***
Замир шёл на работу, погрузившись в мрачные мысли. Сегодня на улице было неожиданно много людей, которые оживлённо что-то обсуждали. На главной площади гордо маршировали солдаты, неся в руках знамёна. Замир пожал плечами и пошёл дальше, ему совсем не хотелось выяснять причины данного торжества. Тот обратил внимание на небольшие серые здания, представляющие собой обычные прямоугольники. С виду — просто коробки, но на самом деле это были очень жуткие места, где убивали так называемых «неплательщиков». Государство считало, что за всё нужно платить, даже за воздух, поэтому ввело специальный налог. Большинство бедных людей тратили все свои деньги на воздух и умирали от голода или холода, но были и те, кто не мог себе позволить даже этого. Именно таких людей запирали в прямоугольных зданиях, выкачивали воздух, и они умирали. Обычно это не называли убийством, предпочитая термин «чистка». По его телу пробежали мурашки. Замиру не хотелось думать об этом. «Возможно, это даже хорошо. По крайней мере, у нас нет бездомных на улицах, — подумал он и тут же почувствовал отвращение от собственной мысли. — Перестань притворяться, что лоялен Государству, хотя его действия внушают тебе ужас». Но как он мог не притворяться? Замир Галиев прервал свои мысли, остановившись перед входом в здание суда. Он поднял взгляд на ярко-красную ленту над дверью, которая гласила: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!» От этой надписи так и веяло сарказмом. Суд не знал слова «гуманизм». Примечательно, что воры, насильники и убийцы получали гораздо меньшее наказание, чем политические заключённые, «неплательщики» или люди, которые просто случайно улыбнулись. Уголовникам могли дать максимум двадцать пять лет лагерей, в то время как политических расстреливали сразу, перед этим, конечно же, пытая их, заставляя плакать, умолять о пощаде и каяться даже в тех преступлениях, которые они не совершали. Иногда им сохраняли жизнь, но полностью промывали мозги, делали их совершенно другими людьми, лепили нужное, правильное мышление, как из пластилина, ведь человек очень легко поддаётся внешнему воздействию. Однако рано или поздно за политическими всё равно возвращались, и ещё ни один человек, который однажды позволил себе неправильные слова или выражение лица, не смог избежать пули. Улыбка считалась худшим преступлением, чем убийство, но Замир до сих пор не мог понять, почему. Он не верил в официальные мотивы, изложенные Государством, в этом определённо была другая причина, которую ему, обывателю, не понять. Если Государство хотело сделать из людей бесчувственных роботов, которые готовы работать по шестнадцать часов, то почему не запретило грусть? Злость? Страх? Почему только проявления положительных эмоций попали под запрет? Замир вздохнул и, ещё недолго подумав, вошёл в помещение. Сегодня в здании собралось много работников секретной полиции, они довольно часто приходили сюда под различными предлогами. — Доброе утро, — поздоровалась с ним его знакомая-полицейская Кира Орлова. — Вы слышали новости? — И Вам того же, — в замешательстве ответил Замир. — Нет, а что случилось? — Ваш брат теперь герой, — ответила она, слегка удивлённая тем, что Замир не был в курсе. — Сегодня свершилась очередная военная победа нашей страны, и всё это благодаря Вашему брату, отважному военачальнику. — Я думала, он уже послал Вам телеграмму. — Я не общаюсь со своим братом, — пожал плечами Галиев. Сначала он пытался отправлять письма брату на фронт, но тот явно дал понять, что родственные связи между ними ничего не значат. Кира оглянулась по сторонам и, убедившись, что никто на них не смотрит, прошептала: — Давайте отойдём. Надо поговорить. Он кивнул и молча последовал за ней, гадая, о чём может быть их разговор. Наверняка о чём-то важном, если другие не должны его услышать. — Слушайте, — шёпотом начала Кира, когда они отошли достаточно далеко, чтобы не попасть в поле зрения камер или людей. — Мне не положено говорить об этом, но вчера вечером именно я наблюдала за Вашей комнатой через камеру, — Замир похолодел, но она поспешила его успокоить. — Я не собираюсь никому рассказывать о том, что Вы нарушили запрет, однако прошу Вас впредь быть аккуратнее. Нам часто приходится следить за несколькими людьми одновременно, но мы видим всё, поверьте. Постарайтесь больше так не делать. Сегодня заканчивается моя смена, и я не ручаюсь за своих коллег, которые могут увидеть Вашу улыбку. Сами знаете, сейчас с этим строго. — Но… Зачем Вам покрывать меня? — спросил Замир, хотя его мозг был едва способен переваривать информацию. Слишком много шокирующих новостей на сегодня. — Вы ценный молодой сотрудник в судебных органах, было бы печально, если б Вас… отстранили от работы, — ответила та, тщательно подбирая слова. — Кроме того, — она понизила голос, поправляя свои рыжие волосы. — Я бы сама хотела научиться улыбаться. Но, боюсь, у меня эта способность отсутствует с рождения. — Я бы предпочёл, чтобы у меня эта способность тоже отсутствовала. — Ладно, я побежала. Скоро нам нужно будет возвращаться. До свидания, — попрощалась она и поспешила к выходу, где уже собирались другие сотрудники полиции. Замир не думал, что сможет сегодня сосредоточиться на работе. В его голове вертелись тысячи мыслей. Может, стоит написать письмо брату? А сегодняшний парад на площади связан с военной победой? А может, стоило спросить Киру, что она думает об их правительстве в целом? Он шёл по коридору, размышляя об этом, и случайно задел плечом девушку Варвару Козлову, местного прокурора и по совместительству его подругу со школьной парты. Если это, конечно, можно было назвать дружбой — в обществе не поощрялись близкие отношения между людьми, включая платонические, так что они скорее были просто хорошими знакомыми, даже обращались друг к другу на «ты». — Прости, Варя, я тебя не заметил… — он поспешил извиниться. — Ничего страшного, — звонким голосом ответила та и, прежде чем уйти, бросила на него пристальный взгляд, словно заметив что-то подозрительное. Спустя пару минут после того, как она ушла, Замир осознал, что стоял и пялился в одну и ту же точку, как парализованный, вспоминая блеск её зелёных глаз. Он был влюблён в Варю ещё со школы, к чему себя обманывать? Но следовало забыть об этом, сейчас их отношения ограничивались деловыми, хоть они и общались по-товарищески, как раньше. Кроме того, Государство не поощряло любовь, она была нужна исключительно для продолжения рода, ведь чем больше людей — тем больше рабочей силы. Но сначала нужно было делать свидетельство о заключении брака, подписывать кучу бумажек, получать одобрение комиссии — бюрократический ад, одним словом. Пожалуй, ему действительно стоило забыть Варю. Замир не мог не отметить, что Варвара являлась настоящей патриоткой, которая во всём поддерживала политику своего Государства. Тот не считал это проблемой, будучи не до конца уверенным в том, лоялен ли он нынешней власти: у него не было своей политической позиции. И всё же его пугали столь фанатичное следование идеям и готовность с пеной у рта защищать их. Замир сидел в кабинете и снова перебирал тонны бумаг. Он ненавидел монотонную и рутинную работу, ему было трудно сосредоточиться, всё словно вываливалось из рук. В кабинете было нечем дышать, тут было слишком тесно, стены давили на него со всех сторон, а гнетущая тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов, лишь усиливала напряжение. Замир схватился за воротник рубашки, почувствовав, что задыхается. Он громко откашлялся и сделал глубокий выдох. Рабочий день закончился, можно было возвращаться домой. Галиев вышел из здания с чувством свободы на сердце. Он не помнил, когда в последний раз так себя чувствовал. Было ли это на самом деле чувством свободы? Он не знал. Он даже не помнил, что означает слово «свобода» — его давно вычеркнули из словарей. На улице было уже темно, и Замир молча восхищался красотой ночного города, хотя раньше совершенно не обращал на это внимания. Он свернул с главной дороги, слабо освещённой фонарями, в тёмный переулок: так было быстрее. Замир взглянул на небо, усыпанное звёздами, и в этот самый момент падающая звезда рассекла небосвод. «Пусть этот жестокий режим падёт», — он загадал желание, хоть и не надеялся на его исполнение. Сейчас у него впервые появилась чёткая политическая позиция. Позиция, за которую его приставят к стенке. Но это его не волновало. Рано или поздно за ним всё равно придут. Возможно, он снова невольно нарушит запрет или Кира проболтается. Агенты секретной полиции придут за всеми, они найдут всех, включая Замира, и тогда он будет сидеть в зале суда, — того самого суда, где работал секретарём — и прокурор Варвара Козлова будет кричать, требуя для него максимально строгого наказания. И тогда кто-нибудь из военных, возможно даже его брат, пустит ему пулю в лоб. И… Он отвлёкся от тех страшных картин, что он представлял в голове, увидев на одном из зданий для убийства «неплательщиков» надпись «Твоя жизнь принадлежит Государству». Красная краска слегка потекла, оттого надпись выглядела ещё более жутко. Он ускорил шаг, чтобы скорее пройти мимо, и снова свернул на главную дорогу. Замир вышел на площадь и уже почти бежал, чтобы быстрее её пересечь. Прежде чем свернуть в окутанный тенями переулок, он поднял взгляд на небо, где ярко сияли звёзды. Именно звёзды сейчас были для него главным символом надежды, забытой, растоптанной, но вновь распустившейся в эту ночь, которую тот, пожалуй, запомнит надолго. Сегодня он перестал лгать себе, сегодня исчез весь страх, который не покидал его ни на мгновение всю сознательную жизнь. Замир улыбнулся, смахивая слезу, стекавшую по щеке. Он снова нарушил закон, но кого это волновало? Почему он должен следовать этому жестокому, несправедливому закону? Эти вопросы задавал тот самый ребёнок, которого Замир долгое время пытался задушить в себе. Но сейчас он не стал подавлять его, решив вместо этого отпустить на волю. В голове снова возник образ девушки-прокурора с тёмными волосами до плеч и сияющими зелёными глазами. Ах, если бы Варя знала, с каким презрением он относится к правительству! Она бы сразу же его возненавидела. Государство хотело сделать из людей бесчувственных роботов, но ничего не выйдет. Они могли лгать, убивать, пытать, переписывать историю, они могли следить за всеми людьми хоть двадцать четыре часа в сутки, но они не могли уничтожить живые человеческие чувства. Сегодня он это осознал.***
Комната для допросов. Замир Галиев не помнил, как здесь оказался: его просто подняли посреди ночи, ударили пару раз дубинкой, надели пакет на голову и вывели на улицу. Он не вполне осознавал, что происходит, будучи слишком сонным, однако предполагал, что ничего хорошего это ему не сулит. Интуиция его не подвела. Замир потерял сознание от удара дубинкой, а очнулся уже в тёмном, мрачном помещении, которое видел в своих худших кошмарах. Тут находилось решётчатое окно, через которое было видно только серую стену с колючей проволокой, напротив — скамья, где полагалось сидеть допрашиваемым, а посередине — стол, где располагались лампа и коробка, в которой, вероятно, собраны различные орудия пыток. Воспоминания о самом допросе были весьма смутные. Там был агент секретной полиции, представившийся майором Крыжовичем, а также Варвара и Кира, на лице которой были видны следы побоев. Оказалось, что Киру обвиняют в сотрудничестве с подпольной оппозиционной организацией «Сопротивление», и под пытками ей пришлось дать показания и на него тоже. Замир точно помнил обрывки разговора Вари и Крыжовича: — Неужели Вы ей верите? — То, что Вы хорошо знакомы с Галиевым, это не значит, что он невиновен. — Гражданка Орлова помогала «Сопротивлению», она предала всё, чему нас учат с детства, неужели Вы думаете, что её слова о гражданине Галиеве являются правдой? — Если подумать, это имеет смысл. Мы не будем приводить приговор в исполнение, пока у нас не появятся неопровержимые доказательства его вины. — Конечно. Я думаю, Вы можете запросить записи с камер. Видимо, Варвара пыталась убедить полицию, что Замира не нужно расстреливать. Но почему? Какое ей было дело? Одной жизнью меньше, какая разница. Варя всегда была на стороне закона, даже когда расстреляли её собственную мать, хотя её вина тоже не была подтверждена. Тогда почему сейчас она вступилась за него? Эти вопросы без ответов крутились в его голове. В последнее время он задавал черезчур много вопросов, слишком уж сильно изменилась его жизнь за какие-то два-три дня. Он не знал, сколько времени провёл в комнате для допросов, боль затуманила сознание и мешала здраво мыслить. Но через пару часов он услышал скрип двери, и в помещение вошла Варя. Она смотрела на него с обеспокоенным выражением лица, но ничего не сказала. — Почему… почему ты меня защитила? — прошептал он, только сейчас заметив, что едва может волочить языком. — Я верю в твою невиновность, — ответила та и подошла ближе, чтобы снять с него наручники. — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты способен на преступление. «Боюсь, ты меня совершенно не знаешь», — пронеслось у него в голове, но Замир не сказал этого вслух. Наконец, его руки были свободны. На запястьях остались красные следы от наручников, но это его не волновало. Куда больше его беспокоила боль в области рёбер. Вероятно, ему что-нибудь сломали, пока били дубинкой или тяжёлыми военными сапогами. — Спасибо. Я в долгу перед тобой, — с благодарностью сказал он. — Я всегда на стороне закона, — её лицо сразу посерьёзнело. — А почему меня отпустили? Судебного процесса ещё не было? — Нет, и не будет. Эта чертовка перед задержанием удалила все записи с камер, так что было решено прекратить дело в связи с отсутствием доказательств. Но учти, ты теперь под колпаком. — Понял, — кивнул Замир и попытался встать со скамьи, где сидел всё это время, но ноги подкосились, и он наверняка бы упал, если б Варя его вовремя не поймала. — Посиди лучше здесь некоторое время, — предложила она. — Я вызову врача. Замир хотел что-то ответить, но в этот самый момент снова потерял сознание.***
Всё время, что Замир провёл в госпитале, он мучился от кошмаров. Чаще всего это были искажённые до невозможности воспоминания с допроса. Замир уже не знал, что из того, что он видел во снах, было правдой, а что — плодом его больного воображения. Сегодняшней ночью он видел мать и брата, презрительно на него смотревших, но в реальности их там не было. Или были? Недавно к нему заходила медсестра и объявила, что завтра его выпишут. Тот в ответ лишь молча кивнул, особо не вслушиваясь в её слова, размышляя о чём-то своём. Возможно, его вылечили не только физически, но и психологически, ведь он почти ничего сейчас не чувствовал. Не радовался утреннему солнцу, не видел больше в звёздах никакого знака или символа. Единственные чувства, которые в нём остались — это любовь к Варе и страх. Осталось избавиться от первого, и тогда он станет нормальным. Как все остальные люди. Замир не верил, что Варвара вступилась за него из чувства справедливости и верности закону: раньше она так не делала. Возможно, суду просто выгоднее было замять дело, чем признать, что один из их сотрудников — нарушитель закона и враг. Или… На мгновение в голове промелькнула мысль о том, что его чувства могут быть взаимны, и тот отчего-то залился румянцем от этой мысли. Замир молча смотрел в потолок, обдумывая эту мысль и развивая её, рассматривая возможные сценарии. Ему казалось, будто он слышит бешеный стук своего сердца в этой ветхой больничной палате, где тишину нарушало только падение дождевых капель на пол сквозь протекавшую крышу. Какая глупость. Замир поспешил выкинуть из головы эту мысль, но не смог. В глубине души он верил и надеялся, что его предположение окажется правдой.***
— С возвращением! — поприветствовала его Варвара Козлова, когда он впервые за две недели пришёл на работу. — Рад тебя видеть, — ответил он, едва сдерживая улыбку. — Я не думала, что ты придёшь так скоро, — она склонила голову на бок. — Здесь всё ещё помнят о произошедшем, так что будь готов к повышенному вниманию. Замир заметил, что, словно в подтверждение её слов, к нему были прикованы взгляды большинства присутствующих людей, и слегка поёжился, почувствовав себя неуютно. — Сегодня будет процесс над какими-то уголовниками-рецидивистами, — проговорила Варя, как бы между делом. — Так что я пойду. Можем прогуляться после работы, если захочешь, — прошептала она и с этими словами ушла. Замир застыл на месте, вначале не поверив свои ушам. Его бросило в жар. Она пригласила его прогуляться. Это ведь почти что свидание, верно? О боже. Замир прикусил губу и посмотрел на свои дрожащие руки. К счастью, на него больше никто не смотрел, люди продолжили заниматься своими делами. Вдох, выдох. Он вышел из зала и медленно направился по коридору. Нужно успокоиться, в таком состоянии невозможно работать. Нужно думать о работе, не о женщине. Нужно думать о юридических документах, о протоколах и о том, чтобы всё было по закону. Закон охраняет Государство, а Государство — это всё. Замир думал об этом и чувствовал, что сердцебиение и дыхание приходят в норму, а он сам начинает верить в Государство, в твёрдую, словно титан, руку закона и в лозунг о том, что их суд самый гуманный в мире. Конечно, это был самообман, но это обычная для него практика. Он сел за работу с гораздо большим энтузиазмом, чем раньше.***
Вечер. Солнце уже село за горизонт. Замир стоял на крыльце, спиной к двери, и вдыхал грудью воздух. Ветер дул ему прямо в лицо. — Привет, — раздался голос за спиной, и Замир поспешно обернулся. Это была Варя. — Ты меня ждал. — Да, — подтвердил он. — Да, я тебя ждал. Они пошли в сторону от главной площади туда, где находилась река. Сначала они шли молча, лишь иногда переглядываясь, пока Варвара не нарушила тишину: — Ты слышал что-нибудь о гражданке Орловой? Мы должны были вынести ей приговор ещё две недели назад, но она исчезла. — Может быть, сбежала, — отозвался Замир, похолодев от осознания того, что она определённо не сбежала. Секретная полиция часто проводила внесудебные расправы, и это было даже хуже, чем быть убитым по приговору. Агенты полиции отличались садистскими наклонностями, исключительной жестокостью и изобретательностью в плане пыток. В этом Замир убедился на собственной шкуре, поэтому ему было страшно даже представить то, что они могли сделать с Кирой. — Наверно, — беспечно пожала плечами Варя. — Впрочем, мне всё равно на судьбу этой предательницы. Они шли вдоль берега, огибая то и дело встречавшийся на пути мусор в виде пластика и стекла. «Люди безумны, — на миг задумался Замир, случайно наступив на помятую пластиковую бутылку. — Мы уничтожаем свой дом». Они сели на скамью, находившуюся поблизости, и всматривались вдаль. За рекой высились тёмные силуэты деревьев, почти неразличимые в темноте. — Ты когда-нибудь задумывался о том, что будет после нас? — внезапно спросила Варя. — Я думаю, всё будет по-прежнему, — произнёс он. — Сотни лет будут разлагаться эти груды пластика. Эта река всегда будет течь, весна всегда будет сменять зиму. Это вечно. И Государство вечно. — Государство вечно, — повторила та с трепетом в голосе. — Мы умрём, но оно останется. В этом и состоит смысл слов о том, что наша жизнь принадлежит Государству. Сейчас мы работаем для него, укрепляем его, чтобы оно жило после нас и могло всегда заботиться о всеобщем благе. — Это верно, — согласился Замир, только сейчас осознав, какими безумными были его прежние попытки противостоять Государству, пусть только и у себя в голове. — Государство вечно. — Я надеюсь, что мы сможем передать эти истины нашим детям, — она положила голову ему на плечо. — Нашим детям? — переспросил Замир. — Да, — она решительно посмотрела ему в глаза. — Я люблю тебя. Я надеюсь, что мы сможем пожениться. — Я… Я тоже, — ответил он. На миг ему показалось, что это сон. Замир смахнул слезу и понял, что больше не может сдерживать улыбку. Это был порыв, который он не смог контролировать. После этого Варя сразу переменилась в лице. Она смотрела на него с ужасом. — Так ты… Это была правда? — она сделала паузу. — Обвинения против тебя были справедливы? Замир не смог ничего ответить, в горле будто застрял ком. Он застыл на месте, проклиная себя за несдержанность. Ему показалось, что живот сжимается в тугую спираль, он чувствовал тошноту и головокружение, дышать становилось всё труднее. Варвара поднялась со скамейки, не сводя с него глаз, и медленно начала отходить. После этого она развернулась и убежала прочь. Замир был абсолютно разбитым. Опустошённым. Ничего подобного не было даже в комнате до допросов. «Я мёртв», — догадался Замир. Он действительно был мёртв.***
Замир не был удивлён, когда пришёл домой и увидел, что он окружён секретной полицией. Около десятка человек в бронежилетах и касках, вооружённые дубинками и пистолетами, толпились возле входа в квартиру, а разбуженные соседи пытались выяснить, что происходит. — Руки вверх, — басом раздалось у него за спиной, и Замир сразу подчинился приказу, узнав голос майора Крыжовича. Судя по всему, именно Крыжович руководил отрядом. — И без глупостей, — он замолчал, а затем обратился к оставшимся полицейским. — Парни, он взят. Замир только сейчас понял, что он дрожал всю дорогу до дома, но отнюдь не от холода. Он уже знал, что его ждёт, поэтому морально готовился к избиению дубинкой и пакету на голове. Он был готов.***
В этот раз всё было хуже. Гораздо хуже. Он знал, что его пристрелят прямо здесь: суду некогда было возиться с ним в столь поздний час. Никто никогда не жаловался на внесудебные казни, проводимые секретной полицией, считалось, что это в порядке вещей. Замир находился в уже знакомой ему комнате для допросов. Лежал на полу, корчась от боли. Из носа шла кровь, а вся правая половина лица горела огнём: его приложили лицом к раскалённой металлической пластине. На бок пришёлся очередной удар сапогом. — Поднимайся, — рявкнул Крыжович. Замир поднялся на ноги с глухим стоном. Он сел на скамью напротив окна и ждал, что скажет майор. Замир все ещё дрожал: этот высокий широкоплечий мужчина вызывал у него ужас. — Мне сообщили, — начал Крыжович. — Что Вы, гражданин Галиев, позволили себе нарушать закон, который запрещает людям улыбаться. Это правда? — Да, — у него пересохло во рту. — Это правда. — Показания, которые дала две недели назад гражданка Орлова, тоже были правдой? — Да. — Я так и думал, — хмыкнул Крыжович. — Знаете, я очень давно за Вами слежу, так как всегда считал Вас человеком, способным на преступление. Что ж, теперь это произошло. Замир не ответил, уставившись в пол. — Я почти поверил в то, что Вы законопослушный гражданин и патриот своей страны, — он продолжал. — Но я ошибся. Знаете ли Вы, зачем был введён этот закон? — Чтобы… Чтобы люди больше времени уделяли служению Государству? — неуверенно выдал Замир. — Нет, это глупости, — отрезал Крыжович. — Думайте дальше. — Но вы ведь хотите, чтобы люди не думали ни о чём, кроме работы на Государство, — возразил он. — Было бы так, мы бы запретили проявлять и другие эмоции тоже, но мы этого не делаем. А знаете почему? Государству не нужно, чтобы люди улыбались. Государству не нужно, чтобы люди знали, что такое счастье. Ведь если они поймут, то станут требовать для себя лучшей жизни, а Государству это не нужно. Нам легче запретить людям проявлять положительные эмоции, чтобы они не наглели. Точно так же нам проще избавляться от самой бедной части населения и тратить бюджет не на социальное обеспечение, а на войну с внешними врагами. Нам проще заставить людей жить среди страха и ненависти, чтобы они никогда не осознали, насколько низок их уровень жизни, — это была чистая правда: лишь горстка людей владела всеми богатствами, в более-менее нормальных условиях жили те, кто работал на эту горстку, остальные же выживали от зарплаты до зарплаты или подвергались истреблению, как, например, «неплательщики». — Когда-нибудь мы избавимся и от всех проявлений любви и привязанности тоже. — У вас не выйдет, — хриплым голосом сказал Замир. — Это ещё почему? — с издёвкой спросил майор. — Потому что мы люди, — уверенно заявил он. — Вы не сможете уничтожить человеческие чувства. Можете запрещать улыбаться сколько угодно, но вы никогда не сможете залезть людям в головы. Улыбка — это только внешнее проявление. Люди всегда будут радоваться, любить и верить. Вот оно, наконец-то. Спустя годы сомнений, самообмана, метания от одной стороны к другой, он наконец-то смог сформулировать свою позицию и открыто её высказать. Замир смог сказать то, что думал. Ему всё равно пустят пулю в лоб, чего ему бояться? — Кажется, гражданка Козлова любила Вас, пока не узнала, что Вы злостный нарушитель закона, — Крыжович начинал откровенно издеваться. Он достал пистолет и направил его на Замира. Именно в этот момент Замир понял значение слова «свобода». Свобода — это возможность оставаться человеком. Замир понимал, что ему осталось жить не больше минуты, но он умрёт, оставаясь человеком, а значит был по-настоящему свободен. — Я знаю, что Вы сейчас убьёте меня, — Замир смело поднял голову, забыв о боли. — Но запомните, что на насилии вы долго не продержитесь. Чувства людей сейчас под запретом, но, поверьте, это ненадолго. Любовь победит. Звук выстрела. Мёртвое тело с грохотом упало на пол.