Tranquility

Пройдет много лет, прежде чем он вновь вспомнит, с чего начал. На осознание обычно уходит слишком много времени. Этот раз не был исключением, Лайт знает это. Холодный октябрьский дождь за окном стоял стеной, скрывая шумные улицы Йокогамы. В главном штабе японской полиции царила умиротворяющая тьма, за исключением одного окна, в котором неустанно горел свет. Кабинет с табличкой: 警察庁長官, 夜神月» практически никогда не пустовал, вне зависимости от времени суток. Сотрудники управления недоумевали, что можно делать на работе почти все время. Айзава однажды даже выразился, что ночью все остаётся неизменным и свет не гаснет никогда. Темная призрачная фигура сидела, сгорбившись, за широким письменным столом, словно обдумывая нечто тяжёлое и непостижимое. Лайт не уверен, что это решение будет неправильным. Он не уверен, что хоть одно решение в его жизни было по-настоящему верным. Долгое время ожидания утомляло. —Убей меня, Рьюк. — Слова срываются неожиданно, будто испуганная птица с ветки. Не возникает неловкости или недосказанности. Обоим все равно. Бог смерти разражается хриплым смехом, прежде чем начинает говорить. —Я не собираюсь убивать тебя, Лайт. Если человек, пользовавшийся Тетрадью Смерти, умрет от руки Бога Смерти, то он станет равным ему в Небытие. Я не хочу этого. Я хочу, чтобы ты сам прошел весь путь, прежде спустившись на самое дно. Мы с тобой не равны. Мы никогда не были равны. — Рьюк хищно усмехается и растворяется в одной из стен, ведущих на улицу. Он вновь остался один. Был ли он хоть в какой-то момент своей жизни не один? У него никогда не было настоящих друзей, Лайт давно это понял. В школе все сводилось к пустому подражанию одних, и холодному отчуждению другого. В университете уже никто не смог бы заинтересовать его в полной мере, кроме него. В памяти всплывает старый, словно покрытый густой пылью фрагмент, который ровным счетом ничего не решает, но на минуту Лайту кажется, что у него вновь есть выбор. Они сидят в полутемной университетской библиотеке между стеллажами с книгами по аналитическому анализу и военно-историческими справками о древнеримских сражениях. Яркое апрельское солнце слепит глаза, когда Ягами тянется за своим стаканчиком кофе, сиротливо стоявшим посреди кипы бумаг, рефератов и таблиц. —Лайт-кун, как считаешь, сможет ли остановиться человек, заполучи он неограниченную, пусть даже на время, власть? —тихий, почти бархатный голос зарождает крупицы интереса, хотя и утомляет, а от неспешного тембра клонит в сон. —Опять ты за свое, Рьюга. Мне понятно, к чему ты ведёшь. —И к чему же? — темные волосы спадают на глаза, когда детектив преклоняется через стол, оказываясь совсем близко с Лайтом, словно выбирая наиболее удачный угол для нападения. Как коршун, высматривающий добычу. —Да к тому, что я тебе ещё раз повторяю. Я не Кира, и никогда им не был. А свои вопросы, направленные на злобное обличение, оставь при себе, будь добр. — Лайт демонстративно отварачивается, не забывая чересчур громко прихлебнуть из своего стакана, делая вид, что увлеченно ищет что-то в справочнике по теориям вероятности. —И все же, мой вопрос ты оставил без ответа. —Какая жалость! Прости, но это не вопрос, а провокация. —Ты не боишься, Лайт-кун. Что тебя останавливает? Ягами с ужасом понимает, что за все это время детектив ни разу не моргнул. Значит, слишком собран. Отшутиться не получится. В любом случае, он не терял ровным счетом ничего. Дни человека напротив уже сочтены. —Здесь нет однозначного ответа, сам понимаешь. Всё зависит от направления распространения власти, уровня моральной и умственной ответственности человека, цели, которую он хотел бы преследовать, пользуюсь своим положением. Но, думаю, сам подвох заключается в слове «неограниченная». Если кто угодно получит полный контроль над всем, чем хотел бы, то навряд ли он сможет отказаться от этого. Всегда появится новая цель, а для нее нужны новые жертвы. —Лайт-кун, ты считаешь, что для достижения цели обязательны жертвы? —Прежде чем что-то получить, человек по обыкновению что-то отдаёт. Не я это придумал, так было всегда. Впрочем, это может рассматриваться как жертва. Человеку хочется что-нибудь получить, но для достижения этого ему необходимо чем-то пожертвовать, то есть отдать. —Браво, Ягами! Только ради достижения чего-либо мало просто пожертвовать чем-то. Для этого нужно заплатить сверху тройную цену. — Детектив отклоняется обратно, опадая в свое кресло. Теперь, кажется, все и вправду так, как и должно быть. Ягами давно это понял. Самое страшное в том, что мы никогда не сможем вернуться вновь в те места, которые помним. Они навсегда отложатся где-то на подкорках памяти, будут преследовать всю оставшуюся жалкую жизнь, которую придется доживать в поисках чего-то похожего. Иногда человек делает правильный выбор и смиряется. Лайту всегда было легко решать задачи, связанные с анализом. Сопоставить факты, выбрать среди огромной кучи информации отдельные крупинки, объединяя их, чтобы в конечном итоге придти к сложению пазла. Всё это было для него настолько банально, что иногда начинала болеть голова. Нынешний пазл он сложил относительно недавно, в одну из темных ночей, проведенных в душном помещении своего кабинета. Лайт помнил, как на похоронах Рьюзаки, организованных в чудный солнечный день, первой мыслью, промелькнувшей в его сознании, когда он наклонился к бетонному надгробью, чтобы положить цветы вместе со всеми, было: «Без него, наверное, будет пусто». Единственный, кто мог бы помочь ему выбраться из этого, единственный, кто хотел ему помочь, вот уже как 10 лет лежит в холодной земле. Он собственноручно убил его. Свое последнее спасение. Своего единственного друга. От осознания сводит скулы. Горячие слезы одна за одной скатываются по бледному, почти фарфоровому лицу. За эти годы он так невыносимо устал… И это первый раз, когда он плачет за все это время. Это настолько глупый повод, что Лайт смеётся. Наверное, стоило сделать так раньше. Но он знает, стоит ему только выйти за пределы кабинета, ставшего для него чем-то вроде спасительного островка, как тут же на него посыпятся просьбы, вызовы, поручения, обязанности, и он снова подавит это в себе став таким же непроницаемым, как и всегда. Мацуда, как обычно, восхитится его выдержкой, а Лайт… так и останется в вечной пустоте. За все это время он чувствовал слишком много. В конце концов он не чувствовал ничего. В начале все это казалось правильным и незыблемым. Теперь это кажется простой обязанностью, настолько сухой, что иногда не хватает воздуха. Но он уверен, что если бы ему сказали передать тетрадь кому-нибудь другому, то он никогда бы не согласился. Потому что из-за неё не стало его. И он должен был делать хотя бы меньшее из того, что ему осталось. Лайту скоро 30, а он так и не смог понять, что он делает. С детства ему говорили, что так нужно, так правильно. Он должен играть с другими детьми в саду, потому что так нужно. Он должен быть лучшим в классе, потому что так правильно. Он должен сдать экзамены на отлично, потому что так правильно. Он должен поступить в университет и снова быть лучшим, потому что так нужно, так все делают. Он должен жениться, завести детей и работать, потому что так все делают. Но ему никогда никто не объяснял, почему. Со временем сознание начинало притупляться, а все мысли доходили будто через вакуум. Лайт не понимал, почему. Осознание собственного одиночества пришло не сразу. Это было что-то вроде необъяснимой пустоты, заполнявшей его на протяжении всей жизни, начиная с тех пор, как его посадили в песочницу вместе с другими детьми, потому что так нужно. Со временем Лайт научился дистанцироваться. То, что одноклассники считали его лишь заучкой, которому «не мешало бы сойти с пьедестала своих блестящих знаний», больше не причиняло боли. Теперь блестящими были только его глаза, когда слезы душили его тонкое горло, в пустоте темной спальни. Со временем и это стало обыденностью, и в конце концов Лайт переборол. Теперь о его надменности слагали легенды, а сам он поклялся больше никогда не отступать. И это не ощущалось слишком плохо или слишком хорошо… Это буквально никак не ощущалось. Свой первый и последний проигрыш он испытал в младшей школе на своем первом турнире по шахматам. Будто сквозь толщу воды до него доносился бодрый голос судьи: —Лайт Ягами? Номер 65, Лайт Ягами! —А?.. —Лайт Ягами, вы проиграли. —Я… Я проиграл? Не может быть… Этого не могло быть. —По итогам соревнования победа в юниор-чемпионате по шахматам возрастной категории 7-8 лет среди мальчиков достается Макото Шуджи! Лайт хорошо помнил разочарованный взгляд его отца, когда они ехали домой, и сдавленное «Оу» матери, когда она узнала о том, что произошло. Бесполезно было оправдываться тем, что на турнире он впервые в своей жизни увидел шахматы, играя до этого только в шашки. Правил он не знал, потому его игра была чистой импровизацией, на которой он продержался почти час, хотя мог провалить в первую секунду. Но теперь родителям было бесполезно что-то объяснять. Их программа «идеальный сын» дала сбой. С того времени Лайт никогда не проигрывал. В учебе ему всегда было легко. Аттестаты с высшими по области баллам сыпались на голову, мать гладила по плечу, когда Ягами приносил очередной, а отец снисходительно улыбался за ужином, когда узнавал, что его сын снова стал лучшим. Со временем Лайт забыл о том, что умеет ошибаться, а борьба стала неотъемлемой частью его жизни. И это всегда казалось правильным. —Лайт-кун, тебе важна социальная составляющая твоего существования? — Рьюзаки дёргает за металлическую цепь, связывающую их второй месяц, как бы привлекая к себе внимание, хотя это совсем необязательно, ведь Лайт уже начал дергаться каждый раз, как детектив произносил хоть что-то. Каждый раз мог означать, что он нашел зацепку и теперь будет пытаться развязать клубок, в котором Ягами находится. —Конечно. Только такие идиоты, как ты, предпочитают всю жизнь сидеть за одним и тем же компьютером, будто ничего другого не существует, разгадывая пошлые загадки ФБР. —Пошлые загадки? Ты красноречив, Ягами. И все же, неужели тебе никогда не хотелось закрыться и, подобно мне, просидеть всю жизнь за компьютером? В том то и дело, что хотелось. —Иногда… В младшей школе я испытывал некое чувство одиночества, но оно никогда не доходило до такого абсурда. — Лайт брезгливо передёргивает плечами, словно сбрасывая с себя неприятные воспоминания, которые уже давно стали колом в горле. —В конце концов, это простая психология, Рьюга. Все люди испытывают нечто подобное. —Но ты ведь испытываешь его до сих пор, правда, Лайт-кун? «Сукин ты сын. Нет, нет, нет. Он пытается вывести меня на чистую воду или …» —С чего ты взял? —Это очевидно. Такие идеальные люди, как ты, редко бывают счастливыми. Теперь же, по просшествию десяти лет, он, наконец, понял. Чертов Рьюзаки был единственным, кто смог увидеть в нем нечто отличное от той идеальной картинки, которую он таскал на себе всю свою сознательную жизнь. Человек, использующий Тетрадь смерти никогда не будет счастлив. Сколько раз Рьюзаки напоминал ему об этом и сколько раз выражал скорбные попытки помочь. Но глухая ярость слепила Лайта, не давая взглянуть на мир из-под ореола крыльев бога смерти, нависшем над ним тяжёлой грозовой тучей. Как давно он понял, что божество, о котором он так мечтал в 18 станет ненужным в 28? Теперь же, конечно, все иначе. Лайт не сомневается в этом, пустым взглядом очерчивая привычный пейзаж за окном. На рассуждение никогда не давалось слишком много времени. Мир все такой же серый, Тетрадь смерти также греет его под рубашкой, Бог смерти также смеётся, а Рьюзаки также мёртв. Лайт не уверен, был ли он сам когда-то жив. По крайней мере, он всегда был уверен в том, что найдет другую возможность. Две горсти разноцветных таблеток лежали на гладкой дубовой столешнице, словно выбор, которого у него по праву никогда не было. На этот раз он не собирается выбирать сам. В конце концов, это не стоило того, чтобы думать об этом так много. Стакан воды приятно охладил горло, помогая таблеткам оказаться в желудке. —Скоро ты прекратишь своё существование, словно падаль, Лайт. — Незаметно появившийся бог смерти выглядывал из-за плеча, глядя, как разноцветные горсти равномерно исчезают со стола. Смерть всегда ближе, чем кажется. Она поджидает за каждым поворотом, за каждым поднятием руки, с каждым верным решением и с каждым днём воспоминаний. Сон затягивал быстро, не давая опомниться. В момент отяжелевшая, будто налившаяся свинцом голова упала на руки, а в глазах стремительно потемнело. Тошнота подступала к горлу, но вскоре прошла и она. Это было похоже на то, чтобы лечь спать после тяжелого, слишком затянувшегося рабочего дня. Лайт осознал, что зря боялся эту вечность. Мир в последний раз покачнулся, воздух сгустился, став вязким, как сироп. Неосознанно борясь с тем, чтобы не закрыть глаза раньше времени, Ягами сфокусировал взгляд на светлом пятне прямо перед собой, которое постепенно разрасталось, вырисовывая все новые и новые знакомые черты. Смоляные волосы, бледная, как мел, кожа, и… Звонкий отчётливый удар чайной ложечки о керамическую поверхность. Лайт делает скорбный жест рукой, пытаясь согнать наваждение, но звуки глохнут, будто под водой, а сознание проваливается в самую её глубину. На границе между вечным сном и остывающей реальностью слышится тихий голос: —Лайт-кун, передай, пожалуйста, сахарницу…