Так бывает

Иногда такие вещи случаются даже между друзьями. Вещи, о которых не хочется ни разговаривать, ни вспоминать. Особенно при свете дня. Даже в кромешной темноте. Когда вся твоя жизнь состоит из адреналинового кошмара, такие вещи происходят просто потому, что невозможно сказать, сколько минут, дней или месяцев тебе отпущено. Это просто потребность в тепле. Чаще всего Карцер пустует – девочки в Приюте не так часто нарушают собой же установленные правила, – и порой Соня уходит туда по ночам, когда ее мучает бессонница. Игнорируя колченогий табурет, она садится прямо на пол, устало прислонившись к двери, и смотрит пустым взглядом в потолок. Никто не знает, насколько сильно Соня боится – она отлично умеет скрывать эмоции. Но в действительности страх пропитал ее вены, ее кожу, волосы и даже одежду. Ее тошнит от самой себя. Мутит от этого запаха. Поэтому она приходит в Карцер почти каждую ночь, чтобы наказать себя. Соня сама себе преступник, судья и палач. Но кое-чего Соня не знает: когда за ней закрывается дверь, к Карцеру приходит Гарриет. Она молча садится на траву и зеркально отражает Соню – спиной к двери, – только Гарриет смотрит в сизое ночное небо, которое не так уж отличается от потолка. Она тоже боится, но все достойные роли уже заняты Соней, поэтому Гарриет исполняет роль сторожевого пса – охраняет их общий на двоих страх. Лабиринт вокруг Приюта меняет форму каждый день. Рано или поздно изменения начинают происходить и внутри. Однажды ночью – все такое же бессмысленно сизое небо над головами, как и весь последний год – Соня оставляет дверь в Карцере приоткрытой и Гарриет решительно заходит в маленькую пустую комнату. Их страх смешивается, заполняет помещение до краев так, что становится трудно дышать; воздух густой и плотный, пахнет землей, иссохшей древесиной и горечью. Порывы прохладного ночного ветра врываются сквозь решетку, поднимают пыль, скопившуюся в углах, неласково треплют волосы. – Не нужно бояться, – говорит Гарриет, беря Соню за руку. Она не знает, кого на самом деле пытается убедить. И это первые и последние слова, которые звучат вслух. Соня резко притягивает Гарриет за шею, вовлекая в злой поцелуй. Когда страха становится слишком много, такие вещи порой случаются. Всем нужно немного тепла. Гарриет запускает пальцы в золотистые даже в тусклом свете волосы Сони, тянет на себя, отвечая на поцелуй. Их неловкая возня с одеждой, вся эта спешка и сбитое дыхание больше похожи на безмолвную борьбу пополам с отчаяньем, чем на ласки, но здесь и сейчас им не приходится выбирать. Обнаженные тела в центре пустой комнаты, на пыльном полу, в ворохе потрепанной скомканной одежды, похожи на общий негатив – молочно-белая кожа Сони и эбонитовая, почти угольно-черная, Гарриет. Они переплетаются ногами, пальцами, языками, телами. Переплетаются страхом, намертво связывая друг друга в один тугой узел – не разделить. Соня откидывается на спину, раздвигая согнутые в коленях ноги. Внутри у нее все колотится, она раньше никогда такого не делала, но Гарриет наверняка тоже, и эта мысль немного успокаивает, а потом мыслей не остается совсем, когда она чувствует тяжесть чужого тела и теплые губы на своих губах. Гарриет осторожно проталкивает внутрь пальцы, и поначалу это немного неприятно, зато потом становится недостаточно, ей нужно еще, Соня требовательно вскидывает бедра, стонет едва слышно; она возьмет все, что Гарриет в состоянии ей дать. За год в Приюте все они привыкли довольствоваться тем, что есть, привыкли не просить большего. Немного тепла – это лучше, чем ничего, а внутри Сони сейчас самый настоящий пожар, и она очень хочет им поделиться. Она настойчиво толкает Гарриет в плечо, чтобы та чуть отодвинулась, а потом одним быстрым движением меняет их местами – теперь Гарриет под ней, смотрит немного безумным невидящим взглядом. У Сони сейчас, наверное, такой же. В почти полной темноте она видит только белую кромку зубов и белки глаз; Гарриет дышит тяжело, рот приоткрыт, Соня не может сдержаться и тянется за поцелуем. Ей не так уж нужно видеть, но чувствовать – обязательно. Она чуть сползает вниз, устраиваясь между широко разведенных бедер. Мелкий мусор на полу неприятно впивается в локти и колени, но Соня не обращает на это никакого внимания. Она откидывает волосы за плечо и просто слушает свое тело, не задумываясь о том, что и как собирается делать. Гарриет выгибается и, кажется, зажимает себе рот ладонью. Ее кожа влажная и горячая, она мечется и дрожит, как в лихорадке; и стон все-таки прорывается сквозь ладонь. Она тянет Соню за волосы, настойчиво требуя поцелуй. Немного соли и соды на языке, но куда больше освобождения. Вопреки всем законам логики их тела набиты свинцом, но почему-то кажется, что они висят в воздухе, плавно взмывают вверх, под потолок. Сквозь решетку в двери видно, как небо медленно меняет окрас с сизого на бледно-розовый. Утром ничего не меняется: Гарриет все так же руководит группой приютелей, Соня по-прежнему исполняет обязанности ее заместителя. Они не держатся за руки, не целуются в тени деревьев, не расточают неуместную в их ситуации ласку. Они не разговаривают о том, что произошло ночью в Карцере. Просто иногда такие вещи случаются между друзьями. Небольшая потребность в тепле. Когда Соню снова начнет мучить бессонница, когда небо над Приютом окажется беспросветно сизым, когда страха станет слишком много для ее хрупкого тела, она снова пойдет в Карцер. И Гарриет последует за ней. В конце концов, Карцер – это не наказание, просто место, где можно забыться и получить искупление. И немного тепла. Так бывает.