Отражение

      Аль-Хайтаму нравится власть.       Власть над чужими жизнями, судьбами, телами — он просто не может устоять от удовольствия, когда кто-то находится в его власти. А ещё ему нравится видеть, как всё подчиняется этой власти.       Жизни людей жалки и ничего не стоят. Зато очень многого стоят выражения их лиц за секунду до смерти — молящие, шокированные, искажённые от страха и боли. Иногда, впрочем, от живых больше толку: чего стоят те наивные студентки Академии, которые текут от каждого слова аль-Хайтама, приходят к нему в кабинет и на коленях умоляют его взять их прямо там, на месте. И ведь эти бедняжки от возбуждения готовы пойти на всё. Сколько таких он уже видел… Аль-Хайтам не отказывает себе в полной власти над ними: после встречи с ним они ещё неделю будут вежливо отказываться от предложения сесть, а Хайтам будет только удовлетворённо смотреть на их красные лица и проходить мимо, даже не здороваясь.       Некоторых он берёт силой. Тем слаще для ушей будут крики и причитания.       Для него нет ничего приятнее вида человека, стонущего и кричащего в его руках или просящего его о чём-то. Ну и иногда — по настроению — ощущения горячей крови на ладонях и холодеющего тела, что эту кровь испустило.       Солёный вкус этой крови и острый, как перец чили, вкус аморальности на самом кончике языка — без этих приправ любое блюдо покажется аль-Хайтаму пресной безвкусицей.

* * *

      Сегодня аль-Хайтам обнаружил себя в своём кабинете в Академии. Взглянул на часы: время близилось к часу дня. Где он был всё утро и как сюда попал — этого он решительно не помнил.       Первым делом он оглядел рабочее место на предмет видимых признаков «собственных» злодеяний, но ничего не увидел. Более того, на столе всё лежало в точности так, как он оставил, уходя отсюда в прошлый раз. По-видимому, «он» успел только прийти на рабочее место и сесть в кресло.       А откуда, собственно говоря, аль-Хайтам пришёл?       Парень с усилием провёл пальцами по лбу, напрягая память. Прекрасно зная, что ничего не вспомнит, он всё равно каждый раз пытался: может, образы всё-таки всплывут в голове.       Но снова только пустота. В последний раз он себя помнит вчера вечером, когда ложился спать дома. И вот — час дня, а он в Академии. Времени для мерзких и жутких делишек у его двойника было достаточно.       Раздвоение личности. Так это неизлечимое заболевание называют менее сведующие люди, а по-научному — диссоциативное расстройство идентичности. Аль-Хайтам страдал от него уже долгие годы, с самого детства. Первые приступы случились тогда же, потом надолго исчезли, а около года назад возобновились с ужасающей силой и последствиями. Вот уже год аль-Хайтам с особым рвением и усердием перепахивал всю литературу на эту тему, которую только смог найти в доме Даэны, но видел только слово «неизлечимо» и фразы о том, что возможно лишь подавлять симптомы. И он глотал таблетки ежедневно, но лучше не становилось.       Кстати о таблетках. Аль-Хайтам поднялся со своего кресла и прошёл в угол, к книжному шкафу. Там, на одной из книжных полок, в месте, о котором знал только он, лежало его лекарство. Достав скляночку, парень извлёк оттуда капсулу и без промедления закинул в рот. Горче и противнее этих таблеток, наверное, не было ничего во всём свете. Спасительные (вроде бы) лекарства он вернул на то же место.       К большому несчастью для аль-Хайтама, его вторая личность оказалась не просто «плохим человеком», а самым настоящим аморалом и социопатом. И он не мог ничего с этим поделать, как и попытаться проконтролировать двойника. Сколько дерьма он пережил за последний год — вспоминать жутко.       За последнее время в Сумеру произошло несколько нераскрытых и феерически жестоких убийств, и все — в то время, когда, судя по всему, бодрствовал тот, другой аль-Хайтам (которого первый для себя окрестил Яхматом, переставив звуки в слогах своего имени). Чёрт знает, как Яхмату удалось скрывать все улики, ибо каждый раз аль-Хайтама даже не начинали подозревать. И почему-то именно от этого последний был уверен в том, что эти преступления совершил он… То есть Яхмат.       Аль-Хайтам знал также, что его двойник вступает в однократные половые связи со многими девушками, иногда не по их воле, и даже находил тому подтверждения. Один раз в порыве ненависти не к себе, но к Яхмату, чудовищу, жившему внутри Хайтама, тот отправился в пустыню и закопал себя в песок, надеясь, что просто умрёт. Ему уже не была страшна смерть — страшен для аль-Хайтама был только он сам.       Он хотел, чтобы напоследок Яхмат страдал, поэтому выбрал такой способ. В песке у него снова потемнело в глазах, как у него обычно бывает при «переключении» на двойника, а проснулся он уже в другом месте, на удивление абсолютно свободный от песчаных пут. В маленьком лагере пустынников, где он очнулся, лежали, распластавшись по земле, трупы этих пустынников, а у единственной наёмницы, тоже мёртвой, на теле были видны следы схватки и очередной победы Яхмата. Красные следы от ногтей на руках аль-Хайтама только подтвердили его догадку.       Он похоронил пустынников в песках, с почтением постояв над курганом. Эта девушка-наёмница была молода и красива, и… Пусть Хайтам убеждения и образ жизни пустынников никогда не разделял, ему было очень жаль жестоко загубленных его собственными руками жизней. Сам он не стал бы их убивать… Естественно, о какой-то кучке пустынников никто и не узнает никогда, но для него, аль-Хайтама, это было хуже удара под дых.       С тех пор ему было страшно даже пытаться покончить с собой.       Он понимал, почему на него бросают такие смущённые взгляды студентки Академии, и каждый раз ужасался этому осознанию. Единственное, чего он не понимал, — почему за такое долгое время никто из учёных не заметил Яхмата, конченного маньяка в теле секретаря Академии. Неужели он настолько талантливо прячется?       Грёбаный псих.       Аль-Хайтам припомнил, какие у него остались дела. Вчера он остановился на заполнении одного из протоколов.       Хорошо быть умным и скрытным, но просто отвратительно, когда твоё альтер-эго тоже умное и скрытное. Хуже этого может быть только ситуация, когда моральные принципы достались только одному из вас и этот «один» — ты. Аль-Хайтам уходил в пустыню и проводил там иногда по нескольку дней: в Академии было принято считать, что он исследует пустыню, что отчасти было правдой, но на самом деле иногда ему нужно было сбегать от людей.       Чтобы хоть иногда быть уверенным, что Яхмат никому не навредит.       Аль-Хайтам уже почти закончил протокол и собирался поставить подпись, когда дверь его кабинета приоткрылась и в щель заглянула какая-то студентка.       Признаться, Хайтам видел её впервые в жизни.       — Г… Г-Господин аль-Хайтам… — запинаясь, пробормотала девушка. — М-Мне… Очень… Неудобно отрывать Вас от работы…       — Войди, — холодно приказал секретарь. Он и сам неплохо умел делать вид, что никакие события его не тревожат. Должно быть, поэтому его поведение и поведение Яхмата оставались одинаковыми для окружающих. — Как твоё имя?       Девушка вошла в кабинет, но последний вопрос явно очень сбил её с толку: и без того застенчивая, она полностью сжалась в комок, но всё-таки назвалась:       — М-Меня зовут… Джамира… Вы… П-Помните меня?       Аль-Хайтаму не требовалось разглядывать её слишком долго, чтобы понимать, зачем она пришла и с какого лешего он вдруг должен её помнить, — хватило одной секунды. Парень сделал вид, что не отрывается от заполнения протокола — и действительно, подписал его, тем самым закончив, — а сам в это время наскоро сообразил, как он будет в сотый раз выкручиваться из такого рода разговора. Почему-то расхлёбывать последствия содомии Яхмата доводилось именно аль-Хайтаму.       Придётся снова лгать: не объяснять же студентке, что это и вправду был не он.       — Да, теперь припоминаю, — равнодушно ответил аль-Хайтам. — Что такое?       Ему вдруг пришла мысль о том, что своим поведением он всё это время уподоблялся Яхмату, и этот вывод чуть не заставил его поморщиться от омерзения. С другой стороны, если что-то поменять — заметят.       О Архонты, как сложно.       — Госп-подин аль-Хайтам… Я… Не знаю, как б-бы выразиться…       — Ты пришла, потому что ты… Беременна, не так ли? — Хайтам поднял взгляд на бедолагу, и ему стало действительно жаль её: крохотная и беззащитная, Джамира ещё больше съёжилась от этого вопроса. А отрицать не стала.       Как же он ненавидел Яхмата. Почему-то насчёт этой студентки он был уверен, что Яхмат соблазнил её не совсем по её воле. Единственное, с чем повезло несчастной, — с тем, что сейчас она наткнулась именно на аль-Хайтама, а не на двойника. Яхмат, безусловно, сыграл бы роль ещё лучше Хайтама, но после — в этом последний отчего-то не сомневался — выследил бы Джамиру и убил бы её без колебаний. А так всё-таки остаётся шанс, что Яхмат ничего не узнает.       Девушка кивнула, боясь ответной реакции.       — Может, хочешь прервать беременность? — аль-Хайтам постарался смягчить тон, но вышло так себе. Наверное, он и так слишком резок. — Я готов дать тебе моры и помочь с этим, но принуждать не буду. Не знаю, как объяснить тебе… — он колебался, думая, как бы всё-таки аргументировать такую перемену в своём поведении. Наконец он решил, что хотя бы доля правды этой девушке не помешает. — Я был… Не в себе, скажем так, — голос его звучал твёрдо, но он ненавидел себя за слова, которые вырывались из его рта. — Моя вина, что так случилось. Поэтому я не откажу тебе в помощи.       Джамира кивнула ещё раз. Дар речи потеряла, наверное.       — Подумай о том, как хочешь разрешить этот вопрос. Я дам тебе три дня на размышления, а после этого разыщу тебя сам. У меня к тебе просьба: не ищи меня раньше времени. Идёт?       Если Джамире повезло найти здесь именно его, он не может допустить, чтобы она столкнулась с Яхматом. Она не будет страдать ещё больше, чем сейчас.       — Х-Хорошо, господин аль-Хайтам… — промямлила студентка, видимо, ошарашенная услышанным. — П-Право, я не…       За дверью кабинета раздались голоса и какой-то неясный спор.       — Мы поговорим с тобой позже, я полагаю, — спокойно прервал её Хайтам. — Желательно не здесь. Но я даю слово встретиться с тобой через три…       Дверь в кабинет со стуком распахнулась, и вбежал учёный — один из тех, которых обычно можно найти в холле Академии, — а за ним ещё несколько матр.       — Господин аль-Хайтам! — с порога крикнул учёный. — Там…       У аль-Хайтама всё похолодело внутри.       — Вы должны видеть кое-что, — скороговоркой произнёс один из матр. — Идёмте с нами!       Хайтам вскочил и быстрым шагом направился к двери. Проходя мимо Джамиры, он шепнул ей на ухо:       — Всё поняла?       Она закивала.       — Увидимся через три дня.       Аль-Хайтам последовал за матрами, теряясь в догадках, ни одна из которых не была благоприятной.       Они покинули Академию и теперь летели вниз на всех парах по крутым спускам.       Яхмат, чёртов Яхмат. Как же Хайтам его ненавидел! Эта паскуда, эта мразь просто худшее существо во всём Тейвате! Только здесь, на этом спуске, к аль-Хайтаму пришла в голову мысль, что стоило всё же обратиться за помощью. Такая простая мысль! Будь он проклят за то, что раньше эта идея казалось ему плохой и он считал, что нужно скрываться! Будь трижды проклят Яхмат и он сам!       Окончательно убедился он в том, что дела его отвратительны, когда матры привели его к его собственному дому и в дверях он столкнулся не с кем иным, как с генералом махаматрой.       — А, вот и ты, — высокомерно произнёс Сайно, не здороваясь. Матры за спиной Хайтама почтительно склонились, но генерал махаматра не обратил на них никакого внимания. — Идём.       Сайно провёл его в дом. Аль-Хайтам не сомневался в том, что он здесь увидит, но всё равно не был готов столкнуться с этим лицом к лицу.       В углу лежало прислонённое к стене бездыханное тело Кавеха. У него была неоднократно пронзена ножом грудная клетка и вспорот живот, и оттуда виднелись ошмётки искорёженных внуренностей. Лицо растерзанного выглядело совершенно изуродованным страхом и мольбою, и потому этот Кавех был мало похож на того, которого знал аль-Хайтам. Убийца растерзал Кавеха, не внемля его мольбам, не оставил живого места на его теле.       Краска сошла с лица аль-Хайтама, он сделался совершенно белого цвета.       — Что скажешь? — жёстко спросил Сайно. Его голос, как ледяная пика, вонзался Хайтаму в уши, вгрызаясь в мозг.       Аль-Хайтам попятился назад, неотрывно глядя на тело убитого соседа. Ему казалось, что его внутренности сжимают и выдавливают невидимые руки; ещё секунда — и раздавят, и сам Хайтам безжизненно плюхнется рядом с Кавехом.       — Нет… Это… Не я… — беззвучно, одними губами прошептал он. — Это он…       Его слова не укрылись от слуха генерала махаматры.       — «Он»? Кто?       Аль-Хайтам продрался через группу матр, столпившихся за спиной Сайно, и выбежал прочь из проклятогого дома.       Он добежал до каменной ограды площадки и без раздумий перемахнул через неё одним прыжком. Пара скачков с помощью зеркал — и он скрылся за каменной сваей многоярусной беседки, каковыми был застроен весь Сумеру. Именно здесь, за колонной между первым этажом и землёй, его некоторое время не могли видеть.       Его руки тряслись, да и всё тело била крупная дрожь. В горле смертельно пересохло, он задыхался и хватался руками за шею, словно это могло бы помочь.       Позади раздались крики матр: «Господин аль-Хайтам! Господин аль-Хайтам!» — и громогласный, приказного тона голос Сайно:       — Хайтам! Я тебя из-под земли достану!       Секретарь Академии в ужасе схватился за волосы, будто собираясь выдрать их с корнем.       Чёрт, чёрт, чёрт!       Всё кончено. Это конец! Яхмат доигрался, чёртова сволочь, и… Кавех… Аль-Хайтам стиснул зубы и в бессилии со всей силы ударил кулаком по каменной колонне, просто захлёбываясь гневом и скупым сожалением.       — Тва-ар-р-рь! — прошипел парень, приложив себя головой о ту же сваю. Больно, но уже всё равно.       Если бы только Яхмат имел материальную оболочку, аль-Хайтам бы не преминул выпустить ему кишки, разворошить кинжалом его грудную клетку и изуродовать его лицо. Он бил бы его ножом, вымещая всю свою ярость, пока тот не стал ещё меньше похож на себя, чем Кавех сейчас.       Если бы Яхмат имел материальную оболочку…       Если бы…?       Значит, другого выхода всё-таки не было с самого начала.       Не медля, он достал из ножен кинжал, что всегда носил с собой. Хайтам предварительно осмотрел его, предполагая найти на нём следы крови Кавеха, но лезвие было чистым. Или, лучше сказать… Начищенным?       Ну и к чёрту всё.       Аль-Хайтам приставил кинжал к левой стороне груди, готовясь вонзить его себе в сердце. Ему уже не было больно или страшно. Он не думал о Сайно или Джамире — он просто хотел умереть, унеся вместе с собой в пучину ада своё альтер-эго.       Вонзить кинжал в плоть ему не удалось. Руку словно парализовало, в глазах потемнело, и он успел только понять, что даже в попытке самоубийства он снова провалился.       Что снова на волю выходит он.