***
Если день обычного человека начинается с пробуждения, похода в ванную ради всяких уходовых процедур, завтрака и далее по списку, то день Минхо обычно просто не задается с самого утра, потому что у обычного студента клинической психологии нет выходных, сон – чистая формальность, а еда – это единственный перерыв во время чтения очередной монографии или статьи к очередному семинару. Он работает постоянно: даже не работает – пашет каждый день по куче часов, и все равно считает, что абсолютно ничего не успевает, потому что… просто потому что. Причин нет. Это такой прикол – фишка только для избранных, которым посчастливилось учиться на том направлении, где читаешь научную литературу чаще, чем дышишь. Так вот, говоря о ненавистной усталости от серых и одинаковых утр, смешанных с парой предыдущих дней, по причине отсутствия сна или его присутствия только в количестве получаса: парень не может терпеть, когда утром его тревожат, отвлекая, ужасно и настырно, от планирования работы на ближайший день и сборов к первой паре, любые посторонние звуки. И, к огромнейшей его радости, которую радостью назвать можно только по улыбке, выражающей лишь ненависть ко всему вокруг, и истерическому смешку отчаяния, сегодня именно такой день. Почему «такой»? А потому что на часах пять утра, у Минхо уже отказал мозг после изучения материала, но ему надо успеть распланировать день, повторить какое-то задание к непрофильному предмету, перечитать конспекты, чтобы не облажаться на семинаре, еще что-то сделать, но что – еще неизвестно. А сверху откуда-то, наверняка из колонки с феерично дерьмовыми басами, играет техно. Странные предпочтения в будильниках у соседей, конечно. Пытаясь справиться с булькающим где-то в желудке чувством всепоглощающего гнева, юноша втыкает наушники в уши и включает вперемешку первый попавшийся плейлист. И, ладно уж, хотя музыка успокаивает, особенно по утрам, а еще более особенно, когда не понимаешь слов, то от дребезжания воздуха и вообще всего вокруг из-за басов она никоим образом не спасает. Конечно, через пару минут он забывает о том, что вообще существует этот некто с этажа выше, однако неприятный осадок останется обязательно на ближайшие несколько часов и этот неприятный осадок будет дальше царапаться, скрести по затылку изнутри весь оставшийся день. Под спокойную музыку все дела каким-то невероятным образом сами делаются, и даже после минимального количества сна утренняя рутина не кажется настолько отвратительной. Но только до того момента, как Минхо, на пару минут уйдя в мысли и попялившись в противоположную стену комнаты, не переводит взгляд в окно. «Первый снег» – проносится мгновенно: шепотом в голове, но перед глазами как вспышка. Крупные хлопья снега увесистыми комочками стремительно падают на замерзшую землю, даже не начиная таять на промерзшем асфальте – и в этом году тоже снег не дождался Минхо, хоть и долго ждал, до самой середины декабря. Дыхание в момент усмиряется, все тело застывает, а сердце вдруг неприятно екает в такт музыке. – Вот же черт, – парень прикусывает костяшку указательного пальца, обмякает как-то удрученно и, жмурясь отчаянно, запускает пальцы другой руки в волосы, – который год первый снег в одиночестве вижу, отврат-то какой… Еще несколько секунд простояв в позе бесконечного разочарования, Ли все же берет себя в руки, трясет головой, выпрямляется, набирает полные легкие воздуха и целеустремленно топает собираться, по пути собирая разбросанные по комнате тетради. Интересный же вопрос, как за три курса университета парень не нашел себе никого, когда многие студенты уже перевстречались со всеми, с кем могли, верно? Может, не особо и интересным окажется ответ: стоило просто-напросто с головой уйти в учебу, стараясь не замечать окружающие со всех сторон парочки, которые ненамеренно, но как-то неприятно маячили вокруг, попадаясь на каждом шагу, и вот вязкой трепетной романтики как не бывало. Конечно, Минхо первое время был бесповоротно убежден в том, что это абсолютно бесполезная трата времени, ведь какой вообще смысл посвящать себя всего другому человеку, когда у тебя столько работы, которая не может ждать? И парень даже чувствовал свою особость, свое превосходство над однокурсниками, состоявшими в отношениях: заканчивал все работы раньше положенного срока и шел в прекрасном темпе, обгоняя программу и оставляя себе достаточно времени на переосмысление, структуризацию и лучшее запоминание материала. Но тактильное голодание, тоска по задушевным разговорам и чувству влюбленности и любимости взяли верх. Очевидно. Но неочевидно для Минхо: его сопротивление было несломимым. Почти. Оно было несломимым, нельзя это отрицать, но лишь некоторое время, пока он все еще мог тарахтеть на своем познавательном интересе вглубь напрямую к безусловному пониманию концепций психологии, профессиональной практике и вообще преисполнению знаниями. Но все же жажда человеческого тепла перевешивает, к счастью или к сожалению – неизвестно, всегда. Еще более странным оказалось для юноши то, что уход в учебу с головой – не есть тот самый идеальный способ избегания романтических отношений, который ему нужен и который помог бы решить все его проблемы. И даже простое отрицание возможности испытывать к кому бы то ни было романтический интерес, будучи, на первый взгляд, самым простым путем, тоже не помогало. И вот вроде со всех сторон слышится «не будь ссаным инфантилом, повзрослей: вступи в крепкие здоровые долговременные отношения!», но, в противовес этому, тоже со всех сторон, как ни странно, гремит «не будь ссаным инфантилом, повзрослей: твоей ведущей деятельностью должна быть учебно-профессиональная!» и куда деваться? Самое неприятное в этом то, что парень и в самом деле вообще не вдупляет, куда себя деть. И это тяжело: бывает, тяжело настолько, что хочется застыть во времени и взять перерыв на «подумать». И вроде: вот ты психолог, и не просто какой-то левый человек, прошедший недельный курс, а почти целый клинический психолог, должен быть уже где-то на уровне какого-нибудь преисполнившегося мага-экстрасенса, а все равно в голове каша, да такая, что, может, и похуже того, что творится в головах некоторых клиентов, о которых рассказывают преподаватели, приводя примеры на лекциях. Да, думать о себе в таком ключе еще больше вгоняет в тоску нестерпимую, отвратную такую, что аж пятки чешутся. И противно становится от всего, даже от самого себя. Но что с этим поделаешь? «Вдох, выдох. Успокойся. Снег как снег, ничего необычного. Куча статей на семинар, которые еще осмыслить надо, ждать не будет» – подбадривает себя Минхо, выходя на улицу. И вот бы вместо кажущегося бесконечным похода по темной улице, ведущей к остановке, против бьющего снегом в лицо морозного ветра, чтобы было как в том сне, который снился юноше в бреду после прочтения двух толстенных книг из литературы к курсовой. Как в том сне просто сидеть в обнимку в траве возле озера у костра с каким-то невероятной красоты человеком, который смотрит в глаза и душу буравит нещадно, улыбаясь своей очаровательнейшей улыбкой, от которой дух захватывает и искорками ослепляет, и от которой в груди щемит так терпко, как бывает только после горячего вишневого сока со всякими пряностями, что продается в магазинчике напротив университета. И смотреть на закат. И на него. Впрочем, можно и только на него, раз позволяет. И тепло чувствовать повсюду, и в плечо такое же теплое утыкаться, и вообще желательно поймать глазами все золотые блестки, которыми его смех рассыпается, и вдохнуть их, и держать их в себе, чтобы изнутри светиться как он. И вообще. И вообще как-то странно и неожиданно, когда резкими яркими вспышками, появляющимися время от времени, хочется всепоглощающего, обволакивающего такого, как клюквенный кисель, чувства любимости. И любимость эта чтобы ощущалась звездочками, и чтобы звездочки эти в кучку собирались где-то в районе сердца, а потом ими делиться, любоваться, и говорить, как же чудесно, и тепло, и пушисто, когда в горле они комом стоят, мешаются немного, светятся и дышать не дают, а в груди пряно и солнечно. Но, к сожалению, изо всех желаний надо избыточное в топку засовывать и выжигать, чтобы не отвлекало. И надо сесть в автобус. Сесть в автобус. Оплатить проезд. Найти свободное место. Выученными движениями выхватить тетрадь с конспектами из рюкзака. И… Увидеть его? Минхо растерянно моргает часто-часто, стараясь прогнать странное наваждение. А оно не проходит. И все внутренности сжимаются, проваливаются в пятки, музыка исчезает вообще, хотя и играет на полной громкости в наушниках. Остается только тишина и покалывание холодное в кончиках пальцев. «И блестки с него тоже сыплются» – мерцает где-то на последней ступеньке перед выходом из сознания. Потому что рассветное солнце уже освещает через большущее окно весь автобус, а все солнечные зайчики собираются только на этом пареньке. Ли смотрит на неожиданного попутчика с недоверием, осторожно, но тщательно всматриваясь и ощупывая взглядом каждую ресничку, каждую складочку кожи, каждую мелкую детальку, сопоставляя с образом из сна. Не осознавая, разглядывает напротив сидящего широко распахнутыми от удивления глазами, кажется, целую вечность. И, о, боги, он – один в один, даже в нос будто ударяет резкий аромат чего-то горяче-пряного и так колется, словно слезы выдавить хочет. Переводит взгляд на конспекты, не видит ни единой буквы. Смотрит вперед снова и встречается взглядом с ним. А звездочки застряли в легких и заблестели. Юноша как назло давится этими звездочками, кашляет пару раз, попутно копаясь в карманах пуховика в поисках телефона. А руки-ледышки не слушаются, нащупывая все, кроме того, что нужно. Через несколько неудачных попыток все же печатает онемевшими пальцами: «Чан, тот парень из сна, про которого я рассказывал, едет напротив меня в автобусе» Минхо пихает телефон обратно в карман, вжимает голову в куртку и прячет лицо куда-то в недра пушистого шарфа, закрывая глаза, чтобы не видеть этого мальчишку, и чтобы звездочки в легких перестали колоться. Музыка должна успокаивать, но уже ничего не помогает. А если глаза открыть, только хуже станет.«Все равно ничего не получится»
– И почему ты даже не попытался завести хоть какой-то диалог? – Чан в упор смотрит на друга, стараясь дребезжащим в воздухе осуждением привести его в чувства, – Может, ты хотя бы знаешь, с какого он факультета? Направления? Курса? – даже осуждающий взгляд не помогает. Парень глубоко и разочарованно вздыхает, смотря на Минхо, отрицательно трясущего головой уже на протяжении нескольких минут. Смягчается и садится рядом, пихая товарища локтем в бок, – Хоть он, может, и учится в нашем университете, но мне недостаточно этого, чтобы найти даже его страницу в соцсетях. Понимаешь? – Я и не просил искать, – Ли как-то растерянно тушуется, вжимаясь в стену позади себя и нервно теребит сережку в ухе, переводя взгляд вглубь пустого коридора, – Это так тупо, и вообще, ситуация – сплошной стыд. Вот представь, встретимся мы, и что я скажу? «Привет чел, мне приснился романтический сон с тобой, а потом я увидел тебя впервые через пару дней после этого, давай встречаться»? Или что ты предлагаешь? – юноша уже не смотрит по сторонам, но напряженно прожигает взглядом дырки на лице однокурсника. – Если не так резко говорить и все объяснить ему, то будет мило. Наверное… – Чан хихикает, за что получает слабый пинок по лодыжке, – Если серьезно, то, вот подумай, тебе что, не было бы приятно, если бы тебе сказали, что ты приснился кому-то в романтическом сне? – Я бы подумал, что разговариваю с чокнутым сталкером. – Кому как тебе не знать, что люди не мыслят в точности так же, как и ты? Ты же клиник, в конце концов, – парень подбадривающе приобнимает друга за плечи, – А такое точно случается не просто так. Может, это судьба! – Судьба, конечно. Ты еще скажи к гадалке сходить. Постепенно все забывается, воспоминания становятся не такими яркими с течением времени. И даже такие из ряда вон выходящие случаи тоже. Но с Минхо почему-то такого не происходит: он не забывает, но, наоборот, изо дня в день, так и не увидев того мальчишку снова, прокручивает в голове ощущения от встречи в автобусе. И вроде запрещает себе это, но каждый раз – провал, фатальный и уже даже ожидаемый, будто и не наступит никогда спокойствие и штиля в мыслях не будет тоже. Отрываясь от работы, он старается не думать, правда-правда, очень старается, о том, как же сильно сжимается и колется чувство надежды где-то глубоко внутри. А еще так же сильно (а, может, даже и сильнее) старается не обращать внимание на назойливую колотящую по ребрам крыльями бабочку, последнюю оставшуюся после многих попыток укротить ощущение собственной беспомощности. Однако на эти попытки ответом стало не исчезновение этого чувства, но лишь непреодолимое желание каждый раз, по возникновении хоть проблеска мысли о назойливых звездочках, в ту же самую секунду выбежать и носиться по городу в поисках той самой вполне реальной причины такого состояния. И, хоть он и пытается сразу же прогонять отвлекающие мысли, ничего не выходит, будто назло. И, кажется, вот уже конца нет этим мыслям, каким-то ненамеренно построенным замкам и придуманным мечтам. Парень виснет где-то в надменно-мыльно булькающей каше из собственных мыслей, из раза в раз выпадая из реальности в самые неподходящие моменты. Начинает раздражать. Даже не понимается, как происходит такое, а чтобы исправить, нужно еще и усилия прикладывать. И Минхо даже прикладывает: он, не пытаясь даже поразмыслить над тем, как он мог бы успокоить бушующий шторм в голове, закапывается в дополнительную работу по своей собственной воле. Конечно, любому другому человеку было бы абсолютно ясно, что такое развитие событий только усугубит и без того сложное положение, и что исправить мысли о симпатии посредством завала самого себя работой – не самая здравая и действенная идея. Но в повседневной жизни тупить – абсолютно позволительная штука, не все же могут быть рациональны в той мере, в какой это нужно даже для их собственного благополучия. И Ли тоже так считает. Поэтому продолжает вести себя так, будто логики не существует. – Слушай, может я не понимаю чего-то? – Чан раздраженно выдыхает. Расспрашивать человека о причинах его наиглупейших действий – не самое приятное и успокаивающее занятие. Особенно если этот человек понимает всех кроме себя, – Не хочешь мне объяснить, зачем ты на себя взял всю работу над этим докладом на конференцию? Совсем что ли? У тебя же язык есть, мог сказать словами через рот, что тебе помощь нужна, – пыхтит парень, монотонно постукивая ладонью по макушке друга, – Ты ж себя угробишь, еще и с таким-то количеством работы! Издевательство сплошное. Минхо вместо ответа в очередной раз тяжело вздыхает, переводя взгляд куда-то в пол, сидит неподвижно и игнорирует монолог сокурсника, непрерывно и назойливо стучащий по голове как гремящая кастрюля на протяжении уже целой половины перерыва. Тот, заметив абсолютное отсутствие внимания в свою сторону, еще больше надувается от недовольства, и, кажется, скоро лопнет. – Ну и сиди. Ноль реакции. – И вообще, за такое противное поведение не расскажу, где сегодня видел этого... твоего. Чан, только договорив, сразу разворачивается на пятках в противоположную сторону, уловив краем уха копошение сзади себя и тут же чувствует, как рюкзак вдруг тянется назад, увлекая за собой на скамейку: юноша победно усмехается и, с широченной улыбкой, светя ямочками на щеках, плюхается на место рядом с товарищем, в ту же секунду встречая заинтересованный взгляд. – Рассказывай, – Ли сразу оживляется, из неподвижной восковой статуи превратившись а себя прежнего, и, хлопая ресницами размашисто и энергично, бегает взглядом по лицу напротив. – Для противных трудоголиков новостей нет, – беспристрастно заключает горе-информатор, расплываясь в счастливой улыбке еще шире, – но вот если примешь меня в диаду для доклада… – Да хоть сам его делай, расскажи главное, – юноша ерзает на скамейке, усаживаясь поудобнее, но в глаза другу все также пялится. У Бан Чана талант приводить Минхо в чувства, и никто с этим ни разу не спорил. – История не очень интересная на самом деле, – тянет парень, с интересом наблюдая за тем, как нетерпеливо прикусывает щеку Ли. Не сдерживает смешок и получает обиженный шлепок по лбу, – Да тихо ты. Короче, мальчишка этот был в спортивном комплексе и явно брал ключ от раздевалки для волейболистов. Минхо абсолютно не вдупляет, что это значит, поэтому Чан, пытаясь показать, какую обширную мозговую работу проделал, начинает разъяснения. – Ты же понимаешь, что волейбол обязательный у первого курса, да? Только с третьего можно выбирать вид спорта, а этот твой… не знаю, кто он, но он явно младше. Минхо молчит. – Это не все, сейчас будет вишенка на торте. Он был в комплексе второй парой в четверг, а волейбол второй парой в четверг на первом курсе… только у программистов, – юноша сияет самодовольством на протяжении всего своего монолога, смотря на потерянного в мыслях одногруппника, – На сайте универа есть расписание для всех курсов, и вообще, ты в любой момент можешь узнать, где он находится. На этом моменте у Минхо ломается мозг. Он чувствует себя нереально глупым, ведь по такой схеме мог уже давно узнать все, что услышал сейчас: парень обмякает как-то удрученно, опускает плечи и так же, не издавая ни звука, пялится сквозь друга в конец коридора. – Может, скажешь что-нибудь? Хотя бы что-то типа «спасибо, дружище, я тебя обожаю, ты так сильно мне помог», – Чан трясет товарища за плечо, уже немного сомневаясь в своем умении приводить последнего в сознание после его зависаний где-то в другом измерении, – Если не веришь, мы можем вместе проверить по расписанию кабинеты, у нас завтра все равно два окна, а у них как раз в главном корпусе что-то… Минхо уже не слышит. Чан оборачивается, проследив за взглядом друга, и натыкается на того самого паренька, только стоящего у окна и напряженно что-то печатающего. – Так… так! Куда поплыл? – парень усиленно машет перед чужим лицом ладошкой и качается из стороны в сторону, всеми силами стараясь привлечь внимание, – Может, тогда подойдешь к нему? У Ли в это время все внутри сжимается: мало того, что у него даже с какой-никакой помощью не получается взгляд оторвать от паренька этого неизвестного, так тут еще и чувство такое, будто захлебнешься, если смотреть продолжишь, ведь, боже мой, от него так и светит чем-то терпко-радостным, солнечным, что и смотреть невозможно, и глаз отвести тоже. И вот вроде бы стоило бы не быть странным и просто подойти вывалить абсолютно все, что накопилось, чтобы хотя бы немного голову очистить, но это же вообще не вариант: потом же сам себя замучаешь, размышляя о том, что вообще могли подумать о тебе. Даже мысли смаковать не хочется о том, как люди в таких ситуациях поступают: стыдно становится за себя беспомощного и нерешительного, а на все это наваливается еще и глупость, даже абсурдность этой ситуации со сном, что просто невозможно, и вишенка на торте – постоянно уплывающие мысли, от которых можно избавиться, только закрыв этот гештальт несчастный… Но деться просто некуда. Минхо и не прислушиваясь знает, что Чан прямо сейчас твердит ему перебороть свои «ой какие страшные гнетущие мысли», встать, подойти туда и хоть как-то попытаться рассказать этому мальчишке о сне, чтобы по крайней мере разговор завязать в следующий раз можно было, оправдывая всю непривычность и неординарность, простыми словами – странность, этой ситуации простым стечением обстоятельств – тем, что ничего ни от кого не зависело, ведь «чего стыдного в случайности?». Он это слышал уже кучу раз и каждый – как первый, ей-богу. Но сейчас хочется уже прекратить это бессмысленное страдание и трату своих сил на беспричинное хождение вокруг да около, на переживание одних и тех же чувств восхищения и смущения, и кучи еще каких-то непонятных и неопределимых ощущений, постоянно повторяющихся снова и снова в сознании – словно пленку заедает в сломанном проигрывателе. – Какой позор, какой позор, какой позор… – бубня под нос тараторит юноша, стремительно вставая со скамейки, и замирает. Однако тут же чувствует легкие подбадривающие толчки в спину, горестно жмурится, поджимая губы, и пару раз кусает себя за костяшку указательного пальца, пытаясь немного почувствовать хоть что-то помимо комка в горле от необъяснимого волнения. Тело не слушается и ноги какие-то ватные, и вообще позориться-то не хочется. Но раз встал, то идти тоже надо, и не такое переживали… И Минхо все же включает напускную уверенность, стараясь идти ровно, да и просто выглядеть по-человечески. Подлетев, как какой-то невнятный вихрь, размашистыми шагами в другой конец коридора за несколько секунд, он осторожно касается чужого плеча и заглядывает в глаза обернувшегося: «главное не молчать, не молчать…». Набрав в легкие какое-то там, чисто символическое, количество воздуха, чтобы просто-напросто не задохнуться, он сглатывает накатившее чувство восторга и умиления, пихая его куда подальше, чтобы не показаться невменяемым. – Извините, я просто хотел вам сказать, что… это не зависело от меня, это чистая случайность! Вы мне приснились… – начинает было Ли, и поняв, что странно было бы оставить это так, и без того неловкое с "вы", моментально лепит поверх оправданий еще оправдания, – Конечно же, до того, как я вас впервые увидел, – и улыбается неловко, но лучисто-лучисто, понимая, что уже сам изнутри светится, – И вы действительно выглядите так, как в моем сне, это… это необычно. – Ого, – смущенно выдает собеседник, с интересом рассматривая лицо напротив, – Это, получается, я как-то случайно вылез из твоего сна и теперь разгуливаю по университету? – парень ухмыляется смешливо, касаясь языком ранки на покусанных губах, отводит взгляд и, задумавшись о чем-то на мгновение, запускает пальцы в волосы, – Зачем тогда меня из сна доставать было, знаешь же, что тяжела студенческая доля, – посмеивается и снова в глаза прямо смотрит. «Какой красивый» – только и может думаться в такой момент, а Минхо и не пытается ничего другого придумывать. Коленки только предательски дрогнули, а юноша уже осознает, что он, боже мой, встрял. Окончательно и бесповоротно. Насколько сильно – до конца не понятно, кристально ясно лишь, что сильно, и просто так не пройдет. Планы провалились, но в то же время как-то все равно стало. И даже уведомить о факте своего сна не спасло, хотя, вроде, и могло быть вполне себе неплохим выходом из ситуации и завершением всех этих душевных стенаний. Как на деле оказалось, стало только хуже, что понятно было еще в первые секунды, хоть признавать это и не хотелось.