Где-то под французским небом

      Лайя Бёрнелл была в Париже три раза в жизни, и все три раза она приезжала туда одинокой, несчастной и с разбитым сердцем. Нет, Лайя не ехала латать свои душевные раны в городе-амбассадоре любви и романтики, воспетом лучшими словами этого бренного мира, просто так всегда получалось.       В первый раз она путешествовала по Европе с мамой. Лайе едва исполнилось девятнадцать, и это было её первое путешествие на другой континент. Они много говорили, смотрели всё подряд и скупали сувениры с символом Эйфелевой башни, но те, конечно, были «мэйд ин Чайна».       Во второй раз Лайя оказалась в Париже проездом. Она направлялась с подругой в Испанию, греться под тёплым солнцем, пить сангрию и иногда (часто и много) грустить о неудавшемся романе. За двадцать четыре часа девушки успели взять пешую экскурсию у скучного — даже нудного — мужичка, который кричал в микрофон и высоко поднимал над головой раскрытый ярко-красный зонт, чтобы группа не отставала; потом начался дождь, они купили в супермаркете салаты, прошутто и маленькие бутылки просекко и обедали прямо под сводами Лувра. Вечер прошёл под эгидой танцев, а затем Париж закончился и начался ранний и бесконечно долгий переезд в солнечную и знойную Барселону.       А в третий раз Лайя приехала одна. Просто захотелось сбежать от всего и от всех, гулять вдоль Сены, возможно, попробовать наконец лягушачьи лапки и почти умереть от передоза круассанами. В первый день был выполнен пункт с круассанами, а для лягушек Лайя оказалась недостаточным гурманом. Уже ближе к вечеру, исходив Париж вдоль и поперёк, Лайя забежала в «Монопри» недалеко от Лувра, взяла бутылку вина и красивый, но одинокий бокал. Как и она сама, в общем-то. Он был из тонкого стекла и на высокой ножке, а ещё в него вмещалась ровно бутылка — идеальный размер. Уже практически дождавшись своей очереди на кассе, Лайя поняла, что розовый полусладкий «Жан-Поль Шене» в знаменитой кривой бутылке открывается только штопором, а в её крошечную сумочку такие агрегаты явно не помещались. Пришлось тоскливо поставить бутылку на рандомную полку и найти замену с откручивающейся пробкой.       Легендарный винодел Жан Поль наверняка грустил где-то в своём фамильном склепе от такой несправедливости, а может, и не очень, потому что жил он ещё в средние века и его виноградный нектар ценил сам Король-Солнце. Лайя ещё в первый приезд услышала историю, как Жан Поль умаслил Людовика XIV, сказав, что это не руки у изготовителей бутылок с лёгким искривлением и растут не из плеч, а даже сосуды склоняют голову перед своим королём. Подлиза, в общем. Зато голову не снесли.       Но как бы там ни было, спустя семь минут Лайя была счастливой обладательницей чего-то белого полусухого, названного чем-то со словом «Амор». Но французский Лайи всегда был «из бэд». Из бед и огорчений, потому что она не умела красиво произносить их грассированное «р» и иногда даже жалела, что не картавит. Но вот эта несправедливость начисто отбивала в школьные годы учить язык Жанны д’Арк, пусть ту и сожгли на костре и нужно было бы как-то ей за это воздать. Несправедливость, короче говоря, была везде и повсюду.       Но несмотря на это всё, Лайя неспешно шла в сторону Лувра, размахивая бутылкой и бокалом. Она хотела бы устроиться где-нибудь в саду Тюильри, но в феврале парк работал только до половины восьмого. Девушка пошла вдоль высокого кованого забора, наслаждаясь парижским вечером. В последний зимний месяц во французской столице солнце начинает лениво ползти к горизонту уже в шесть часов по местному времени. Долгота дня кажется преступно короткой, но такова задумка природы, пусть Лайя и не была с ней согласна. Хотелось бы вечного лета, праздника и нормальный вкус на мужиков, потому что её выбор вечно был на троечку или вообще на «о Боже!» с закатанными глазами, но, увы, не от восторга.       По улице Риволи Лайя добрела до перекрёстка и свернула налево, думая, что нужно было надевать свитер вместо платья, но, справедливости ради, изначально она вообще не собиралась гулять до такого позднего вечера. А с другой стороны, Париж был просто создан для того, чтобы всё шло не по плану. Глядя на египетский обелиск, Лайя вдруг подумала, что хочет блинчиков, но едва ли они бы стали отличным дополнением к бутылке полусухого. Тут же она решила, что это бред. Не блинчики. Бред, что что-то может испортить вино. Но искать блины по Парижу почти ночью было сомнительным удовольствием, поэтому Лайя просто миновала площадь, вышла на набережную Тюильри, немного прошлась вдоль реки и остановилась у парапета. Вид на Эйфелеву башню был сногсшибательным. Она ярким и непоколебимым столпом возвышалась над городом всех влюблённых и даже, наверное, дарила немного надежды на светлое и счастливое будущее.       Лайя поставила бокал на бетонное ограждение, откупорила бутылку и плеснула немного — ровно для блеска глаз и загадочной полуулыбки, достойной как минимум Джоконды. Но, честно говоря, хвалёная Мона Лиза Лайю знатно так разочаровала: маленькая, надёжно упрятанная под прочное стекло от фанатов и просто мимо проходящих. Как, спрашивается, обывателю прикоснуться к признанному искусству?       Глядя на спешившие по Сене кораблики, напичканные туристами, словно жестяные банки — анчоусами, Лайя с наслаждением смаковала вино. Нужно заметить, приятное. Казалось бы, шесть евро, а столько счастья. Она добавила в бокал ещё немного, вновь подхватила его за тонкую ножку и взболтнула, отчего бывшие виноградины наверняка почувствовали себя живее всех живых. Для чего это было сделано, Лайя ответить не смогла бы даже под страхом смерти, но подобный жест казался просто необходимым на фоне мерцающей башни, гула ночного Парижа и пьянящего воздуха свободы. Или это вино опьяняло, разницы особой не было, куда важнее — результат. На дне бокала оставалось пару глотков, в бутылке — ещё две трети, но Лайя решила взять паузу и, упираясь локтями в парапет, подалась вперёд, с упоением вкушая романтику, что почти осязалась в воздухе, пусть и не имела к ней самой никакого отношения.       Спустя немного времени, бокал «Любви» в жидком агрегатном состоянии, подкреплённой задорными парами алкоголя, и пару тяжёлых вздохов, в которых читалась вся возможная скорбь этого мира, Лайя решила, что пришло время проверить, как там её бывший. Потерев друг о друга слегка озябшие ладони, что немудрено, ведь на улице было меньше десяти градусов тепла, Лайя вытащила из кармана дублёнки телефон и извлекла на свет божий страницу экс-бойфренда. Бывший был, увы, хорошо, поэтому Лайя опять его заблокировала.       — Bonsoir, — раздалось рядом с идеальным грассированным «р», а Лайя по-английски буркнула, что ничего не поняла. — Добрый вечер, — исправился незнакомец.       — Добрый вечер, — ответила Лайя, не соизволив обернуться, словно не её в детстве мама учила вежливости и хорошим манерам, а затем взялась за бутылку, чтобы обновить свой бокал.       Она не планировала быть склеенной каким-нибудь французом или незаконным трудовым мигрантом в центре Парижа и ясно давала это понять. Ну или не совсем ясно, просто была невоспитанной дамочкой.       — Позволь за тобой поухаживать, — всё не унимался мужчина рядом.       Лайя цокнула, повернулась, окинула его долгим внимательным взглядом, а затем всё же протянула бутылку и подвинула бокал. Такой мужчина, пожалуй, имел некоторые шансы её склеить. Например, все чёртовы шансы этого мира. И даже чуточку больше. Но на неё обычно такие не велись.       — Какой-то невесёлый у тебя канун Дня Святого Валентина, — заметил он.       — Точно, — Лайя, которая забыла про дату начисто, снова раздражённо цокнула, — ещё и День Святого Валентина.       — У меня есть для тебя подарок, — мужчина подал бокал, а бутылку поставил на парапет, и Лайя вопросительно изогнула брови, надеясь выразить этим всю степень своего недоверия и непонимания. — Ты сегодня куда-нибудь спешишь?       — Всем подряд на улице подарки даришь? — грубовато осведомилась Лайя и сделала большой глоток вина.       — Только таким очаровательным леди. Ты была на юге Франции?       Лайя отрицательно мотнула головой, не понимая, куда незнакомец клонит, однако в ней уже разгорелся интерес. И замена Жана Поля Шене этому, нужно заметить, способствовала.       — Поехали, — поступило совершенно будничное предложение, будто у метро протягивали бесплатную газету.       — Мы даже не знакомы, — произнесла Лайя и осушила бокал.       — Влад, — с готовностью представился мужчина и протянул руку.       — Лайя, — ответила девушка, касаясь пальцами его мягкой ладони, но Влад вместо рукопожатия оставил на её коже лёгкий поцелуй.       Лайя подхватила свои сегодняшние покупки, состоявшие исключительно из стекла, а уже через пару минут устроилась на переднем сиденье кривовато припаркованного автомобиля, дверцу которого услужливо распахнул для неё Влад. Пока он сам усаживался за руль и заводил мотор, Лайя вылила остатки виноградного нектара в бокал, ведь в детстве её всегда учили, что нельзя оставлять еду в посуде.       — Ехать примерно семь часов, — оповестил Влад, уже выруливая на оживлённую, несмотря на поздний час, улицу. — Завтра к вечеру верну тебя назад.       — Живой? — Лайя глупо хохотнула, и Влад засмеялся в ответ.       Пока выезжали из Парижа, неуютно молчали, а по радио пела Индила о любви. Затем Влад остановился на заправке и спросил, взять ли ещё вина, но Лайя благоразумно отказалась, потому что от первой бутылки она была изрядно пьяненькой и весёленькой, а это могло быть чревато неприятными (или приятными) и нежелательными (или желательными) последствиями. В любом случае нужно было немного протрезветь, а потом можно и шампанским позавтракать, если это входит в подарок.       Пока Влад отсутствовал, Лайя стянула и бросила на заднее сиденье свою дублёнку, а затем сняла ботинки и нахально закинула ноги в смешных розовых носках с поросятами на панель, предварительно отодвинувшись назад.       — Рад, что удобно устроилась, — с улыбкой произнёс Влад, протянув подставку с двумя дымящимися стаканами, и извлёк из кармана пальто пару шоколадок «Милка».       — То, что нужно, — Лайя тут же принялась вскрывать упаковку. — Так как ты определяешь, кому подарки на берегу Сены делать?       — Считай, что я увидел свет твоей души.       Лайя фыркнула, протянула ему плитку шоколада, а затем спросила:       — А ты тогда кто? Тройная тьма?       В ответ Влад только захохотал.       Когда авто вернулось на трассу, Влад галантно предложил провод аукс, но за время пути, наверное, раз сто или даже чуточку больше пожалел, потому что Лайя включила на своём телефоне все грустные песни, под которые так прекрасно страдать. Но всё равно они болтали о мелочах, рассказывали друг другу нелепые истории и хохотали, словно старые знакомые. Иногда останавливались на заправках, разминали ноги и брали по стакану кофе средней паршивости, чтобы не спать, и дальше мчались по практически пустым французским дорогам, оставляя позади города и сёла, шумный блестящий Париж и неуклонно приближаясь к Средиземному морю.       Эта внезапная внезапность была самым безбашенным поступком в жизни Лайи Бёрнелл, но она предвкушала что-то совершенно волшебное, идеальный День Святого Валентина. Она в какие-то моменты даже думала, что на самом деле спит в отельном номере, а Влад — плод её воображения, святой Валентин или Амур, который решил немного подлатать её сердце, что никогда не делало правильный выбор.       Уже к концу пути Лайя задремала, сама того не заметив, но сутки без сна — это вам не хиханьки да хахоньки, вот и она не выдержала. За автомобильными окнами ещё было темно, и всё равно Лайя ничего особо важного не пропустила, лишь чернеющие силуэты домов и деревьев.       Влад разбудил её, легонько тряся за плечо. Лайя смешно фыркнула, отворачиваясь и совершенно не желая покидать чертоги своего сна, который был однозначно прекрасен, но вспомнить его она потом не могла. Влад, будь он неладен, добился своей цели, и Лайя сонно потёрла глаза, а затем резко отдёрнула от лица ладони, вспоминая, что на ресницах тушь.       — Мы приехали, — Влад улыбнулся, но всё равно выглядел так себе из-за недостатка мелатонина. — И нам пора.       Они вдвоём выбрались на прохладную улицу, где уже начинало сереть утро. Лайя, застёгивая замок под самый подбородок, с интересом разглядывала обычную улицу с ухоженными лужайками перед стильными домиками с наверняка белоснежными стенами, просто в такой час разглядеть это было сложно. И жалела, что не взяла с собой шапку.       Влад пошёл вперёд, и девушке не оставалось ничего, кроме как плестись следом. Вскоре он повернул на совсем узкую улочку (ну просто мечта для жертвы больного маньяка), а через пару метров показалось оно — Средиземное море, украшенное кромкой наверняка холодного песка, в котором тут же утонули подошвы ботинок.       Небо на востоке уже начало светлеть. Утро коснулось полотна кистью с розоватой краской, затем нежно-жёлтой, чуть выше — бледно-фиолетовой. Неспешно гасли последние на эту ночь звёзды, и Лайя молча наблюдала, как небо тонет в спокойной воде, а холодная гладь отражает в себе небесный рисунок. И это море, и это небо, и этот пляж казались синонимами того самого слова — «любовь». Или «амор», учитывая, что они двое сейчас стояли где-то на юге Франции, но местоположение потеряло всякий смысл.       Будто в кино, Лайя легко повела рукою вперёд, тут же находя в прохладном утреннем воздухе ладонь Влада, и они переплели пальцы, продолжая наслаждаться рассветом. А затем посмотрели друг на друга. Влад наклонился, поймал непослушный каштановый локон у лица девушки и накрутил его на свой палец, заставляя улыбнуться.       — Улыбка идёт тебе больше, чем несчастный вид на берегу Сены, — заметил Влад.       Лайя только засмеялась, а в следующий момент почувствовала вкус поцелуя. Он оттенялся кофе, шоколадом и первым идеальным Днём Святого Валентина в её жизни, подаренном незнакомцем где-то под французским небом.