Наживую, накрепко, навсегда

- "Ты чертов адреналиновый маньяк, Броди Торренс!". - "Он убийца, Броди, гребаный сбежавший убийца, дважды сбежавший!". - "Он на твоих глазах перерезал человеку горло!" Он слышит это каждый день от коллег, от друзей, от дочери, от нанятого ей же психолога, от тех, кто его допрашивает, а главное - он слышит это в своей голове. Наверное, это голос разума, но ему наплевать. Он слышит это и всем повторяет: "Он спас меня", "Он спас всех нас!", "Он пожертвовал собой, чтобы мы смогли оттуда выбраться!". Ни слова про миллион, или сколько было в той сумке у наемников, ни слова про армейский нож, ни слова про то, как Гаспар умело и спокойно пробивал людям головы, перерезал глотки и вгонял нож в живот так, что острие, кажется, торчало из спины жертвы. Не потому что Броди успел к нему привязаться, и совершенно точно не потому, что за эти несколько часов они успели стать друзьями и чем-то большим чем просто друзья, а только потому, что это были не жертвы, а бандиты, убившие двух его пассажиров, двух мирных людей, за которых он нес ответственность. "Можешь и дальше себя убеждать, но главная причина не в этом" - противный голос разума твердит одно и то же. Он видит, как дочь смотрит на него, с жалостью, как будто она его все же потеряла, не дождалась, как будто ее отец так и не вернулся. А он действительно не вернулся, точнее, не целиком. Кровоточили не только пулевые, болели не только нога и плечо, болело и захлебывалось кровью сердце, только недавно зашитое, вшитое кривым швом, грубой нитью в разорванную грудь, лишь для того, чтоб его снова вырвали, разорвали только зажившие швы и оставили где-то там в джунглях населенных бандитами и залитых кровью. Когда проходит реабилитация и заканчиваются однообразные допросы, когда начинаются бесконечные интервью и награждения, он натягивает улыбку, принимает награды, жмет руки и слышит гул аплодисментов. Броди хочет кричать, хочет взять микрофон и сказать, что настоящего героя здесь нет, что надо благодарить того, кто сейчас, может, уже мертв, что если бы они увидели настоящего героя, они бы не жали ему руки, а надели бы на них наручники и засунули в ближайшую тюрьму без суда и следствия. Но он молча улыбается, кивает, говорит только спасибо и заранее заученную речь. Легко быть героем, когда всю грязную работу сделали за тебя, трудно быть героем, когда второй человек, ради которого он поднял самолет в воздух и ради которого был готов остаться в плену у бандитов, сам остался там. Если бы Торренс мог, он бы полетел над этим островом в ураган, он бы рухнул на него на любом из следующих самолетов, но пока он на заслуженном отдыхе, а маршруты выстраивает уже не тот человек, который отправил его рейс на верную гибель. Возможно поэтому, чтобы не забить, чтоб всковырнуть раны прошлого, он соглашается на небольшое мероприятие, где соберутся только те, кто был там с ним тогда на этом чертовом острове. Возможно поэтому, когда посреди попойки, в которую все перетекло, он почти не удивляется незаметному появлению тех самых наемников, а просто радуется тому, что они живы, дружески хлопает по плечу того, кто ближе стоит и сдвигается к краю дивана. Возможно поэтому, когда, один из наемников отзывает его в сторону, и, показывая на неосвещенный балкон пытается втолковать ему, не совсем трезвому, что кто-то на том балконе хочет увидеть его и поговорить с ним, он идет туда с такой легкостью. И возможно именно поэтому, видя тот самый силуэт и слыша "Ну здравствуй, мой капитан", Броди Торренс вдыхает прохладный вечерний воздух, распахивает объятья и делает к человеку напротив, со ставшей родной улыбкой и с нашивкой уже знакомого отряда наемников. И уж точно поэтому Луи Гаспар делает шаг навстречу и обнимает его в ответ, чувствуя, как края их общих ран кто-то сшивает, путаясь в нитках и накрепко переплетая их, пришивая их друг к другу, чувствуя, как снова бьются в унисон, чуть быстрее, чем положено, два сердца таких разных, но таких близких друг другу людей.