***
Накахара просыпается в теле юного пастуха среди спящего стада его же овец. По жару солнца он определяет, кажется, часа четыре. Значит прекрасный юноша скоро появится. Жизни в которые он попадает раз за разом меняются сами по себе, он понятия не имеет, какая следующая, но за сотен дней практики он всё-таки научился различать их сразу. Одно было неизменным - ему в этом воплощении оставались лишь жалкие мгновения до смерти. Как и сегодня, он помнил, что это июль, что это поля Андалусии и что он свободно говорит на испанском, и так же знал, что скоро умрет. Чуя так сильно впал в раздумья, что даже не услышал, как его возлюбленный подкрался сзади, накрыв прохладными ладонями глаза рыжего. — Эй, Наранхита*, соскучился? — длинные руки темноволосого оплетают его тело словно ветви плюща обвивают хладный камень местной церквушки. Юноша оставляет лёгкий мокрый поцелуй на его щеке. — Дазай, ты когда-нибудь думал, что будет, когда я умру? Пообещай, что будь счастлив и без меня, прошу. — Он честно признается в том, что чувствует, зная, что смерть — единственное, чего нельзя предотвратить. Люди боятся смерти, но она для него самый надежный товарищ и Купидон одновременно. Лишь Смерть была его билетом в один конец к любви всех его жизней. И он готов раз за разом умирать ради этих мгновений. — Не говори чепухи, Чуя! — Дазай щелкает длинным тонким пальцем ему по носу. — Ещё чуть-чуть и я сбегу от отца, и мы вместе будем странствовать с овцами! Представь, только мы, овцы и неизвестные нам земли, люди, города. А может даже новые страны! Чуя с нежной печалью смотрит на мечтающего об их совместном будущем возлюбленного. Внутри все сжимается от боли ведь темноволосый улыбается и жмурится, подставляя бледный лик под жар солнца. Но Накахара знает, что у него самого осталось лишь несколько мгновений до того, как спрятавшиеся за холмом бандиты застрелят его. Так же хорошо он знает, что целятся они не в него, но рыжеволосый каждый раз закрывает собой Осаму. Крик брюнета, оплакивающего умирающего возлюбленного спугивает их каждый раз, а ему больше ничего и не надо — лишь бы только тот выжил и был счастлив. Перед смертью не надышишься, но Чуя подаётся вперёд и целует Осаму со всей только доступной ему нежностью. Он отстраняется, шепчет прощай и получает пулю в спину, резко повернувшись так, чтобы та не попала в брюнета. Быть может, даже не в следующий раз им выпадет шанс на длительное счастье, но рыжий никогда не оставит надежд и будет умирать и воскрешаться вновь. — Я обязательно найду тебя, слышишь. В каждой следующей жизни. В этот раз крик Дазая кажется ему громче.***
Чуя не помнит когда в последний раз видел свет: в крыле неисправимых одиночные камеры не имеют ни единого окна. И единственное их освещение — одинокие лучи газоразрядных ламп сквозь небольшое отверстие в двери с решеткой. Он чувствует себя летучей мышью, которая спустя много недель всё-таки выбирается наружу. Капюшон совершенно не спасает — глаза невыносимо будто лезвием режет , но Накахара слишком сильно хочет в последние мгновения взглянуть на этот мир, запомнить его. Вот только в этой жизни он не успел найти его, не успел увидеть эти прекрасные карие глаза. Он вспоминает недавно данное им в одном из прошлых воплощений обещание. Мысленно извиняясь перед возлюбленным он идёт след в след за надзирателем. Хироцу вряд ли был плохим человеком, но в окружении тюремных псов рыжий едва ли сам не начал лаять, собственно, потому на него зла он и не держал. Он совершенно не раскаивался за преступление, которое его привело в эти холодные плесневелые стены, не злился уже и на бывшего наркомана Федора, его оклеветавшего, — не зря тот получил здесь погоняло "крыса" — из-за чего он сейчас плетется к эшафоту. Чуя не сожалеет ни о чем, кроме несдержанного им же самим данного обещания. Для него это был миг свободы. Этот день значил, что скоро (понятие времени растяжимо и эфемерное для странника меж воплощений) он вновь будет рожден и значит однажды встретит Дазая снова, даже если в этой не встретил. Это была его единственная надежда и мысль о спасении, ни ад ни рай не задевали его душу. Вот он наконец стоит на небольшом деревянном помосте, напротив такого же, где расположились довольно улыбающийся начальник тюрьму Мичизу и неизвестный ему судья. Чуя едва ли может его разглядеть - глаза все ещё нещадно ноют, да и капюшон всё-таки закрывает обзор, а закованные в кандалы руки не могут поправить его или скинуть долой. Неизвестный быстро зачитывает приговор, рыжему кажется, что голос ему знаком. Когда говорят, что его осуждают на казнь через повешение, палач с него рывком снимает капюшон, накидывая петлю узлом на правый бок: чтобы шея сломалась быстрее, мол, способ облегчить муки смерти. И тут он полуослепшими глазами видит его. Прямо напротив себя, сидящим за небольшим столом в черной мантии и с белым жабо он видит Дазая. Из взгляды пересекаются ровно за секунду до того, как палач нажимает на рычаг. — Я же обещал.