет. В конце концов понял, что раз это не касается его и его матери, то и ладно.       А Скайлер была красивой. Тогда, в борделе, ее глаза, подчеркнутые тушью и черными тенями, словно пылали молниями, а фигура выражала свойственную лишь женщинам ее возраста силу и власть. Пожалуй, обязанности, включающие в себя ублажение, будут не такими уж и неприятными. Если вообще будут.       Дом встретил его звуком льющейся воды. Принимает душ. Каин только кивнул сам себе — пусть принимает, она не маленькая, понимает, что мочить рану не надо. Он только-только бросил сумку в комнате, как услышал тихий оклик:       — Парень?..       Он встал возле двери, ведущей в ванную, и замялся.       — Оглох?..       Какие мы злые.       — Нет, просто у меня есть имя, — едковато пошутил он, открывая дверь.       Она встретила его злым взглядом, какой ожидаешь увидеть у голодной пантеры. Рей Хоккер мялась у ванны, явно гадая, как бы ей лучше помыться, так, чтобы не намочить пресловутую рану.       Каин помог ей. Сам от себя не ожидал, но вид голого женского тела не сделал ему ни холодно, ни жарко. Пока он сосредоточенно помогал ей, спокойно стоящей, привалившись спиною к плитке, умыться, она поведала ему все правду, но тоном столь безвкусным, что невольно мурашки бежали по коже. И та девчонка, которой Каин помог в борделе, была подставным лицом, и сама рей Хоккер — шпионка, и власти ее недолюбливают.       И Каин не знал, верить ему или нет.       Ни холодно, ни жарко.       За два месяца он столько опробовал, начиная от женского платья и заканчивая принимающей позицией в сексе с мужчиной, что любые новости просто блекли и выцветали, сливаясь в кучу — так, наверно, и взрослеешь и набираешься опыта.       Лилась вода, пенилось душистое мыло. Кожа под пальцами была упругой, а мускулы — выраженными. Каин, не стесняясь, проводил руками по ее бедрам, талии и груди — девичьей, свежей, — и раздумывал обо всем на свете. Сравнивал ее тело с рисунками из учебников по анатомии. Ее было красивее.       Задумавшись, Каин положил ладони ей на ребра под грудью. Ванна была выше, и лицо его было напротив ее груди.       Как в глупых романах, честное слово.       — Имя, говоришь, у тебя есть? — немного иронично спросила рей Хоккер, вылезая из ванной. Каин убрал руки, подал ей халат, в который она тут же запахнулась.       — Да. Мама дала. Идем, сменю вам повязку.              Пообедали наскоро сваренными макаронами с сосисками. Как самая настоящая семья.       — Я сначала думал, что вы будете кровожаднее всех тех мужчин в борделе, — веселым тоном, но без тени улыбки поднял брови Каин. Рей Хоккер подняла одну бровь. Изящно, тонко. Каин отвел взгляд. — А вы вон как…       — Не забывай, что я тебе такие деньги плачу не только за услуги медика и слуги.       Вот же ж.       — Ну… — Щеки вспыхнули. Не ляпни глупость, не ляпни глупость… — Когда я смогу приступить к своим прямым обязанностям?       Так держать, Каин. Ты все-таки ляпнул глупость.       — Завтра вечером.       Кусок встал поперек горла.              Вечер наступил, и был то вечер пятницы. Каин, еще ночью успокоившийся после разговора, не волновался. Это женщина, а не мужчина. Навряд ли с ней ему грозят страшные инфекции и анальные трещины. После колледжа Каин зашел на почту, чтобы отослать матери письмо, в котором он написал, что жизнь наладилась.       Он правда считал, что отныне все будет хорошо.       — Как ваша рана? — спросил он, увидев на кухне рей Хоккер, пьющую чай. — Болит? Не гноится?       — Не болит, не гноится, — пробормотала в ответ женщина.       Ее темные волосы были влажными, а на теле был простой халат — принимала без него душ. Навряд ли сделала хуже.       — Послушайте… Могу я называть вас по имени?       — Да.       — Скайлер, расскажите о себе. — Пару секунд тишины показались Каину тошнотворными. Он покраснел. — Я не имею в виду чего-то, что…       — Идем в спальню. — Скайлер подняла на него взгляд. Под пасмурными глазами залегли темные круги.       Появилось то самое давящее ощущение волнения, знакомое Каину со времен работы в борделе. Никаких речей о прошлом он не получит — не того он теперь сорта.       — Я не уверен…       — Жду тебя в спальне. Вымойся.       Каин покорно пошел принимать душ, чувствуя, что сердце колотится где-то в глотке.       В ее спальне пахло духами и косметикой. Разобранная, свежая постель так и влекла к себе своим чистым видом. Скайлер ожидала его у туалетного столика, скучающе и лениво заплетая узкую косицу на своих волосах.       Каин моргнуть не успел, как тут же ощутил на губах поцелуй — по-мужски настойчивый, но по-женски чувственный и страстный.       — Скайлер…       — Заткнись. — В глазах ее сверкали молнии. — Молча.       Молча так молча.       Молча он развязал ее халат, молча стянул его с ее рук, изящных и крепких, молча подтолкнул ее к кровати — или она его утянула?.. — и сел рядом, целуя. Ладонью он провел по ее мягкой груди, горячей, услышал шумный выдох, повел ниже, по ее животу, меж горячих бедер…       Пригодились знания из учебников.       Какое-то чувство эйфории возникло в груди Каина, когда он явственно ощутил пальцами ее влагу, хотя ничего такого и не делал — просто старался хоть как-то сделать приятно той, которую не любил, но которой многим был обязан.       Женщина, которую он не любил, сунула ему в руку пачку с презервативами, и Каин окончательно убедился во всей серьезности.       Много позже, когда вся их энергия выплеснулась, руки с ногами устали, пульсация замучила тело, а губы опухли от поцелуев, они легли на чуть влажную постель.       Женщина была мягкой, горячей и мокрой, и Каин ни за что бы не подумал, что это будет так приятно. Ее голое, взмокшее тело ощущалось донельзя правильно рядом.              Следующий день привнес свои сюрпризы. Каин тогда готовил завтрак, встав на два часа позже обычного. Серое небо за окном, какое бывает лишь на стыке осени и зимы, напоминало глаза Скайлер.       Каин ощущал себя влюбленным джентльменом из Арамантиды. И Скайлер, явившаяся на запах блинчиков и свежего кофе, только подогрела это чувство. Утро было тихим и спокойным, немного темным, потому что Каин не стал зажигать газовые лампы.       Пробовать новое никогда не поздно, потому Каин и решился на это возмутительное действие. Встал подле пьющей кофе Скайлер, оперевшись о стол, чуть подался вперед и коснулся ее. Она была горячей. Раздвинула ноги, легла на спинку стула, пронзила его взглядом, точно молниями, выдохнула, когда Каин надавил, а после заставила юношу покраснеть до кончиков ушей всего одной своей фразой.       — Языком.       Языком…       Каин быстро-быстро заморгал, отгоняя мысли.       — Д-да ладно, — нервно усмехнулся он, в полной мере ощущая себя всего-то семнадцатилетним юношей, и Скайлер отползла вместе со стулом, отходя от его руки. — Скайлер, языком?       — А что тебя смущает, мальчик?       Действительно.       — Это… это же…       — Я тебе не подружка, не любовница. Ты живешь в моей квартире за мои деньги.       Каин тоже умеет скалиться.       — Угрозы оставь при себе. Думаю, полиции будет интересно узнать, где же ты отхватила пулю в бок.       Скайлер отпила кофе, помотала кружку, наблюдая за вихрем горячего напитка.       — Сьюзан ферр Камил, — протянула она. Каин почувствовал, как к горлу подступила тошнота. — Живет на окраине города, находящегося рядом с военной точкой, в часе езды от вокзала. Муж бросил ее с ребенком на руках, когда ей было двадцать три года. Денег не хватало ни на что, приходилось трудиться на трех работах. Очень, очень любит своего единственного сынка. Как же она будет опечалена, если узнает, что ее сынок, дабы заработать, ушел в бордель.       — Какая же ты…       — На колени, — коротко приказала Скайлер.       Любые бабочки в животе Каина вспыхнули и сгорели дотла. Он, подавляя дрожь, опустился на колени, понимая, каким был идиотом, раз позволил себе расслабиться.       Ублажал, подавляя нервную тошноту, но не выдержал и начал плакать, надеясь, что Скайлер этого не заметит, но это было слишком наивно. Заметила. Сжала его волосы в кулаке, отдернула от себя, наклонилась и плюнула ему в лицо, мокрое от слез и ее влаги.       Каин будто впервые понял, что она сильнее, чем он.       И он целиком зависит от нее. Теперь — целиком. Продал ей свое тело и судьбу.              Он думал, что, как только ситуация станет накаляться, он просто сбежит. Как бы жалко это ни прозвучало, но ему нужны были деньги. Ради матушки. Все маме. Она заслуживает лучшего, в том числе и сына. Не того, который продает себя. Не труса, не идиота без царя в голове.              Но все вроде наладилось. Вспышка агрессии Скайлер была единичной. Она все так же находилась дома, а разговоры с ней не дышали опасностью.       Наладилось ненадолго.       Скайлер вновь стала уходить, но не более, чем на час. В доме она неизменно была мрачной, все бормотала что-то странное, то и дело проверяла аптечку и тайник за плитой, в котором — Каин уже проверил — были фальшивые документы. Она готовилась.       Нервы требовали выхода. А ее нервы, ее редкие истерики, имеющие вкус несладкого кофе и вид бардака по всему дому вкупе с не расчесанными волосами, набирали обороты. Нервное ожидание достигало кульминационной точки, налегало на квартиру грязными тушами облаков, заляпанных в крови.       Каин ощущал это напряжение, и было оно сродни первобытному ужасу от бури, оглушительной грозы или шторма на берегу моря.       Вновь случилось то же, но без болезненной речи про мать. Каин сам послушался. В этот раз он едва не задохнулся меж ее сжатых бедер, и не было шанса даже попытаться оттолкнуть — она сцепила его руки ремнем за спиной. Было жарко и волнительно, Каин хватал ртом воздух, чувствуя, как кровавые облака хоть немного отползли, точно их пронзило солнце; неуклюже он завалился на пол, голый, уставший и возбужденный до невнятного скулежа.       Подобное перестало вызывать у него хоть какой-то стыд или злобу на все на свете. Было просто ожидание. Перетерпеть. Ведь все имеет конец.       Все имеет конец.       Скайлер тем временем стала дерганнее, нервознее; любые попытки заговорить с ней оборачивались или тишиною, или какими-то едкими словами. Она похудела, пальцы дрожали, взгляд был как у загнанной в угол волчицы, и этот жалкий, обманчиво властный вид возбуждал в груди Каина отвратные противоречия. Мысли наталкивались одна на другую. Было желание помочь женщине, было желание послать все куда подальше и сбежать.       Выход был, но Каин словно не видел его из-за облаков, которые начали выжимать из себя кровавые дожди. Болезненные, кипятком по распахнутым нервам.       Лезвия, вскрывающие кожу, ладонь, давящая так, что из горла рвутся жалобные стоны, царапины, оставленные ногтями, — Каин терпел все, подставляя лицо кровавому дождю и надеясь, истошно надеясь на солнце, но неизменно он обжигался о раскаленную сталь ее ледяных глаз, в который танцевали тени боли, страха, тревоги и желания.       «Ты сумасшедшая», — проскулил Каин однажды и получил пинок в живот. Потом она опустилась рядом на колени и обняла его, шепча какой-то отчаянный бред. Вся она была бредом, вся жизнь Каина была бредом. Когда она ласкала его, Каину было холодно, а ожидаемое удовольствие, казалось, покидало его тело вместе с силами — а Скайлер смотрела на испачканную, чуть трясущуюся ладонь, и вытирала ее прямиком о рубашку Каина. Бред.       Его личный бред гладил его волосы, чаще плакал прямо на кухне, и Каин обнимал девичьи плечи, утешающе баюкал под теплым светом газовой лампы — как на сцене, но трагичностью и не пахло, не тянуло плакать, хотелось нервно хохотать от пахнущего железом и несладким кофе абсурда.       Фразы о любви, то и дело срывающиеся с ее уст, — ком в горле. Ее любовь — клетка. Безумная любовь, больная, сука, мерзкая, холодная, пьяная…              Так прошел месяц. Холодный, снежный. Водою из глаз и кровью из порезов, дождем из сожалений и болью, болью, болью.       Он не хотел ничего ей говорить, но все-таки решился, пока обрабатывал очередные порезы на бедрах, оставленные кухонным ножом.       Она молча кивнула, накрыла ладонью его лопатку. «Я знаю. Я еду с тобой. Это опасно».       Прошлый Каин бы съязвил, послал бы ее куда подальше, схватил бы лежащий на кровати нож и… Так много он думал об этом.       Этот же Каин принял. Помог ей собрать вещи, как только порезы скрылись под бинтами.              Друзьям он представил ее как свою возлюбленную. Поудивлялись, поохали, поахали, перезнакомились.       В поезде было холодно. Меховое пальто не грело. Нервы копошились под одеждой. Ожидание развязки, предчувствие тошноты. Он плакал, смотря на удаляющиеся огни станции. Они едут в родной город Каина, оттуда вновь на поезд, но уже до берега, где новоявленные медики будут пробовать себя и свои силы. Из всех юношей один только Каин уже был знаком с аптечкой и морфием на практике. Знакомился и на своем примере, и на другом человеке.       «Начнем новую жизнь, — глухо сказала вдруг Скайлер. — У меня дочь в Арамандите. Та еще сучка, пулю в лоб мне пустит, но, надеюсь, она повзрослела. Ровесница твоя. Прости, что все так выходит».       Тут-то Каин и не выдержал. Усталость выпустила когти и взревела, отхаркивая кровь.       Каин ударил ее, прошипел, что с ней никакой жизни не будет, никаких «их», он ненавидит ее всем сердцем и всей душой. И где-то на грани разума пульсировало оголенной плотью осознание того, что он обманывает сам себя и лжет ей. Они сплелись корнями, трепетно вжались друг в друга лепестками, горели и не сгорали. Отмалчивались друг от друга, предпочитая бессмысленное утешение и ярко выраженную зависимость.       Она молча смотрела на него своими глазами-небесами, после чего так же молча кивнула.       Новая жизнь, но друг без друга. Переучиваться жить так, без крови, без боли, без выедающей душу тревоги и без несладкого кофе, сжигающего внутренности. Переучиваться жить по-новому, пускай обратной дороги нет.              Связи были у всех, связи создавали паутину, в которую однажды вляпаешься — и вечно будешь видеть иной мир, скрывающийся за дверьми, которые только этой паутиной и открываются. Каин запутался в этой паутине, каждая нить вонзилось глубоко в плоть, передавливая суставы и давая понять, что он теперь не принадлежит себе - кому угодно, но не себе. Он теперь не владелец своей судьбы, судьба стала алкоголичкой, надела пахнущую табаком шубу и возымела статус стервы.       — Мам… Мама…       Она его не слышала. Больше не могла. Быть может, слышал ее бледный призрак.       Каин понимал, что она мертва. Не было даже нитевидного пульса, была одна лишь пустота, лужа крови стремительно расползалась под ней темным чудовищем. Такое ранение не лечится.       Пуля в мозг — не лечится.       — Вот и все. — Рей Хоккар бросила револьвер к ногам Каина, и он вдрогнул.       — За что?.. — Каин не слышал самого себя. — Что… п-почему?       — Это из-за меня. — Пуля в ее животе, нервозность, затянувшаяся на месяц… Ее тон стал ленивее, развязнее: — Ты будущий военный медик. Посмотри, как выглядит смерть. Это из-за меня ее убили. Думали, ты - рычаг давления. Мне жаль.       Рубила фразы, словно раскрывала перед ним карты.       Револьвер лежал тут же, рядом.       Каин не думал.       Схватился за ручку измазанной в крови рукою и наставил дуло на ту, что сломала его жизнь напополам. Рука не дрожала. Рука будущего медика.       — Давай, стреляй, — вяло махнула ладонью Скайлер, и не было в ее голосе или глазах ни тени сожаления или страха - одна только скорбь.       Весь месяц в ней бушевало чудовище, с каждым днем набирающее обороты и затапливая все кругом кровью и адской, выворачивающей болью, смешанной с безумием, и Каин невольно поддался. Она сломала его, разорвала.       Каин спустил курок; хлопнул выстрел.       Отдача едва не вывихнула кисть, пуля врезалась в стену, а сам Каин, привалившись к стене плечом, затрясся в рыданиях. Его плечо накрыла тяжелая рука.       — Идем, мальчик. — Горячие губы коснулись тонкой кожи на виске. — Прошу тебя, идем отсюда. Пока я тебя не потеряла.              Ее любовь была клеткой, а поцелуи выжигали на губах мольбы о прощении.       И Каин простил.       Назад дороги не было, и он последовал за ней. Больше никого у него не было.