Cherry Blossom

      Ему здесь не место. Деревянный пол и цветущие ветки за открытыми окнами. Запах цветочной пыльцы наполняет рот и нос, как патока. И виднеется это недоразумение — эта розовая вспышка на периферии взгляда.       Маюри умеет на него не смотреть — несколько месяцев усилий идут впрок. Его зрачки горизонтальные и плавают в глазах. Хорошо, что в двенадцатом отряде это никого не удивляет. Привыкли.       Маюри любит работать на опережение. Никто не скажет, что ты выглядишь бледнее обычного, если ты уже накрасился под труп.       Незваный гость просачивается на балкон, садится на резные перильца, тянется и срывает веточку наклонившейся сакуры.       — Красиво цветет. Я пробовал вырастить такую в теплице, но она не прижилась. Пустыня ее съела, — гость касается губами лепестков. Розовое к розовому. – Никогда не любил эту пустыню.       Откусывает цветок от стебелька и медленно втягивает в рот.       Маюри трёт виски. Вечер пахнет вишней. Он отправил всех спать, даже Нему. Никто не упрекнет его, что он сделал это специально.       (Он сделал это специально.)       На столе у него — распечатки анализов, истории болезни, рентгеновские снимки. Ими можно укрыться с головой, как одеялом. Бумага шуршит, скрадывая шаги. Гость подходит и заглядывает через плечо. Дыхание касается протеза уха:       — Невесело тобой быть, Куроцучи. Мне бы не понравилось.       — Так сгинь, — сухо предлагает Маюри.       Гость смеётся и втыкает ему веточку вишни в налакированные волосы цвета вечернего неба.       — Боюсь, это не предусмотрено. Видишь ли, в понятие совершенного существа входит его существование.       Тонкие сильные пальцы оглаживают плечи Маюри, сжимают ключицы и проскальзывают под хаори. Сухие, как пустыня. Когда только успел снять перчатки. Маюри старательно не поднимает глаз от бумаг:       — Демагогия из одиннадцатого века.       Треугольник кожи в вырезе покрыт белилами, но Заэль забирается глубже, щекотнее, кладет руки на грудь, будто греет их, и спрашивает так нежно:       — Она бы прожила столько веков, если бы была всего лишь демагогией?       Вытягивает руку, смазывает белую краску, нахально оставляет отпечаток ладони на черной ткани, словно на стенке древней пещеры.       — Человеческая глупость живёт долго.       — Я надеюсь прожить ещё дольше, Ку-ро-цу-чи.       Обмен словесными уколами — привычный ритуал разогрева. Заэль давно уже приходит не за этим. Маюри не за этим ждёт его в прозрачных сумерках.       — Нашел с чем мериться, — ухмыляется Маюри. Встаёт, отодвигает жесткое кресло и оборачивается. Всегда есть некоторый шанс, что, если сделать это правильно, он увидит за собой пустоту. Раньше этот шанс был выше. Заэль все ещё здесь, высокая, гибкая сволочь, и Маюри опять упирается взглядом ему в подбородок.       — Могу с тобой, — выдыхает Заэль. — Но ты проиграешь.       Пальцы Маюри сгребают узкий ворот Заэля и резко дёргают вниз. Розовые пряди рассыпаются. Маюри швыряет его спиной на стол, прямо в шуршащие бумаги: дерево скрипит, распечатки взлетают, сорванный вскрик звучит, как музыка. Заэль лёгкий, не потому, что привидение — он и настоящий был такой же. Со стуком скатываются со стола ножны с катаной, болтавшиеся на поясе.       — Уверен? — ровно спрашивает Маюри.       Встаёт между его ног, наклоняется, тонет в наглом взгляде через стёкла очков, задирает обе руки Заэля выше головы и почти ложится ему на грудь. Шепчет, тяжело дыша и до боли сжимая костлявые запястья:       — Да тебя давно нет. Ты всего лишь моя фантазия, — одобрительно кивает на то, как бессовестно Заэль притирается бёдрами:       — И хорошая шлюшка, — и Заэль под ним ухмыляется и шипит:       — Скудная же у тебя фантазия, — и получает ледяную пощечину, ойкает, судорожно облизывает припухшие губы.       — Заткнись, — скрипит зубами Маюри и сам затыкает ему рот. Кусает, не давая передышки, сталкивается с его языком, мокро толкается в губы; задирает до сосков облегающую водолазку, щиплет за впалый живот, словно проверяя, насколько Заэль съедобен. (Совершенно несъедобен). Штаны держатся у Заэля на честном слове и подвздошных косточках. И на перевязи из сушеных сиреневых кишок. Маюри распутывает узел не глядя. Стояк упирается Заэлю в бедро и истекает влагой. Волокнистую ткань слишком хочется заменить на этот розовый рот. Перевязь падает, Маюри рывком разворачивает ткань и разочарованно стонет.       — Ах ты с-сука!       Заэль не был бы Заэлем, если бы даже в фантазию Маюри не припёрся в облегающих леггинсах под хакама.       Маюри мстительно насилует его рот языком, словно заряженный капкан. Каждый поцелуй — волна боли, оба давятся кровью, Маюри не успевает глотать, алая слюна стекает по щеке Заэля в спутанные волосы. Маюри тискает через обтягивающую влажную ткань твердый контур члена, нежно оглаживает яички и вдруг сжимает их до белизны в кончиках пальцев. Заэль кричит, извивается, раскинув ноги, течёт от боли, как последняя сучка. Розовые волосы метут по пыльным бумагам.       — Снимай с себя всё, — говорит Маюри и отступает на шаг, чтобы развязать пояс. Заэль тяжело дышит и садится на столе, за очками шалые глаза, губы искусаны в кровь и криво улыбаются. Стаскивает через голову водолазку и смотрит на член Маюри.       — Такого я ещё не видел, — говорит он хрипло и поправляет очки. Они растут на лице и съехать не могут: жест скорее символизирует изумление.       — Хочешь? — спрашивает Маюри и вальяжно оглаживает член, оголяя полностью головку. Мурашки пробегают по позвоночнику. — Снимай свои чёртовы штаны. Нет, стой!       Рука Заэля замирает на уровне паха. Какой послушный, не то что в Уэко Мундо. Маюри вытаскивает из ящика стола запечатанный футляр с одноразовым скальпелем, срывает упаковку и подходит к Заэлю. Хочет насладиться его послушанием до предела.       — Не шевелись, — говорит Маюри ласково и раздвигает ему ноги резко, широко, так, что Заэлю приходится опереться на локоть. Он заметно вздрагивает, когда лезвие оглаживает через ткань те места, которые Маюри только что мучил пальцами. Между ног по ткани проходит шов. Маюри подцепляет лезвием нитку и плавно ведёт вниз. Заэль прекращает дышать. В ширящемся разрезе виднеется плоть, розовая, как сердцевина цветка. Тяжёлый возбуждённый член дёргается, норовя выскользнуть из прорези наружу.       — Кому я сказал не шевелиться? — спрашивает Маюри. Лезвие двигается вниз, разрезая нитку за ниткой и касаясь выступающих вен. Заэль сглатывает. Маюри добирается до мошонки, освобождает ее от ткани и принимается играть с ней острием ножа. У Заэля даже здесь кожа без единого волоска, гладкая, только яички судорожно сжимаются от близости острия. Маюри, не в силах терпеть, опускает свободную руку и принимается ласкать себя. Заэль стонет и шипит сквозь стиснутые зубы и, черт побери, подаётся лезвию навстречу.       — Псих, — шепчет Маюри, спускается ниже и выводит лезвием какой-то бесследный иероглиф по промежности. Заэль всё-таки дёргает бедрами, судорожно всхлипнув, его член вырывается на волю и изливается ему же на живот. Золотые глаза закатываются. На члене пульсируют вены. Сквозная дыра пустого через набухшую головку сжимается и раскрывается с небольшой амплитудой. Первый раз за вечер. Маюри знает, что он может намного больше. Он отнимает нож и видит бисеринки крови — всё-таки порезал. Нож падает, Маюри наклоняется и тут же зализывает ранку. Заэль пахнет чем-то сладким и пряным, а вкус соленый, металлический, Маюри подбирает языком красные капли и заодно берет в рот мошонку, облизывает и прикусывает. Заэль стонет, вцепляется ему в волосы мертвой хваткой. Оттаскивает его голову и тянет вверх. Проводит членом ему по губам и ломано шепчет:       — Вот тебе... лучшее применение, — и заходится новым стоном, когда Маюри заглатывает его до основания, слизывая струйки семени и надрачивая себе рукой. Как он сам до сих пор не кончил.       Заэль издает столько звуков, вздыхает, охает, шумно дышит, Маюри сосредоточенно молчит, двигая головой вверх-вниз, пока стоны Заэля вдруг не обрываются и его рот не затапливает терпкая жидкость. Приходится оторваться, выпустить плоть изо рта и судорожно глотнуть.       — Покажешь, на что способна твоя... штука? — тут же спрашивает Заэль. Такой любопытный. Маюри ухмыляется, шлёпает его по вскинутому бедру и хватается двумя руками за белую влажную ткань. Прорезь недостаточно велика, и он просто рвет ткань по шву, обнажая полукружия ягодиц. Сразу пытается засунуть пальцы между ними — мелькает мысль растянуть их так же широко и резко. Эта мысль приводит его прямо на грань оргазма, — но что-то мешает.       Заэль слегка меняет позу, откидывается назад, на локоть, разводит длинные ноги перед Маюри так широко и бесстыдно, что Маюри приходится вцепиться в свой член у самого корня и больно закусить губу. Между ногами Заэля виден широкий стопор анальной пробки.       Розовый.       Как же Маюри ненавидит розовый.       Заэль усмехается, напрягает живот, чтобы вытолкнуть ее, но она, качнувшись, снова скрывается в его теле. По бедру на стол, на смятые документы стекает капля прозрачного масла. Аромат кружит Маюри голову. Если бы он не был так возбужден, то принялся бы изгаляться, вытягивая пробку по чуть-чуть и снова вжимая в Заэля до предела, но он еле держится. Он подцепляет стопор пальцами и выдирает игрушку одним рывком с пошлым и мокрым хлюпанием.       Заэль сдавленно кричит, его колени вскидывается и падают, пальцы сжимаются у Маюри в волосах. Пробка больше, чем Маюри ожидал — гораздо больше. После нее вход Заэля напоминает распустившийся алый бутон, пульсирует и не закрывается. Маюри и не нужно, чтобы он закрывался. Живот Заэля западает ещё заметнее, когда в нем больше нет распирающего предмета.       — Думаешь, ты хорошо подготовился? — с тихой угрозой спрашивает Маюри, нависнув над ним и пристраиваясь между ног. Заэль дышит тяжело и болезненно, кивает и сам тянет Маюри к себе за волосы, кусает за нижнюю губу, тут же отталкивает прямо ладонью в лицо, смазывая остатки черно-белой маски. Маюри хлестко ударяет по влажной щеке, чтоб не лез со своей инициативой. С ним так — можно. Всё равно будет лезть, все равно будет ухмыляться, соблазнять и потрошить сердце.       Многослойное кимоно Маюри съехало и рассыпалось, белила почти стёрлись с обнаженной темной груди на бледную грудь Заэля, во рту смесь вкусов семени, крови, слюны и мела, задница Заэля принимает его так, словно его член только для нее и создан. (Это чистая правда).       Сначала Маюри ещё отвлекается — на шею, на ключицы, ставит синяки и засосы. Внизу жарко, трудно и тесно, теснее, чем когда-либо в Заэле, как бы тот себя заранее не растянул.       — А ты для меня... постарался, — Заэль захлебывается нахальным смешком. Через силу: ему не до смеха. Маюри наваливается сверху, едва позволяя дышать, и медленно продвигается внутрь.       Его новый член — сложная конструкция. Не просто телескопическая — он раскрывается сразу в разные стороны, щетинится выступами, массирующими, раздвигающими стенки плоти изнутри. Головка выдвигается глубоко, почти не сужаясь, Маюри жмёт на живот Заэля под нижним левым ребром и нащупывает ее через все слои плоти. Изгибы ствола предназначены точно для его тела и занимают его, как влитые.       — Эй, я тебе не вещь! — возмущается Заэль, когда Маюри слишком увлекается изучением своего эксперимента.       — Ты хуже, — рычит Маюри, возвращается к чужому алому рту и завладевает им. Зажимает рот понадежнее, вылизывает, не обращая внимания на острые зубы. Сгребает влажные розовые волосы в кулак — слишком короткие, чтобы намотать на руку, но достаточно длинные, чтобы больно натянуть кожу на висках. И принимается безжалостно трахать.       Заэль начинает стонать сразу, не затыкаясь, прямо в губы, с каждым толчком дергаясь, извиваясь, раскрываясь, непонятно, старается ли он увильнуть от члена, вбивающегося в его отверстие, или жадно насадиться глубже. Его собственный член опять возбуждённо подрагивает. Стол скрипит под его плечами, на очках выступает пар, сквозь который безумно горят глаза. Маюри втрахивает Заэля в свой письменный стол, в россыпь документов, во все, из чего состоит его день, тощие бедра Заэля нерешительно, а потом все крепче обхватывают его талию, лодыжки сцепляются за спиной. Заэль сам подаётся навстречу. Бледные руки обвивают Маюри за шею, Заэль почти отрывается от стола, повисая на Маюри, и его задница поглощает член до самого конца.       Маюри задыхается в этом ослепляющем движении. Себя он тоже не обидел: от гормонального коктейля в крови голова кружится, как у юнца, пробующего свою первую женщину. Или мужчину. Заэль вне чертовых рамок.       У Маюри такого опыта в юности не было. Он о нем читал.       Заэль притирается, будто стараясь вобрать его полностью и удержать в себе как можно дольше, мучительно жмурится, сжимается и кончает. Он дико шумный, но Маюри знает, что когда он кончает, наступает короткая тишина, ни стона, ни вздоха, и в этот момент жадно всматривается в его лицо. Напряжённое и необычно серьезное. Уже третий раз, мысленно записывает Маюри. Вдавливает Заэля в столешницу, смазывает сперму собственной одеждой с его живота и засаживает ему до мошонки, разбивая мгновение тишины влажными шлепками о плоть.       — Черт, погоди, я не могу... — дергается Заэль. Маюри зажимает ему рот дрожащей рукой, мокрой от семени, и продолжает. Вход Заэля так расслаблен после оргазма, в нем столько масла, которым была смазана пробка, что Маюри вообще не чувствует сопротивления. Он сопротивляется сам себе. Настолько привык сдерживаться, что кончить уже не может, — хотя мучительное давящее желание, кажется, вот-вот разорвёт его болезненно набухший член прямо внутри Заэля. Заэль терпит, скулит, царапает ему плечи короткими ногтями, уже не насаживается навстречу, а просто принимает все, что у Маюри есть, и это только хорошо, Маюри сам выбирает ритм, сам сосредотачивается на полуобморочном лице Заэля, на горячей темноте его тела, и наконец что-то лопается внутри, и он изливается в эту темноту, в узкий живот своего заклятого...       В клятого Заэля, который устало вздыхает, обмякая у него в руках.       Маюри не торопится выходить, собственная сперма омывает его член, Заэль под ним медленно облизывает губы. Потом поворачивает лицо и спокойно кусает Маюри за кончик носа.       — На этот раз ты меня впечатлил, — говорит Заэль. Тянет его ещё ближе, текучий и довольный. Стряхивает прилипший лист бумаги с локтя. Сумерки пахнут цветущими вишнями. Маюри говорит что-то Заэлю в ямочку на шее, так тихо, что Заэль щурится и переспрашивает.       — Не уходи.       — Пока не уйду, — улыбается Заэль.       Звать к себе призраков — опасное дело, любой синигами подтвердит. Капитан Куроцучи не верит в приметы. Исповедует доказательный научный подход. На столе у него — распечатки анализов, рентгеновские снимки, истории болезни. И розовая веточка вишни.