Инь-янь

Вечер пятницы. Кухня. Два бьющихся в унисон сердца. Два любящих сердца. Две любящие души. За окном знойный февраль. За окном вечно спешащие куда-то муравейники из машин, людей, облаков. И только звезды, что по небу бисером рассыпаны, не спешат никуда. Коты дворовые, что греются бок о бок под окнами пошарпанной питерской коммуналки тоже не спешат никуда. Лампа, что свисает с потолка на тонком проводе, освещает комнату совсем тусклым желтым светом, моргает время от времени. На столе две горячие кружки кофе – одна покрепче, а другая с молоком. Остальные кружки, идеально вычищенные и протёртые, прячутся за дверцей шкафа над раковиной. Руки, которые идеально вычищали и протирали их, прячутся в других руках. В руках, в которых каждый человек нуждается. Искусство невозможно осязать. Тогда почему она чувствует на себе её губы? Губы, которые звездной россыпью оставляют на шее краткие поцелуи, переносят морозные узоры с окна на её спину, проходятся мазанно по татуировкам, и на душе также влажный след оставляют. Кристина всегда оставляет после себя частичку волшебства, что внутри Лизы пульсом бьётся, кровью по венам течёт, оседает на душе приятным слоем липкого сладкого мёда, как никотин на легкие самого заядлого курильщика. Никотин этот в голову Андрющенко врывается жадно, пьянит, кружит, рисует самые развратные и яркие картины перед глазами: где Кристина – её демон-искуситель, а она беспомощный ангел в её руках. Лиза у Кристины в печенках сидит, и её не вытравишь оттуда, не прогонишь. Она там прочно и навсегда: пока под кожей бьётся пульс и пока легкие дышат. Прикосновения теплых пальцев на контрасте с холодным подоконником запускают по телу Лизы миллионы мурашек, которые Кристина умело пересчитывает, слизывает, а потом также умело возобновляет вновь. Пересчитать также не забывает и ребра, обтянутые бледной кожей, не забывает одарить поцелуями впалый живот, тонкие запястья, торчащие лопатки, ложбинку между ними, поясницу и обязательно две ямочки на ней. Кристина, несмотря на то, что это явление никогда не считалось чем-то редким и необычным, всегда считала их особенностью в Лизином теле и уделяла этому месту особое внимание. А Лиза от такой любви и трепета к себе из раза в раз теряла голову. Под Кристиниными губами её кожа почти тает, плавится, отдаётся на языке привкусом нежно-сладкого пломбира. Захарова эту вкусность жадно глотает, впитывает в себя, на подкорке сознания копит, запоминает. Хочет вылизать её, словно настоящее мороженое: медленно смакуя, растягивая удовольствие, наслаждаясь тем, как она растекается под палящим дыханием на этом подоконнике и нагревается с каждой секундой прибывания в одной комнате со своей пассией. Лиза на вкус как соленая карамель, на слух как тягучая патока, на вид лучше любого произведения искусства в Лувре: ласкает уши протяжной мелодией своих стонов, течет и выгибается от каждого мимолётного прикосновения и пошлого шёпота, и Кристина уверенна, что может кончить от одного только вида такой Лизы. Ощущение горячего языка между ног все чаще заставляет Лизу сквозь вздохи и мольбы выстанывать имя своей девушки, которая смотрит на неё снизу вверх и не успевает переводить дыхание от этого зрелища. Та и сама уже возбуждена донельзя: лезет свободной рукой под ткань домашних шорт, а когда сверху слышит удовлетворенный стон от чувства заполненности, начинает помогать себе, постепенно ускоряя движения, выбивая из Андрющенко рваные крики, а из себя редкие мычания. Лиза на пределе, у неё на языке Кристинино имя повторяется мантрой, она дышит обрывисто, жадно хватая воздух в легкие. Сдержанные стоны Захаровой отдаются в ушах эхом, заставляют индиго дрожать сильнее, руками цепляться в потрёпанный подоконник, почти плакать от пульсации во всём теле. Вулкан, что нарастал внутри Андрющенко так мучительно медленно, взрывается, сладостной истомой разливается под кожей, что огнем горит, и Лиза заходится в оргазме, обмякая на полу рядом с блондинкой, которая затягивает её в крепкие объятия и следом кончает сама, шепча в губы её имя. Капелька пота стекает по Лизиному лбу, на который липнут черные, как зола, волосы, и теряется в очередном Кристинином поцелуе. Вечер пятницы. Кухня. Два бьющихся в унисон сердца. Два любящих сердца. Две любящие души. За окном знойный февраль. За окном вечно спешащие куда-то муравейники из машин, людей, облаков. И только звезды, что по небу бисером рассыпаны, не спешат никуда. Коты дворовые, что греются бок о бок под окнами пошарпанной питерской коммуналки тоже не спешат никуда. И Лизе с Кристиной сейчас спешить некуда. Больше всего в жизни Кристина ценит постоянство: её постоянство в Лизе, в теплых вечерах за спокойными беседами, в обсуждении последнего вместе просмотренного сериала, в долгих и плавных поцелуях, в крепких объятиях под пледом и монотонном шепоте "люблю". Больше всего в жизни Кристина ценит Лизу, ведь в её объятиях она уверена – у них есть завтра. На столе две остывшие кружки кофе – одна покрепче, а другая с молоком. За столом две девушки – одна курит Чапман Рэд, а другая Чапман Браун. Одна разговаривает много и громко, а другая её покорно слушает. Одна читает русскую классику, а другая надписи на заборе. Одна любит горячую ванну перед сном, а другая холодный бодрящий душ с утра. Они противоположности, которых магнитом тянет друг к другу. Они как север и юг, сливаются в одном поцелуе и рассыпаются на миллионы мелких звезд. Они как вишня с шоколадом, дополняют друг друга идеально. Как падший ангел, некогда посланный людям самим Богом, и демон во плоти. Как черное и белое в старых фильмах – одно без другого не существует. Они – две совершенно разные, но любящие друг друга души. Два совершенно разных, но качающих одну кровь, сердца.