Сколько лун не назови, я буду ждать

Мицки дрожал, его колотило от боли, щёки пекло и стягивало от застывших и новых слёз, и сводило судорогой от улыбки. Он старался улыбаться и не плакать. Получалось не очень. И руки ещё дрожали, но он осторожно, в очередной раз, обтирал Боруто настойками на травах и кристаллах. Лицо и шея, плечи и грудь уже закончены, и Мицки принялся за живот, снова смачивая тряпку и натирая загоревшую, холодную кожу. Боруто лежал безучастно, но Мицки продолжал своё дело, судорожно улыбаясь и капая на него слезами. Настойка быстро впитывалась в кожу, и Мицки осторожно перевернул Боруто, чтобы сзади тоже всего протереть, чтобы тому стало лучше. А потом он снова уложил его правильно, поправил чёлку, вяло лежащую прядку, что раньше задорно торчала, и прижался ухом к груди, вслушиваясь в сердце. Только кожа по-прежнему была холодной и сердце не билось. Ничего в его теле не происходило. Он был мёртв. Мицки снова закричал, зарыдал на его груди, уже не в силах улыбаться. Горе снова его перемалывало, заставляло биться в агонии. Глаза уже резало от слёз, кожу жгло, всё лицо болело, горло словно порвано было криком, но он всё ещё продолжал рыдать. Долго. До беспамятства. Беспросветного отчаяния. Но… Но Боруто должен выжить. Мицки его вернёт. Вернёт и, наконец-то, скажет, поцелует и будет любить. Он бывало долго спал, наверное — время плохо доходило до его мозга, но тело почему-то всегда было уставшим, словно он не спал. Но сила вся и всегда шла для Боруто, потому он не сильно переживал — главное: позаботиться о нём. А потом уже и о себе. Когда Боруто будет снова улыбаться, снова будет горячим. Иногда бывало такое, что Мицки безостановочно, безумно шептал ему свои признания, лёжа на его груди, гладя его пальцами, рассказывал: как они будут счастливы, что сделают дом, как хочет Боруто, будут искать приключения и, конечно, любить. Рассказывал о счастливом будущем. Или просто что-то хорошее — как он влюблялся в него, как смотрел, как Боруто зажигал его желанием жизни, что Мицки о нём думал. А иногда он спал и молчал долго. Так долго, что тело тогда совсем не хотело двигаться, а рот и горло не сразу выдавали звуки, словно он спал несколько недель и тело совсем забыло: как двигаться и что делать. И в голове звенело пустотой — там не было ничего, кроме Боруто. Боруто. Боруто… Мицки блуждал в этих безумных кругах погони за воскрешением и заботой о Боруто, в своём горе и неправильной, истеричной радости, совершенно забыв всё остальное. Как-то, после долгого сна, когда он совсем замёрз от холодного тела Боруто и ничего не хотело двигаться — его трясло и шатало, душило слабостью — краем сознания он понял, что слишком ослаб, истощился, что скоро будет плохо, но… Это не имело значение, потому что Боруто так и лежал холодным и бездыханным телом. И Мицки не обращал ни на что внимание, отмахивался, погружаясь глубже в безумство. И он нашёл, правда, нашёл выход, нашёл нужное решение. Непослушные, дрожащие руки с трудом выводили нужные узоры на стенах, на теле Боруто, он то и дело проваливался в темноту, истощённый до предела и кашляя черной кровью. Но это было не важно, пусть перед глазами всё расплывалось, но Мицки снова и снова садился в центре надписей и сжигал себя, наполняя писания силой, что потом стекала в тело Боруто. Боруто. Боруто. Боруто. В конце концов, писания вспыхнули белым светом и исчезли — со стен и с тела Боруто — ритуал завершён правильно. Мицки расхохотался безумно счастливо и снова провалился в тьму. Наверное, снова надолго и в такую вязкую, болезненную и противную на вкус, что долго не мог выбраться из неё. Он то выныривал, ощущая боль во всём теле, дрожь и холод, и засохшую, горькую кровь во рту; то проваливался обратно, в безумные лапы каких-то мутных образов, что тянули всё глубже. Было слишком тяжело вырваться, но временами в бреду мелькал образ Боруто и Мицки тянулся к нему изо всех сил. И очнулся. Смог подняться на слишком слабых руках и доползти до кровати — счастье вело его, заставляло двигаться истощённое тело, но… Боруто не дышал. Всё ещё не дышал. Был мёртв. Мицки захрипел, порванным, засохшим горлом, беспорядочно цеплялся руками в его тело и рыдал. Рыдал, прижавшись к нему, пачкая слезами и засохшей, гнилой кровью. Но потом, выдохшись, начал счастливо улыбаться, смеяться — если письмена исчезли, значит всё получилось и нужно только подождать, отдать больше силы. И всё получится. Потому Мицки смеялся и целовал, пока, холодные губы, гладил щёки, совершенно не замечая, какие его руки худые, слабые и почерневшие, он смеялся и целовал его, обещал, что скоро Боруто снова будет смеяться и бегать по лесам, гоняясь за своими любимыми лисами. Снова будет дышать и ловить воздух руками. Будет улыбаться, а Мицки будет его любить ещё больше. Он шептал всё это, лёжа на холодной груди, обещал, пока снова не уснул. Снова долго и тяжело, даже в беспамятстве, продолжая отдавать Боруто всю силу. Но всё-таки проснулся после, так же убитый бессилием, только это его не волновало. Мицки уже вообще ничего не волновало, потому что ритуал сработал и всё, что нужно это просто ждать, потому он больше не расстраивался, не плакал, только обнимал его и целовал, обещая всё-всё сделать для него, когда Боруто очнётся. Пару раз он поймал себя на том, что запачкал его лицо и грудь своей высохшей, осыпающейся кровью, но не стал куда-то подниматься, чтобы умыться — слишком это было не важно в том, что Боруто будет жить. А всё остальное не имело значения, и Мицки просто обнимал его, целовал и спал, отдавая слишком много силы. Как-то, потом он всё же встал, снова стал протирать Боруто настойками, расчесал волосы и улыбался ему, а потом снова лёг рядом прижимаясь и наслаждаясь этим моментом. Он был счастлив, в ожидании чуда, время от времени снова натирал тело, говорил или просто молчал, обнимая холодную грудь. Было хорошо. Только позже он почему-то загрустил. Он уже долго ждал, а Боруто всё так же был мёртв, так же не дышал и не обнимал его. Мицки было плохо и грустно. Он долго смотрел на его лицо, думая: как оно прекрасно, и внезапно грусть ушла, когда он застыл взглядом на губах. Сразу захотелось улыбаться — он знал, что скоро поцелует их и Боруто поцелует его в ответ — он знал, что скоро они будут тёплыми и это было так радостно, что он смеялся. Но не выдержал долго и уже прижался к ним, в этот раз по-настоящему впервые, осторожно раздвигая холодные губы своим языком. Во рту было сыро и холодно, но Мицки был так счастлив, наконец-то, получив настоящий поцелуй, что это просто кружило голову до безумства. Он целовал его и целовал, задыхаясь от нехватки воздуха, лаская безвольный язык, и прижимался крепче, вцепившись в волосы. Такой живой жар разгорался внутри, что Мицки даже показалось, что Боруто ожил в нём самом, будто взял его, сжигая своим светом. Желание разгоралось так сильно и быстро, так будоражило новыми такими приятными чувствами, что Мицки не выдержал и застонал, прямо в холодный рот Боруто и потёрся об него, с невероятным наслаждением ощущая эту прохладу и касание на своём члене. Он тёрся о Боруто, совершенно потеряв рассудок от таких невероятных ощущений, двигался рвано, всем телом скользя по холодной коже, в экстазе закатывая глаза. Это было так прекрасно, так сладко держаться за Боруто, что потом удовольствие просто вынесло все мысли, не оставив ничего, когда он кончил и под веками взорвались звёзды. Тёплое, почти горячее семя размазалось между его бедром и членом и бедром Боруто, и Мицки обмяк, упав на его грудь, задыхаясь от слишком большой нагрузки и удовольствия. В глазах всё мельтешило переменно с тьмой, тело дёргало вслед за загнавшимся сердцем, но было хорошо. И Мицки стонал от удовольствия, счастья, цепляясь за него ослабевающими руками, прижимаясь к груди до последнего момента, когда снова провалился в темноту. Мицки был очень рад и любовно, нежно целовал холодную грудь, кусал шею, шепча слова любви, как много Боруто для него значит, как он его любит и что готов на всё. Он шептал, как невероятно хорошо ему было от такой любви — какой Боруто особенный и замечательный, что настолько сводит его с ума. Настолько прекрасен. Он шептал это, гладил его и с радостью жмурился, смотря на высохшее семя на нём и на себе. Это было так хорошо и так радовало, что Мицки даже не хотел это смывать, но всё же пришлось, когда он снова натирал Боруто настойкой. Однако себя он не трогал и не замечал ни семени, ни крови, ни того как темнели и дрожали руки, что Боруто всё ещё был холодным — просто натирал его, счастливо улыбаясь и целуя. Всё и дальше ходило кругами — он бессвязно шептал о счастье и любви, о прекрасном будущем, потом подолгу лежал в тишине или даже без сознания. Настолько долго, что даже открыть глаза потом было трудно, а связки и вовсе забывали: как выдавать звук, а потом он снова, дрожа, ухаживал за телом Боруто. Но, между этим, он теперь целовал его рот, лаская безучастные губы и язык. Но… этого становилось мало, и очень хотелось снова почувствовать Боруто, особенно, когда он сам себя сжимал рукой, уткнувшись носом в холодную грудь. Себя ему было мало. И прижиматься к Боруто тоже. И он не выдержал, сдался своему желанию, проиграл. Мицки слабым телом, кое-как нашёл и достал нужную баночку с маслами, а потом вернулся к Боруто, почти без сил упав на него, тяжело дыша от невероятной слабости, но всё же, потом снова поцеловал. Крышка баночки плохо открывалась, но он справился и хорошо смазал себя — промежность и член. Он сел сверху на Боруто, прямо на пах, и захрипел непослушным горлом от удовольствия — это было просто невероятно. Он чуть сразу не кончил, так было желанно и невероятно это прикосновение, так он любил Боруто и так сходил от него с ума. Но всё же принялся двигаться, скользя промежностью по паху Боруто притираясь к его животу членом, прижав орган своей ладонью. Ох, это было так хорошо, так сильно, что когда Мицки кончил, просто упал на загорелую грудь и отключился — слишком сильно и больно сердце громыхало в голове, слишком не справлялись лёгкие с дыханием. Но было хорошо. Хорошо, когда он лежал рядом с Боруто, уже когда смог очнуться и подвигать задеревеневшим телом, положив свою голову на холодную грудь, а руку Боруто закинув себе на талию. Позже он как-то снова заставил рот и горло слушаться, повторяя слова любви, целуя холодную кожу. Он бы с удовольствием укусил её, даже слабой, болящей челюстью, но жаль, что после этого всё равно не останется меток, так что Мицки обходился только поцелуями. Но он с радостью целовал грудь и живот, держался за него, поправляя руку Боруто на своём боку. Потом случилась беда. Настойка, которой Мицки натирал Боруто кончилась. Он, шатаясь и задыхаясь от слабости, облазил весь дом в поисках запасов, но нигде не нашёл ни самой настойки, ни нужных ингредиентов. Была только одна, последняя бутылка. Это было странно, потому что этого в доме было много, очень много — и должно было хватить на нескольких людей и на несколько лет. А теперь… Теперь кончилось. Мицки задохнулся от паники, страха — неужели так много времени прошло? Неужели Боруто так долго мёртв? Его затрясло в панике, слёзы и темнота наползли на глаза, и он пошатнулся, больно падая на каменный пол. Из ослабевших рук выпала бутылка и с оглушающим шумом раскололась. Мицки заорал, заплакал, беспорядочно и бессмысленно пытаясь словить жидкость голыми руками, вгоняя в плоть острое стекло. Но кровь и боль были не важны, он готов был всё стерпеть, только жидкость безвозвратно утекала. Его било в ужасе прямо на том же мокром месте, он корчился от слёз и судорог на осколках. И из-за того, что нужная настойка закончилась, и из-за того, что прошло так много времени. Очень много. Он снова рыдал до темноты в сознании. А потом еле как вытащил осколки из тела и дополз обратно в кровать к Боруто, плача и целуя его лицо, снова пачкая кровью и умоляя очнуться. Он снова потоком пустил в его тело силу и почувствовал как сердце слишком больно сжалось, как он похолодел, как словно раскрошилось всё тело и он снова впал в темноту. Но проснулся. Проснулся когда-то и снова целовал Боруто. На каждое движение, даже моргание, уходило слишком много сил. И говорить он уже не мог — всё, что его держало, это любовь. И он целовал Боруто, гладил щёки и поправлял чёлку. Мицки дотянулся к той бутылочке с маслом и через слабость растянул себя, а потом даже сел на кровати, продвинувшись к ладони Боруто и вставляя в себя его пальцы. Ему было нужно это, чтобы, как странно не звучало, набраться сил и любви, чтобы заботиться о Боруто и дальше. Потому Мицки хрипел непослушным горлом от удовольствия, двигая холодные пальцы Боруто в себе, сжимая свой член и до боли в глазах смотря в его спокойное, красивое лицо. Любимое. Он был счастлив снова кончить, и хоть потом силы и сознание снова надолго его покинули, Мицки продолжал вливать в Боруто силу и беззвучно шевелить губами, повторяя, как он его любит. Дальше он уже больше ничего не мог делать, даже не вставал и почти не двигался. Только иногда открывал глаза и смотрел на Боруто, улыбаясь представляя, как они будут счастливы. Беззвучно обещал это ему. А потом, в беспамятстве, он услышал оглушающий стук. Снова и снова. Он открыл глаза и почувствовал, как почти горит от тепла щека и всё тело, где он касался Боруто. Он неверяще смотрел на него и медленно понимал — сердце Боруто начало биться. Мощно, равномерно, грудь медленно расправлялась от дыхания, тело горело живым теплом, а лицо понемногу начинало хмуриться. Мицки не заметил, как из глаз потекли слёзы и не понял как разрыдался, когда прекрасные голубые глаза, наконец-то, открылись и посмотрели на него. Он рыдал, но потом резко засмеялся, в безумной радости цепляясь за Боруто. Живого, горячего Боруто. Узумаки не понимал: что происходит, и был ужасно напуган. Тело совсем не слушалось, будто он не двигался очень долго, всё противно, больно крутило и тянуло. Он не знал место, где очнулся, и что это был за кошмар, что обнимал его, издавая какие-то слишком ужасные звуки своим, вероятно истерзанным, горлом. Это существо сначала плакало, а потом… засмеялось? Оно цеплялось за него холодными, противными руками и с безумным, ненормальным обожанием смотрело в глаза, шевеля потрескавшимися, израненными и посиневшими губами. Боруто было страшно. Особенно от того, насколько этот… человек был худой — почти что скелет — волосы были седые, грязные и спутанные, вся кожа выцветшая с болезненно-тёмными венами, а руки и ноги были не просто посиневшими, а практически чёрными; под глазами и там, где были щёки — были такие провалы, что Боруто не понимал, как можно быть живым. А потом… Потом он узнал Мицки. В этом измученном, безумном существе он узнал своего друга. Лишь по выцветшим, но всё ещё необычайно золотым глазам. Страх и шок сковали его сознание, а Мицки всё продолжал: то рыдать, то безумно хохотать, хрупкими, очевидно болящими пальцами держась за него, и что-то неразборчиво шептал. Боруто не мог ничего понять, даже когда поднялся и попытался вслушаться в слова Мицки, максимально осторожно взяв его… истощённое и измученное лицо в ладони. Друг только завис на мгновение от этого, смотря на него с животным обожанием, без толики разума, и снова хрипло, словно кашляя, расхохотался иссохшим горлом, цепляясь в него тощими руками, в которых можно было без труда разглядеть все кости. Боруто трясло от паники, и он обнимал измученное, холодное и сухое тело Мицки, смотря потерянным взглядом в никуда. А потом на него разом обрушилось всё, что произошло. Он словно со стороны видел, как умер в том последнем бою, увидел, как неконтролируемо сила Мицки выплеснулась из него в тот момент, даже ранив товарищей, как друг кричал и плакал, вцепившись в тело Узумаки. Он кричал, пачкал руки в крови Узумаки и не жалел себя, расходуя силы и заживляя уже мёртвую плоть. Шикадай и Иноджин пытались оттащить Мицки от Боруто, но тот просто отмахнулся от них и не останавливался. Забрать его смогли только: когда мёртвое тело Боруто уже было целым, будто и не изранено, а Мицки просто отключился от истощения. Их двоих унесли оттуда — Мицки в лазарет, а Боруто… Положили отдельно, накрыв простынёй, чтобы похоронить дома. Вот только Мицки… Он сошёл с ума, потому что ночью, ещё шатаясь от усталости, снова бросился к его телу, плача и умоляя встать. Шикадай снова его нашёл, пытался заставить прийти в себя, но… Мицки обезумел. Он ударил друга, обнял тело Боруто и переместился к себе домой. Там он долго плакал над ним, просил очнуться и смотрел так же отчаянно, с безумным обожанием и до нового истощения вливал силы. Только вот через пару недель друзья добрались к дому Мицки и уже были настроены решительно забрать тело Боруто, а Мицки… Мицки отвести к целителю, чтобы его раскрошившийся разум хоть немного восстановили. Только Мицки не слушал, он кричал, что не позволит его забрать, воскресит Боруто и не отдаст. Не отдаст. Он сражался с ними, а потом, сверкая безумными глазами, зажимал распоротый живот и активировал какое-то заклятие, что было в самом полу и стенах его огромного дома — особняк переместился. Далеко в горы, куда добраться было сложно даже магам, так, чтобы их не нашли. Мицки долго страдал от раны, не в силах исцелиться, потому что все силы спускал на Узумаки. Боруто видел, как его друг ухаживал за телом, как — то рыдал, то улыбался и… Признавался в любви. Узумаки понял: почему Мицки так кричал, смотрел так одержимо — друг его любил. До сумасшествия. До полной одержимости желанием воскресить его. Эта любовь какой-то болью сжала сердце Боруто, и он бесконтрольно обнял Мицки крепче, но быстро опомнился, отпуская совсем хрупкое тело. А образы прошлого так и продолжали плясать в мыслях. Он видел, как Мицки заботился о нём, как искал решение, и сколько силы тратил, больше ни на что не обращая внимание — всем его сознанием владели только Узумаки и необходимость оживить его. Он даже за собой не следил, даже не давал себе время на отдых, отключаясь только на пределе усталости. И он нашёл верное решение. Сложный ритуал, что требовал от Мицки невероятных усилий, но он даже не думал об этом, просто улыбался и целовал лицо Боруто, повторяя, что скоро он будет жив. Только тот ритуал совершенно его измотал — он вытянул не только всю силу, но и душу кромсал, и даже тело иссушал. И с каждым днём, с каждым разом восстанавливая попытки довести ритуал — просыпаясь от глубоких, длинных обмороков, кашляя кровью — Мицки без каких-либо мыслей сжигал всего себя, становясь блёклым скелетом. Но у него получилось закончить ритуал. Только вот… Несколько недель он провёл лёжа на полу в своей засохшей крови, практически мёртвым. Действительно, единственное, что держало в жизни его измученное тело — это безумная любовь. И он так же безумно улыбался, снова рассказывая, как любит Боруто и что уже скоро тот будет жив. Мицки мечтал о будущем, как они будут счастливы вместе, целовал его, а потом… Узумаки стало немного дурно от того, что после ритуала тело Мицки всё так же продолжало умирать, становясь ещё более худым, а конечности начинали темнеть, как и вены. Он видел, как Мицки… Сходил с ума, предаваясь с его мёртвым телом удовольствию, как последние крохи разума стали покидать его после этого, особенно: когда разбилась бутылка с настойкой. Боруто было больно, и он заплакал из-за того, как Мицки изранился осколками, а потом плакал над ним от отчаяния. Ещё хуже стало, когда Мицки снова начал улыбаться после этого и продолжал мечтать о любви. Последние остатки разума покинули его, а Узумаки… Узумаки как-то понял, что во всём этом безумстве прошло десять лет. Десять лет, как он был мёртв, а Мицки рядом с ним сходил с ума, сжигая и силу, и тело, и разум. Он не знал откуда приходили все эти видения случившегося, и как понял сколько прошло лет — он просто понял. И всё это болью сжимало сердце. Как и совершенно больной — и телом и разумом друг — что и дальше то хохотал от радости, то плакал, цепляясь за него чёрными, иссохшим руками. Боруто тихо плакал от боли и ужаса, обнимая несчастное, безумное, холодное тело Мицки. Он всегда дорожил другом. Возможно, даже больше, чем другими товарищами, и они были ближе, но он не подозревал, что Мицки его любит по-другому. И настолько крепко, что совсем лишился ума. А после всего увиденного… После этого в сердце просыпалась любовь к нему ещё больше, но ещё такая боль пронизывала, что Узумаки мог только плакать. Он понимал, что любит Мицки — а может просто сам сошёл с ума от всего пережитого? — но точно знал, что даже такого… душевнобольного Мицки он не может оставить. Хоть и было слишком страшно и больно, но… Мицки с ненормальным обожанием смотрел на него потускневшими глазами, улыбался посиневшими губами, на смертельно худом лице. Улыбался и… у Боруто не было сил, чтобы закончить это безумие. Уйти. Он плакал и обнимал друга, что впервые за эти кошмарные десять лет лежал спокойно в его тёплых объятиях. Боруто плакал от всего этого безумия, что трясиной затягивало его, а Мицки, наконец-то, смог выдавить из своего горла слова. — Я тебя люблю. — Прошептал он с таким обожанием, благоговением и так доверчиво смотрел в глаза, что Узумаки чувствовал, как у него самого крошился разум. Он плакал от боли и безумия, но не мог сделать что-то против. Потому тоже улыбнулся сквозь слёзы. — И я тебя люблю. — Ответил он, практически чувствуя во рту этот гадкий привкус сумасшествия, отчаяния. Но Мицки так улыбнулся блаженно, что Боруто не мог сделать что-то другое. Потому обнимал его. И теперь уже он заботился о больном друге. Мицки… Слишком сильно себя сжёг за эти годы, отдал абсолютно всё, и чтобы хоть немного вернуть его тело в нормальное состояние, Боруто пришлось целый год над этим биться. И то, парень был слишком худым, но хотя бы смертельная чернота ушла и вернулись цвета. Но разум… Разум к нему так и не вернулся, и Мицки только и продолжал смотреть на него и улыбаться, не замечая ничего вокруг. Горечь и сумасшествие временами давили Узумаки, но Мицки не плакал и был счастлив. Потому Боруто просто продолжал его обнимать.