Семья - это мафия

      Плотная красная шапка с нелепыми рюшами больно била по самолюбию и плохо впитывала пот.       Размазывая солёную влагу по юным веснушчатым скулам, Марихуана Ивандамарьевна громко, отнюдь не по-детски матюкнулась:       —Еб@ческая сила! Ну и жара этим летом! Зверская! Хоть к бабке не ходи!       На последних словах девочка кисло ухмыльнулась. Нет, беспощадный зной не станет оправдательной причиной не ходить в лес.       — Семья — это мафия! Все должны поддерживать друг друга! — говаривала Иван-да-Марья.       Вот и сейчас, возвращаясь с прогулки, Марихуана всем своим нутром чуяла — бабкины вкусняшки уже в корзине. Ждут. Как только вырвиглазная шапка заявится на порог, мамаша всучит ненавистную ношу в белы рученьки и даст волшебного пенделя. А если заартачишься, суровая, как дон Карлеоне, родительница даст такую затрещину, что вылетевшей челюстью воробья собьëшь.       — Гой, не гой, еси, не еси, а ведь к бабке-то идти придётся, хоть и печёт так, что шапка горит!       В свои неполные тринадцать, на собственной шкуре познав прелести безотцовщины, Мархуля была абсолютно уверена, что родилась для одного — носить проклятую корзинку своей бабушке.       А ведь чокнутая старуха, по одним ей известным причинам, обустроилась у чёрта на рогах — в самой жопе леса!       — Да туда не заглядывают даже Гензель и Гретель! А уж эти-то двое любят укромные уголки.       Кому-кому, а ей Марихуане, известно, что ведьма тут совершенно не при делах. Ну да ладно, это сугубо их личное дело.       Зато Марихуана исправно исполняла долг. Каждую неделю. И жаловаться была не приучена, да и некому. Ни одна живая душа не возражала против её тернистых походов к старушке.       — Эх, — тяжко вздыхала Мархуля, — был бы жив батя, ни за что не позволил бы.       Но бати не было.       Бабушка радостно сообщала, что, слава яйцам, она внешне на него не похожа. Только характер скверный — точно в него. А откуда было взяться другому? Да и нужен ли был ей другой характер, если со своими проблемами приходилось разбираться самой?!       — Не будь лапшой! — твердила рослая, широкоплечая мамаша, собираясь в очередную межзвездную десантно-освободительную командировку, — ударили по одной щеке — сломай челюсть! Ну, или руку.       «Хорошо тебе так говорить!» — думала Мархуля, досадливо закусывая губу при взгляде на мамашины бицепсы, бычью шею и бульдожий профиль, — «А я создание хрупкое, хоть и говнистое».       Девочку ужасно расстраивало её хилое телосложение.       «Ну как так-то?» — сокрушалась она, разглядывая себя в зеркало.       — Были бы кости, мясо нарастёт, — успокаивала мамаша, — меня в твоём возрасте можно было соплëй перешибить. Зато у тебя характер — палец в рот не клади, по самый кадык откусишь! Ну всё, — сказала женщина, надевая походный рюкзак, — пора мне. Горшочек каши наварил, колобок удрать не успел, посуду...       — Помою, — вздохнула Мархуля, в который раз провожая мать за дверь.       Мархуля, взрослея, откровенно удивлялась упорству, с каким Иван-да-Марья совалась во всякие вселенские задницы. Словно у неë и делов-то других не было, как зарабатывать всё новые шрамы и отметины. Но именно ввиду её частого отсутствия приходилось и впрямь изобретать способы не падать лицом в грязь и давать достойный отпор всяческим нахалам.       Поначалу нахалы были сильнее и дело заканчивалось синяками и уязвлëнным самолюбием. Но со временем местные оболтусы поняли, что не по-детски настороженный прищур холодных серых глаз не обещает им ничего хорошего. Язык Мархули вскрывал толстую кожу не хуже бритвы, а способность неожиданно заехать коленом по досконально изученным болевым точкам мальчачьих организмов давала неожиданное преимущество. Уже к девяти годам Мархуля спокойно выходила на улицу, а желающие указать ей на недостатки умственных способностей и внешности предпочитали прикидываться ветошью и не отсвечивать.       Но вот лес…       В их лесу чего только не водилось. Даже местные охотники, с бравым видом заряжая ружья дома, откровенно бздели углубляться под зловещую сень безучастных разлапистых елей и могучих корявых дубов.       Однажды к ним в деревню даже приезжал какой-то тип в смешном завитом парике. Он представился Шарлем и расспрашивал о местной живности. Марихуану изводил вопросами дольше всех. Как же, ведь именно она ходила в самую глушь.       — И не страшно тебе? — жалостливо спросил, глядя на её белобрысые кудряшки, выбивавшиеся из-под шапки.       — Волков бояться, в лес не ходить. — ответила бабушкиной фразой и, с сомнением глядя на протянутый ей леденец, воинственно шмыгнула носом. — Не сосать же старой лапу, только потому, что её внучка вдруг зассыт каких-то там санитаров леса?       Проигнорировав выразительный взгляд на пристëгнутый к поясу кошель, мужик спрятал конфету и с интересом взглянул на прикрытую полотенцем корзинку. Принюхался и с сомнением протянул:       — Пирожки-и-и?       — Ага, они самые. — не моргнув глазом сбрехала Мархуля.       — И масло? — продолжил любопытствовать мужик, указав на горлышко кувшинчика.       Красные рюши утвердительно колыхнулись.       Ну не рассказывать же, в самом деле, что под корковой пробкой кувшинчика — крепкая чача, настоянная на кедровых орешках. А пирожкам бабуля предпочитает копчёный на ольховых опилках свиной подчерëвок вприкуску с хрустящим малосольным огурчиком, ржаной хлеб и горчицу.       Мужик почему-то сочувствующе покачал париком и был таков. А Мархуля показала его спине средний палец и осталась. И лес остался.       А этим летом к опасностям, поджидающим в чащобе, добавилась необыкновенная, испепеляющая, адская жара.       С самого утра солнце вползало на небосвод и медленно тащилось по небу, безразлично взирая на объятую страданиями землю.       Прихлëбывая ледяное пиво, мамаша приговаривала, что такое пекло было аккурат за год до её, Мархули, рождения.       — Волчара позорный тогда вкрай ох@ел! В лесу всё сдохло и он с голодухи проглотил и меня, и бабушку!       Мархуля досадливо закатила глаза и подумала: «Лучше бы пивом поделилась, чем в тысячный раз рассказывать, что тогда она, Иван-да-Марья носила эту дурацкую шапку и доставляла бабуле пирожки, и если бы не Охотник, они с бабулей тогда стали бы экологически чистым удобрением!»       Видя реакцию дочери, Иван-да-Марья трепала Мархулю по плечу и хитро щурилась:       — Ничего! Всë, что нас не убивает — делает сильнее! Так что не ссы! Прорвëмся!       И Мархуля прорывалась.       Прокладывая себе дорогу сквозь густые шершавые лопухи, девочка думала о том, что называть бабушку выжившей из ума было чуток несправедливо. Съехала родственница отнюдь не с катушек и о безопасности заботилась дай Бог каждому. На подходах к дому неподготовленного путника поджидали всякие капканы и ловушки. Попадёшь — в лучшем случае без ноги или руки останешься, а в худшем — даже и думать не хотелось (мамаша предупредила, что «глаз на жопу» — самое безобидное, что может приключиться). Но и до них ещё нужно было добраться.       Всю дорогу Марихуана только и делала, что держала ухо востро, дабы не попасть в просак.       Просак начинался аккурат после зарослей трын-травы и змеился вдоль единственной ведущей к дому бабушки тропинки. Ждал, коварный, когда ж она лоханётся. Но пока, слава яйцам, просак змеился не солоно хлебавши. Сегодня он был немного потрëпан и как-то особенно хмуро слушал песенку про если долго долго долго в исполнении Мархули…       Далее храбрую девочку поджидала целая поляна курвощипов. Но с этими она научилась быстро справляться. Всегда держала в кармане жменьку бреда сивой кобылы. Действовало безотказно! Курвощипы от пары зёрнышек осознавали, что в ногах правды нет и порастали быльём до следующего ракового свиста, а Мархуля, с видом триумфального Шварцнеггера, следовала дальше. Но и курвощипы сегодня еле ноги волочили, так что драгоценный бред расходовать не пришлось.       Вообще их лес был очень странным и опасным. Как только Марихуана справлялась с одной хищной оказией, ей на смену приходила другая, ещё более пáлевная. Будто все эти дьявольские создания меняли ипостаси в поисках её, Мархулиного, слабого места.       Видимо, поэтому и бабушка каждый раз придумывала всë новые ловушки и западни — незваным гостям не радоваться не хотела.       И вот уже виднеются нечистые, обманчиво-ветхие стены знакомой избушки. Старуха слишком много времени занималась самообороной и думать о побелке ей было просто некогда. Но юный мозг под Красной шапкой от жары не иссох и Мархуля знала, что путь ещё не окончен и рано думать, что дело теперь в шляпе, а точнее — в шапке.       Остался последний рубеж. Перед дуплом третьего слева дуба разуть глаза пошире, но не так, чтоб лопнули, а то сверхчувствительный сканер сетчатки забрызгает, а бабулька за это по головке не погладит. Далее — почесать языком козлу отпущения (чесать надо со знанием тела, на всю катушку, иначе не отпустит) и плевать, что потом языком можно слизать корову.       После этого, как нараспев советовал Поп, между щелчками от Балды, сложить рука об руку крестообразно, причём длань правой класть точно на сгиб локтя левой, да следить, чтоб угол поднятия оной непременно был прямым, а средний перст указывал в зенит!       Откуда благочестивый старый шалун знал, как надо, Марихуана, будучи достаточно взрослой, предпочла не спрашивать. Хорошо, хоть поделился знанием, а не бросил на произвол бабулиной смекалки.       И, наконец, последнее и самое главное бабушкино изобретение — красная шапка.       Мало кто знал, что шапку придумала нейросеть. Репсово-саржево-ворсовое девяти с половиной слойное плетение, с вкраплениями уранового люрекса и радиоактивным ворсом с гнёздами для микрочипов, несущих биометрическую информацию о Марихуане, её матери Иван-да-Марье и всех ейных родственниках до хер пойми какого колена.       Если, не приведи Господь, она забудет шапку дома или потеряет — всё! Амба! Лазерная установка на крыше дома вмиг превратит в удобрение для травы у дома! И плакала тогда бабушка! Нечем доброй старушке будет прибухнуть и закусить. Не с кем будет скоротать вечерок в окопе перед сараем.       За столько лет исправной доставки корзинок Марихуана привыкла к чудаковатости старушки, ну что с неё взять?       Бабушка Надвое пребывала в четырежды бальзаковском возрасте, но даже тогда, когда пешком под стол ходила, была уже без царя в голове, а после операции по пересадке головного мозга стала ещё задорнее. Бывало выйдет к озеру, и давай вилами по воде писать, да с пеной у рта в калошу садиться! Оттого и жизнь её была похожа на цыганскую свадьбу, только вместо медведя вечно какие-то генетические уроды попадались. Любила бабуля всë эдакое…       Но сегодня что-то пошло не так, и уши девочки ужасно зачесались. То ли от жары, то ли от дурного предчувствия...       Сканер искрил да жалобно попискивал в развороченном дупле. Козлу отпущения отшибло рога и теперь он больше походил на изрядно отодранную сидорову козу. Наспех сотворённый неприличный жест с указующим средним пальцем, впрочем, прошёл как всегда — без видимых и невидимых последствий.       «Уф. Ну вот, всë позади», — выйдя из Сумрака подумала Мархуля.       Тревожно облегчившись под кустик сельдерея, она подобрала корзинку и шагнула к дому бабушки, но тут же наступила на мëртвого осла уши.       «Дело табак», — нахмурилась девочка и, перехватив увесистый кувшинчик за горлышко, пошла вокруг да около дома.       Лесную тишь нарушило какое-то странное стрекотание. Кузнечик, что сидел в траве, лишь растерянно развёл лапками, всем своим видом намекая, что это не он.       — Ладно, — Мархуля покрепче перехватила кувшинчик и пошла дальше, — где наша не пропадала. Только бы с бабулей всё было чики-пики.       Но бабули не было и следа. Никто не советовал дёргать за верёвочку и не брюзжал, что, дескать, все трубы горят, а она, Марихуана, околачивается там, куда Макар телят не гонял.       — Знаешь ли, бабуля, — сквозь зубы шептала девочка, медленно огибая сарай, — Макар-то без вести пропал… Видать, погнал таки телят туда, куда не сле…       Марихуана осеклась, потому как одновременно с громким стрекотанием её взору открылась поразительная, крышесносная по своей невероятности картина.       Бабушка Надвое напару с Макаром сидели на сырой земле и спинами подпирали стену сарая. Их лица густо облепила грязь, но в глазах блестели азарт и мрачное удовлетворение.       Увидев внучку, бабушка страшно ухмыльнулась и слегка пнула Макара в плечо:       — О! Легка на помине! Ты, однако, вовремя! Ну, что ж ты стоишь, Мархулия, как засватанная, иди, знакомься.       Марихуана перевела взгляд туда, куда указывал бабушкин перст.       По полянке перед сараем словно Мамай прошëл и дров наломал. Деревья кто-то выдернул и разбросал как попало. Земля бугрилась, будто её рыл крот размером с мамонта, а посреди этого хаоса высился столб.       «И как это бабуля умудрилась так скрутить рельсы?» — молча восхитилась конструкцией столба Мархуля, но от вида того, что было к нему приковано могучей цепью, всё же уронила кувшинчик себе на ногу и от неожиданности громко, по-матросски ругнулась.       На её голос существо подняло голову и застрекотало. Маленькие, глубоко посаженные серые глазки сверкали холодным бешенством. Вместо рта морду чудовища украшали странные, похожие на паучьи, жвала, а волосы напоминали дреды.       Мархуля такие видела. Во сне. Когда пивом запила семечко бреда сивой кобылы, на голубом вертолёте к ней вдруг прилетел какой-то Боб. Он пел странные песни, бегал по радуге и доил жирафу. Вот у этого самого Боба из-под дурацкого разноцветного берета свисали такие же странные… патлы.       Если бы не страшное, как атомная бомба лицо и похожая на крокодилью кожа, незнакомца со спины можно было принять за хорошо прокачанного мужика. Мускулистого и рóслого. Но пальцы рук и ног украшали ужасные когти. Мархуля подумала, что если бы вчера мама в своей спецназовской, немногословной манере убеждать не настояла на приведении ногтей в порядок, у неё, Мархули, были бы такие же.       — Родила царица в ночь, не то сына, не то… — озадаченно протянула Мархуля, продолжая разглядывать чужака.       Существо дернулось, пытаясь вырваться на свободу, но девочка только сплюнула через губу и подошла ближе.       — Ну и урод же ты! — сообщила ему и, не оглядываясь, обратилась к бабушке Надвое, — на кой он тебе всрался? Очередной бзик из серии подобрали-обогрели? Такого легче убить, чем прокормить. Я таскать жратву этой образи́не не буду!       — А спорим, будешь!       — Х@ли тут спорить! — сощурилась Мархуля ещё ближе подходя к страшилищу, — Предлагаю отрубить ему башку и заспиртовать. Откроем музей уродов. Заработаем, опять же.       — И не стыдно тебе, — устало бекнул Макар, — собственного ба…       — Молчать, — пнула Макара под ребро бабуля, — не лезь в бутылку! Я сама...       Мархуля повернулась к Макару и глянула с фирменным прищуром. Макар понял, что сейчас его будут бить, причëм ногами, и на карачках отполз за сарай.       — Пойду я... телят пересчитаю, — сообщил он и был таков. Перспектива стать жертвой семейных разборок ему явно не улыбалась.       Мархуля нутром чуяла какой-то подвох. Кровь бросилась ей в лицо, а силушки вдруг прибавилось. Она подошла к бабуле и требовательно встряхнула старушку за грудки́. Вставные зубы, громко клацнув, вылетели, на что бабушка укоризненно и метко съездила внучке в челюсть.       — Оштынь, фурья фашка!       Пока внучка, пытаясь оправиться после удара, провожала туманным взглядом внезапно явившегося Боба, бабушка вернула зубы на место и торжественно изрекла:       — От тебя, дитятко, зависит, то ли башку его спиртовать, то ли жрать ему носить!       — Ты че, бабуля, не тем ударилась о дверь сарая? — зло посочувствовала девочка.       — Дура, ты, — беззлобно подначила старушка, — ну да ладно, не буду больше тебя в неведении держать. Ты ж приглядись к нему побойчее-то! Глаза-то у тебя — точь в точь евошние! Ну, по цвету и по настроению. А норов-то! Норов! Гены, дитятко, пальцем не задавишь!       Мархуля пошатнулась и несколько секунд туго соображала. Потом вернулась к столбу и, недружелюбно сморщившись, сообщила чужаку:       — Мой отец — космонавт. Геройски погиб при исполнении…       — Нет, — рука бабушки словно молот опустилась на плечо внучки, — как видишь, жив-здоров! И даже довольно упитан.       Тягостную тишину нарушил звук сочных ударов. Это бабулины кулаки по очереди выбили из пасти чудовища светящиеся фосфором брызги.       — Ну как? Доволен гостеприимством? Глянь-ка, какую девку-то растим, а? И шо, теперь только отвяжу — поминай, как звали? Опять смоисся в свои звёзды? Тьфу на тебя! И опять Иван-да-Марья за тобой гоняться будет, а бедное дитятко так и будет обижать всяк, кому не лень?!       Красная шапочка несколько раз зажмурилась и отжмурилась. Потом для верности ущипнула себя. Несколько раз. Больно. Но ничего не изменилось. Она по прежнему видела перед собой нечто, а нечто с любопытством глядело в ответ.       Под её строгим и укоризненным, отягощëнным горьким опытом и етишкиной жизнью взглядом, пришелец перестал вырываться и понуро опустил голову.       — Эх, — горько вздохнула девочка, пристально вглядываясь в родственника, — что ни говно, то к нашему берегу… И что с тобой теперь делать?       Незнакомец поднял взгляд и глухо, но вполне членораздельно проскрежетал:       — Понять... и простить…       Мархуля, немного подумав, дала знак бабуле и та сняла с пленника цепь.       — И как же тебя звать? — поинтересовалась девочка, подбирая кувшинчик.       — Дак Охотник и звать, — вместо него отозвалась бабуля, — он ведь тады, кады Волка уделал, ещё кой-чего натворил! У-у-у, козья морда! — бабушка пригрозила громиле кулаком, выдергивая пробку из горлышка, — Заделал и улетел, аист проклятый.       Мархуля подождала, пока бабуля сделает богатырский глоток, отняла у неё кувшинчик и поднесла ко рту. Новоиспечённый отец выдернул каку из рук девочки, поднёс к её носу внушительный когтистый кулак, но в то же время рыкнул на замахнувшуюся для подзатыльника бабушку.       — Ах ты, ирод! — возмутилась старушка, — Не рано ли права качать?       Охотник мотнул дредами и не церемонясь допил остатки, занюхав потной Красной шапкой.       — Семья — это мафия! — улыбнулась Марихуана и достала из корзинки закуску.