Сон в огненном замке

Винокурня тихо посапывала, утопая виноградными листьями в пьянящих ветрах города. Воздух здесь всегда несколько слаще и крепче, будто на равнинах и около моря чья-то насмешливая рука разбавляет терпкий вкус, но «Рассвет»… Люди пьянели прежде, чем пересекали длинные ряды из переплетающихся бардовых гроздей. Кэйа настороженно опустил руку чуть ниже, готовясь в тот же момент вцепиться в рукоятку меча и полоснуть теплый воздух. Слишком тихо. Слишком теплый июньский вечер и гробовая тишина, в то время как в привычные дни винокурню окружают десятки поющих пьянчуг и любителей задолжать мору в карты. «Бред какой-то», — подумал про себя Кэйа, приближаясь в винному дому, и тут же облегченно выдохнул. На лавочке у самой двери сидела женская фигурка, спрятанная выступом крыши от посторонних глаз. Когда мужчина подошел ближе, фигурка вскочила и радостно бросилась навстречу: — Господин Кэйа! Такая неожиданность, вы никогда у нас не бываете. — Я здесь не по своей воле, Аделинда. Ордо Фавониус расследует дело о краже ценного груза, может вы что-то слышали? Никто из посетителей не упоминал о случившемся? — Святой Барбатос, что произошло? — воскликнула она, но Кэйа не стал вдаваться в подробности. Напуганная и… Крайне уставшая? Она выглядела так, будто в последний раз спала до войны Архонтов. — Почему ты здесь одна? И где посетители? Остальные горничные? Аделинда огляделась по сторонам и вздрогнула, будто сгоняя с плеч чей-то прицепившийся взгляд. — Господин Дилюк велел распустить всех служащих, а для гостей объявить о закрытии винокурни до последующего распоряжения. Господин Кэйа, я и вправду не знаю… — Он внутри? — Кэйа окинул взглядом вывеску, застывшую над резной дверью. Сохраняя верность традициям. Столь иронично. И тем не менее он, сам не понимая, зачем, собирался войти туда, подняться по тяжелым ступеням, чувствуя, как подошвы ног наливаются каменной тяжестью. «Это все для Джинн», — пробормотал про себя он, но когда заметил, что Аделинда растерянно наклонила голову, тут же поправился: — Джинн крайне обеспокоена. Почему ты сидишь здесь одна, что, черт возьми, происходит? — Понимаете, — девушка смутилась, пытаясь подобрать правильное слово. Глаза уставше упали вниз, и, наконец, она тихо пробормотала: — Он пьет со вчерашней ночи. А сегодня утром всех разогнал. Но я… Мистер Дилюк не притрагивался к алкоголю уже несколько лет, понимаете?.. Я боюсь, как бы он… Кэйа тяжело вздохнул и медленно направился к двери. В голове огромными молотами убивали друг друга мысли. От резкого рывка дубовые двери винокурни тяжело распахнулись внутрь, и мужчина поперхнулся от ударившего в лицо запаха жженой бумаги и истомившейся в бутылках влаги. Окна были завешаны каким-то тряпьем, похожим на старые рваные занавески; стулья разбросаны посреди залы, скрывая между своими ножками остатки битого стекла и жженый мусор. Кэйа неторопливо прошел вперед, чувствуя, как запах гари усиливается с каждым шагом. — Дилюк?.. Кучи пепла. Пепел и куски обгоревшей бумаги — обрывки писем, конверты, страницы книг, документы с печатью Ордо Фавониус — будто взмах крыла огненного феникса в один миг уничтожил все, что хранило в себе историю. «Где же ты, птица, что плачет искрами?» Кэйа завернул за угол, в укромный закуток, где по своему обыкновению Эльзер перебирает документы с поставок, и невольно вздрогнул. За столом, вернее, облокотясь на него всем телом, сидел хозяин винного замка. От него пахло вином и грязью. Грустное и крайне печальное зрелище. — Ты пил сутки напролет, — Дилюк вздрогнул и резко поднялся, услышав отчеканенную знакомым до ненависти голосом фразу. Пошатнулся на непослушных ногах и рухнул на стул, оказываясь к пришедшему вполоборота. — Я сказал, никого не впускать. Мы не работаем. — Я пришел не как посетитель. — Я ведь сказал, чтобы Аде… Ада… Аделинда вышвыривала всех прочь. Или мне самому тебя проводить? Кэйа почувствовал, как тяжелая рука впивается ему в плечо, а затем и вторая, удерживать равновесие становится все тяжелее… На щеке замерло горячее пьяное дыхание. — Ты что творишь? Резким рывком Кэйа оторвал от себя безвольное возмущенное тело и наклонился ближе, убирая огненно-рыжие пряди с лица. Потемневшие, словно медь. Но все еще мягкие и как будто бы даже теплые на ощупь. Пальцы побежали по виску, нащупывая небольшую свежую рану, запекшуюся бугристой коркой. Полоса рассекала правую половину лица от начала лба до кромки брови — один лишний сантиметр, и пришлось бы шить еще одну повязку на глаз. Кэйа почувствовал, как злость и раздражение в нем медленно растворяются, уступая место чему-то более рыхлому и некрепкому, чувству, которое, будто медуза, поднимало со дна длинные паутины и беззвучным дыханием рассекало спящее море. — Откуда у тебя это? Дилюк непонимающе огляделся по сторонами уткнулся обратно в локти, глядя на гостя через толщу сонного дурмана. — Зачем ты здесь? — Ордо Фавониус расследует одно дело, — тяжело вздохнул Кэйа, чувствуя, как тело сковывает от этого странного взгляда. — Пропажа груза. Около твоей винокурни. Джинн собирается расспросить служащих и всех, кто был… — Нет, ты не понял меня, Альберих, — Дилюк вдруг посерьезнел и придвинулся ближе, чувствуя холод чужого нагрудного железа и мягкость щекочащего пуха. — Зачем ты здесь на самом деле? Ничто в жизни не заставит тебя… Прийти сюда, ни по своей, ни по чьей либо еще воле. Кэйа вздрогнул, когда мужская рука осторожно приблизилась к его лицу, в игриво-насмешливой манере перебирая пряди волос и прочесывая их пальцами. «Что ж ты со мной делаешь…» — Ты пьян. — Разве? — Более чем. У тебя есть не более двух минут, чтобы запереться в своей каморке до утра и больше не показываться мне на глаза. Мужчина резко отстранился, услышав позади себя тихую ругань, и выпустил духоту винокурни в ночь. Нервно ерзающая на лавке Аделинда вздрогнула и вскочила, выжидающе глядя на Капитана: — Мистер Кэйа, что там? Как он там? — Не волнуйся, обошлось без погрома. Я поговорю с ним, а ты можешь идти. Уже почти за полночь, тебе нужно спать. Думаю, завтра утром тебе приходить нет смысла, но после обеда, как мне кажется, «Рассвет» снова взойдет над Монштадтом. Аделинда уставше кивнула и, зажав под мышкой книгу, зашагала прочь от спящего «замка». Ветер тихо перебирал листья, легонько приподнимая их с каменных плит и закруживая в крохотных воронках-водоворотах. «Наверное, в них исчезают воспоминания», — зачем-то подумал про себя Кэйа. «Растворить бы прошлое в этой кучке, напитать его старым ветром и растереть пальцами, будто того никогда не существовало». — Пора возвращаться, — пробормотал он, медленными шагами отмеряя секунды до прикосновения к дубовым дверям. Возвращаться не хотелось, плечи ныли от некогда впившихся в них пальцев. В голове бесконечным роем зудели мысли. Хотелось подойти ближе, уткнуть куда-то в шею непослушную огненную голову, и с замиранием сердца слушать, как она тихо ворчит, а после забывается сладким сном, убаюканная бешеной дробью сердца. И в ту же секунду перед глазами Кэйи пронеслась рассыпающая искры птица, сорвавшаяся с родного клинка. Взмахом пера раскаляла воздух, грозилась выцарапать глаза и обуглить кожу… Кэйа помотал головой, пытаясь прогнать несущего смерть феникса, и распахнул двери. Винокурня встретила его все той же неподвижной духотой и запахом испаряющегося в открытых бутылках вина. — Дилюк? Альберих медленно прошел в сторону комнаты, обычно запертой на ключ, но краем глаза заметил прежнюю тень у стола. — Значит, не хочешь по-хорошему. Мужчина подошел ближе, собираясь нехило встряхнуть сладко спящую тушу, но почему-то замер на месте, прислушиваясь к дыханию. Такое робкое, спокойное и безмятежное. Плечи слабо приподнимаются и возвращаются обратно, легонько ударяются друг о друга металлические пуговицы. — Ты меня слышишь? Теплое молчание в ответ. Дилюк едва заметно улыбается во сне и морщится от падающего на глаза света лампы. — Я хотел сказать, что… Я не зол на тебя. Ты не мог поступить иначе. Мы ведь неправильно поняли друг друга, и после смерти Крепуса ты подумал, что я… Предал вас. Был готов пойти против семьи. Но это не так, понимаешь? Кэйа наклонился ближе, улавливая сонное дыхание на своей щеке. В груди растеклось странное спокойствие, как прежде, когда под этой крышей он действительно был «дома». Как же давно это было… — На самом деле я пришел сюда не из-за Джинн. В ее приказ не входило опрашивать людей с винокурни. Я просто… Какой же ты идиот… Он слегка провел пальцем по шраму, пересекшему бровь, и аккуратно прикоснулся к нему губами. Кожа в этом месте была чуть теплее, а неровные рубцы горечью оставались на языке. Затем еще один поцелуй и еще, пока вся полоса царапины не оказалась тщательно изучена и излечена. — Насколько же крепко ты спишь… Кэйа осторожно повернул голову брата к себе, придерживая ее с двух сторон, и позволил уткнуться между ключиц. Спутавшиеся огненно-рыжие волосы пахли сладостью брожения и пылью, но оттого вбирать их запах в себя глубокими вдохами было еще приятнее. Медленный поцелуй в макушку, и сердце сжалось от изнеможения и желания, не способное сдерживать больше беснующуюся в венах кровь. Руки осторожно приподняли спящее тело, и мужчина наклонился еще ближе, соприкасаясь ресницами и чувствуя их слабое подрагивание. Дилюк неосознанно шевелил губами во сне, то приоткрывая их на секунду, то ненадолго растягивая в безмятежном спокойствии. — Ты слишком пьян… — пробормотал про себя Кэйа, уже не сдерживаясь и прижимая безвольное тело к себе ближе. — Вино, чертово вино, а я пьян тобой, до одурения и искр в глазах. И я готов вечность здесь с тобою сидеть, ощущая на себе твое сонное дыхание, но мои мысли болят, моя голова бредит тобой… Он робко потянулся к приоткрытой полоске губ и обхватил их своими, более не удерживая себя и жадно впиваясь, снова и снова, будто желая выпить из них всю жизнь, а обратно вплеснуть горящую похоть. Секунда… Другая… Третья… Кэйа вздрагивает, когда чувствует, как налитые жаром губы стремятся к нему в ответ и мягко целуют. Сердце окончательно разрывается, дымясь и пестря мириадами огненных искр, и Кэйа теряет голову; вино, щекотка дыхания, духота, запах жженой бумаги лишают его возможности сопротивляться. Поцелуи льются рекой, от жадно-голодных до осторожных, но от того не менее жгучих и желанных. Когда Кэйа, наконец, с упоением открывает глаза, ожидая увидеть такие же, полные страсти, напротив, он видит все того же сонного Дилюка, блаженно спящего, с слегка распухшими от бесконечных покусываний губами. — Все еще спишь… Он тяжело отстранился и отстегнул тяжелую бардовую накидку, которая тут же упала в ноги. От звяканья бляшек в удушающей тишине стало спокойнее — Кэйа только что осознал, что все это время молчание нарушало разве что его учащенное жадное дыхание. Руки бережно приподняли безвольное тело и Капитан прижал его к себе ближе, удивляясь неожиданной тяжести, но не смея перехватить поудобнее и потревожить чужой сон. Несколько шагов, грубый пинок, и дверь в небольшую уютную комнатку, спрятанную от посторонних глаз, впускает гостей. Кэйа медленно опускает брата в объятия пуховой подушки, некоторое время смотрит перед собой, неосознанно касаясь краешка губ, а затем тихо уходит, запирая сначала одну дверь, а затем оставляя позади тяжелые деревянные пласты самого замка. Некоторое время звук шагов, ступающих по траве, перебивает тихий ропот ветра, но спустя несколько минут и они утихают, оставляя погасшую винокурню в мареве волшебного сна.