Рай на полчаса

      Утонченные леди в платьях из шёлка, лорды во фраках, дорогие сигары, дешёвые вина. Отражения в бокалах с искристым шампанским, свечи и люстры, бриллианты и ленты. Тусклый свет, загорелые лица. Белые руки. Веснушки и шрамы. Изысканные манеры. Элегантные танцы, обнажённые плечи. Легкость, в движениях, в желаньях, беседах. И всепоглощающая апатия.       Роуг Чени ненавидит толпу. Ненавидит все эти светские приёмы, балы и вечеринки, что с таким усердием любит организовывать юная леди.       — Ибо не только силу и власть, пусть видят все величие и богатство могущественной гильдии королевства, — Минерва щурит угольные глаза, а на тонких губах её играет довольная улыбка.       Дочь мастера создана для таких ночей, для танцев и музыки. Для кружева праздной и весёлой жизни в дымке роскоши и пене хмеля. Минерву Орланд сравнивают с чёрной орхидеей, языческой богиней и изящной пантерой. Ею восхищаются, её обожают, ей поклоняются.       И только молчаливый, нелюдимый Убийца Драконов не питает иллюзий: он видит не гордую деву, а лезвие кинжала в ножнах неземной красоты и несметной цены. Оружие, пропитанное ядом, что бьёт лишь в спину, и не иначе. Опасная, прекрасная и лживая, не богиня — женщина. Безжалостная убийца. Такая до предсказуемости коварная и слишком похожая на него самого, и оттого — скучная.       Роуг Чени ненавидит роскошные одежды, неудобные, сковывающие, раздражающие. Ненавидит, когда изящные пальцы одним властным движением откидывают длинную чёлку с его бледного лба. В довольной улыбке юной леди обнажает маленькие жемчужные зубки:       — Идеально. Не можем же мы прятать такое красивое лицо, не так ли, Роуг?       Он не отвечает, только взгляд отводит. Скучно, Зереф в свидетели, как же скучно!       Ленивые шаги по мраморному полу, разноцветные юбки, щебечущие что-то на ухо женщины о том, как «восхитительно танцует господин Чени». Он благодарит, отпускает ответные комплименты, и всё повторяется: раскрасневшиеся шеи и пылающие веснушки, несмолкаемая трель болтовни, и танец. Ленивый танец.       Даже после трёхчасовой тренировки со Стингом, когда они, не сдерживаясь, мнут друг другу бока врукопашную, тело ноет не так сильно, как после этих проклятых балов, приёмов, вечеринок!       Роуг Чени не питает иллюзий. Танцует он отвратительно, комплименты отпускает банальные, светскую беседу не в состоянии поддержать дольше минуты, исчерпывая все темы для разговора после обсуждения погоды. Он не любит ярких огней, золота и кружев и всей той суеты «до», «после», «во время». Вот только юной леди нет до этого дела, юной леди достаточно повелеть, шепнуть приказ, изящно проходя мимо, и вот мрачный Убийца Драконов склоняется в почтении перед очередной глупенькой куклой, чтобы мучительно долго скрывать отвращение в ритме музыки следующие пять минут и весь вечер.       Минерва бессловесно торжествует каждый раз, когда Роуг с покорностью щенка исполняет её капризы. Даже такие незначительные, как танец с дочерью какого-нибудь герцога или барона, интересного «Саблезубым».       А ночь кажется бесконечной. Огни и фейерверки слепят, от натянутой улыбки сводит скулы, от любезностей тошнит, а впереди — ещё несколько часов всего этого пьяного и душного веселья, с десяток очередных партнёрш и ласковый властный шёпот с новыми распоряжениями.       — О, великие боги! Какое жалкое зрелище, — Минерва смакует не только вино, но и слова. — Бедная девочка! Роуг, прояви же милосердие! Пригласи эту птичку на вальс. Я хочу видеть, как краска покроет эти щёчки. Как будет спотыкаться эта милашка. Хочу, чтобы все смотрели на неё. Чтобы она ощутила презрение каждого здесь собственной кожей. Иди же, Роуг, окажи любезность этому ангелочку!       Он послушно шагает через шумный и блестящий зал, нарочито медленно, лениво. Чтобы оттянуть позорный момент как можно дальше, хоть на секунду…       Фраза, заученная сотней повторений, обыденная и бесцветная в его устах, как «привет» и «прощай»:       — Леди, не окажите ли вы мне честь.?       Роуг замолкает, недосказав.       Все звуки исчезли вдруг, музыка стихла внезапно. Бал не кончился, бал продолжается. Это он оглох, ослеп, онемел на секунду, на две, на вечность! Не дышать, не шелохнуться теперь не в силах! Только рука протягивает, склонившись вперёд…       Он уже видел эти глаза напротив. Эти большие карие глаза в обрамлении длинных ресниц, таких чёрных, таких пушистых. Ресниц-бабочек, что моргают часто-часто! Видел робкий, неуверенный изгиб плеч, чуть приоткрытый рот и обманчиво задорно вздёрнутый носик. Видел когда-то и волосы снежные, и имя такое же помнил. Холодное, зимнее имя не девушки тогда, девочки совсем ещё маленькой, робкой, несмелой, неяркой.       — Вы… мисс Агрия? — шёпот сорвался с сухих губ невольно, случайно, неправильно! Неужели?.. — Юкино?!       Невесомое прикосновение тёплых пальчиков к его ладони, слабая улыбка. И странная дрожь внутри, в нём самом, где-то глубже сердца, глубже души, в закоулках самой сути Убийцы Теневых Драконов.       Он помнил это чувство, хотя прошло немало лет с тех пор, как впервые увидел своё отражение на дне сияющих зрачков юной Заклинательницы Духов. Вот только тогда он не знал имени, названия не знал, а сейчас…       В глазах напротив, глазах не девочки боле, а прекрасной девушки Роуг видел нежность.

* * *

      Грязные, спутанные волосы разметались по земле, а где-то под тонкой кожей продолжало биться сердце. Юкино не чувствовала уже ничего, только обиду, жгучую и противную, как крапива, что росла возле дома старой прачки.       Там же зрели лучшие в округе персики, золотисто-розовые, как летний закат. Сорано всегда аккуратно подсаживала её на свои плечи, и держала, пока в маленькие ладошки не ложились спелые плоды. Ножки старшей сестры утопали в зелёных ветках с пиковыми листьями, а малышка Юки и не подозревала, как это больно, пока однажды хозяйка-старуха не застала их и хорошенько не прошлась по белоснежным щиколоткам жалом молодой крапивы.       Она тогда только плакала, пытаясь спрятаться за сестру, а Сорано улыбалась, раскинув ручонки, и уверяла, что это совсем не больно, ни капельки! По коже её растекались красно-белые пятна, что-то возмущённо шипела злобная тётка, а Сорано всё улыбалась и улыбалась, закрывая собой маленькую перепуганную Юкино…       Слёз не было. Не было уже ничего, только земля под ней. Даже неба больше не было. Только расшатанная бездна с мириадами маленьких дырочек, сквозь которые лился серебряный свет. Боли не было тоже. Нет, была, но не так, что стоном рвётся из пересохшего горла. Нет, не так. Была только боль. Боль струилась по венам вперемешку с кровью, боль клокотала в лёгких, боль жила сейчас вместо неё в этом теле без единого пореза и раны. В почти мёртвом теле на грязной земле. На тонком, похожем на стёклышко и таком же хрупком, льду, сковавшем осенние лужицы.       На краешке сознания билась неясная мысль: Юкино Агрия знала, что с ней. Так бывает, когда слишком долго колдуешь. Так бывает, когда слишком долго сражаешься с помощью магии. Так бывает, когда призываешь в мир сразу двух Духов. Так бывает, когда не можешь остановиться, сдаться, шагнуть назад — и отдаёшь уже не силу своего дара, не накопленную в теле магию, а саму жизнь!       Так бывает.       Как же это обидно: она почти умерла, она повержена, растоптана, уничтожена! Ладони более не сжимают золотых ключей, дыхание не греет ноябрьский воздух, но упрямое сердце… Упрямое сердце бьётся под тонкой кожей, и медленно вздымается грудь, и волосы прилипли к мокрому лицу.       Жива. Юкино пуста от края до края, но всё же — жива!       И так тоже бывает.       Она заснула, вглядываясь в бездну над головой, не сжимая, прикрывая лишь онемевшими пальцами драгоценные ключи на груди, и в ту ночь ей снился домик на окраине родного посёлка. Снились персики цвета летнего заката, старая прачка с засученными до локтя рукавами рубахи и в сером переднике поверх лоскутной юбки. Снились капельки смолы на шершавом стволе старых деревьев и бьющее сквозь листву солнце. Снилась крапива, и во сне она жгла ничуть не меньше.       Снилась Сорано, улыбчивая, счастливая и живая.

* * *

      Юная леди была права, назвав незваную гостью жалкой. Даже Роуг Чени понимал, как бедно и просто её дешёвое платье с плиссированной юбкой. Видел, как светится молочная кожа сквозь маленькую дырочку на пальчике атласной перчатки. Личико в форме сердца обрамляли снежные кудри, не скованные лентой или ажурной фибулой, и не блестело ни камушка, ни золотой полосы на неприкрытых запястьях, обнажённой шее, белых щиколотках.       Когда-то давно, будучи ещё детёнышем, а не грозным Убийцей Драконов, Роуг шёл по галереям неведомого языческого храма, и маленькую ладонь его сжимали сухие пальцы какой-то женщины, чьё лицо надёжно скрывали тени колонн и памяти. Быть может, то была его мать. Порой ему хотелось верить в это. Редко, но хотелось. Они шли вглубь, в сферу света, и Роуг видел тогда: мраморная, жемчужно-белая статуя богини стояла в центре полузабытого храма.       Ученика дракона в прошлом и непобедимого мага ныне молился лишь раз в жизни и лишь той, Безымянной Богини в сфере света под потолком ныне не существующего храма.       — Вы должны уйти, — голос не дрогнул, хотя внутри всё ещё неясно трепетало новое, только названное чувство. — Это бал «Саблезубых», мисс Агрия, и вы здесь не к месту.       Богиням негоже покидать своих капищ, негоже оставлять алтари ради минутной слабости и призрачной беззаботности среди смертных. Богини должны оставаться холодными и каменными, немного снисходительными, а не удивлённо-растерянными, расстроенными, подавленными. Даже если их храм разрушен и порос крапивой и полынью.       — Уходите, — он разворачивается резко и идёт прочь. Чувствует жалобный взгляд карих глаз и слышит недовольное цоканье язычком позади и впереди. Позже юная леди воткнёт в него не одну булавку, томно вздыхая и упрекая в отказанном удовольствии. Позже будет идти по пустынным и ярким улочкам ночной Тораи заплаканная девушка, и жалобно будут шелестеть складки белоснежной плиссированной юбки. Пусть, он всё равно не увидит этого.       Как не увидит никто унизительного для юной волшебницы без гильдийского знака танца с одним из самых известных магов «Саблезубых».       — До свидания, господин Роуг, — он не застыл на миг, не остановился, но слышал таящий в музыке и грохоте бала робкий шёпот. — Я была рада повидаться с вами хоть немного.       Удаляющихся шагов её Роуг Чени уже не слышал.

* * *

      Фрош дремала на подоконнике, так и не дождавшись его возвращения. Свернувшись клубочком, словно самый обыкновенный, только немного похожий на лягушонка котёнок.       Убийца Драконов улыбнулся, скинул дорогой пиджак и другую ненужную одежду прямо на пол, оставив лишь свободные брюки и рубашку. Аккуратно устроился на краю подоконника, положив широкую и сильную ладонь на тёплый бок иксида. Фрош вздрогнула, зевнула и приоткрыла один глаз. И счастливо пискнула:       — Роуг!       — Я вернулся, Фро.       Луна светила сквозь стекло огрызком сырной корки, Фрош мирно сопела на коленях, а где-то наверняка стучала каблучками по мостовой уже не девочка из его прошлого.       Ей было от силы шестнадцать без одиннадцати месяцев, и тогда волосы её не были дымкой небесной или снежной пеленой мороза: казались седыми слипшиеся пряди, грязные, мокрые. Тонкие поцарапанные лодыжки, сутулая спина, чёрные полумесяцы под ногтями. Дрожащие острые лопатки под тонкой кожей и ещё более тонкой тканью старого застиранного свитера. Босые пятки, Золотые Ключи в твёрдой руке усталой, едва живой заклинательницы.       Ему хотелось верить тогда, смотря на прислонившуюся к стене измученную девушку, что она просто отдыхает. Что всего несколько минут, и выпрямиться, встанет, расправив гордо плечи, как и положено волшебнице. Когда Роуг был слишком юн и наивен и действительно хотел в это верить.       Он стоял поодаль, он прятался в тени и ждал, когда прояснится затуманенный взгляд, когда силой нальются жилы девочки у стены.       Не дождался.       Тем ноябрьским вечером Роуг Чени нёс на руках до ближайшей ночлежки волшебницу без дома, без гильдии, без сознания, и лёд хрустел под его тяжёлыми ботинками. Змееносец наконец-то обрёл своего мастера, но об этом из жителей Юга тогда ещё не знал никто.       Почти никто.