С чистого листа

— ...Я дома. Темнота погрузила комнату в тяжёлую, звенящую тишину и свет с улиц, проникший сквозь стёкла окон и оставивший длинные тягучие следы на дощатом полу, делал помещение ещё мрачнее. Душно. Даже возня у входной двери не разбавила этот звон, наоборот — прибавило только больше головной боли. И еле слышный скрип половиц заставил на полпути посмотреть себе за спину и наткнуться на пару изумрудов, смотрящих словно в душу. — Почему ты так поздно? — послышалось отдалённо тихое, и Кавех только фыркнул, нахмурил брови, оставив того без ответа, и скрылся за дверью своей комнаты, откуда тут же послышался грохот. Мужчина громко вздохнул, сложил руки на груди и, развернувшись на пятках, ушёл к себе. Возможно, он поговорит с ним утром. Только утром комната архитектора оказалась пуста. Учёный никогда не позволял себе нарушить чужое личное пространство, но он и не знал, какое название дать тому, что он видел. Глазам Аль-Хайтама предстала интересная картина: дверь нараспашку, которую, скорее всего, открыло порывом ветра из окна, что тоже оказалось не закрыто; на столе огромная куча свёртков бумаги, некоторые скомканными валялись на полу; карандаши, ручки, линейки и даже заколки Кавеха разбросаны по всей комнате; постель, к слову, даже не была расправлена этой ночью и смята. Комната Кавеха выглядит сейчас так, словно там ураган пронёсся, на который никто и внимания не обратил. Стойте, нет, это можно назвать полноценным бардаком. И он так и оставил всё это без внимания, если бы не знал Кавеха вовсе. Потому что тот просто терпеть не может беспорядок, постоянно напоминая Хайтаму прибирать за собой книги, что оказывались в разных углах дома. В любом случае, работа в академии не ждёт и ему приходится уйти. Разговор с Кавехом также отложен. До вечера. Дома никого не было. Точнее, Аль-Хайтам не увидел архитектора, перешагнув за порог, хотя он пришёл сегодня рано. Неужели снова придётся ждать? Но за его спиной тут же раздался громкий стук, словно кто-то хорошенько приложился головой о дерево, а потом ещё один. Хайтам развернулся к двери и, стоило ему дёрнуть за ручку, как её тут же с силой распахивают, что мужчина чуть не получил ей по лбу. Бумаги из чужих рук вывалились на порог, а светлые волосы сильнее растрепались — кое-где некрасиво торчали те самые заколки — и брови сведены к переносице. Таким суетливым он Кавеха видел довольно редко, если вообще видел. Тот обычно не позволяет и волоску на голове выбиться из общей композиции, с перфекционизмом цепляя красные «прищепки». Да и идеально выглаженная рубашка выглядела так, как те смятые бумажки в его комнате. — Что, уже войти не позволишь? — пробубнил блондин, смеряя мужчину пустым взглядом. Ему показалось, что там, в глубине этих было красивых радужек, нет цвета, — Или мне постоянно тебе напоминать, чтобы ты не забирал оба ключа? Может, уже на лбу написать, я не знаю... — Выглядишь помято, — проговорил секретарь, позволяя Кавеху зайти внутрь, и закрыл дверь за ними. Тот показательно вздохнул, снял уличную обувь и, взяв помявшиеся чертежи в охапку, снова заперся у себя. И он не выходил оттуда с того момента, как вернулся. Даже тогда, когда Аль-Хайтам предложил ему выпить чаю. Кавех отклонял любое его предложение, что могло хоть как-то заставить его выйти, раздражительно ругаясь себе под нос, а ближе к ночи стал вовсе его игнорировать. Иногда Хайтам улавливал стуки об дверь, судя по всему, снова испорченный чертёж бесжалостно смят и выброшен, а дверь стала для него отличной мишенью. А когда время перевалило за полночь, учёный больше ничего не слышал. Тогда в голове начали появляться странные и навязчивые идеи, например, заглянуть к архитектору и заставить его съесть хоть что-то. В свой утренний визит он не заметил чего-либо, чтобы хотя бы отдалённо напоминало еду (кроме пустых чашек. Он решил выпить весь запас кофе?). Аль-Хайтам стоял напротив его двери с чашкой чая в руках. Он постучал пару раз, и, не услышав никакого ответа, тихонько приоткрыл дверь. От увиденного его беспристрастное, каменное лицо, казалось, впервые показало хоть какую-то эмоцию — теперь он хмурился, что на лбу залегла морщинка, а губы чуть поджались. Кавех выглядел.. жалко — он заснул, видимо, за работой, сгорбившись и уложив голову на стол. Может, и не «жалко», но Аль-Хайтам не знал, как ещё можно обозвать нынешний вид Кавеха. И чувство, щемящее в груди и сжимающее рёбр, вызвало волнение. Конечно, Кавех и раньше сидел допоздна, от усталости просто вырубаясь с карандашом за ухом и линейкой в руках, но так он ещё не выглядел. Что-то не так. Рано утром секретарь проснулся от оглушающего звона. Поднявшись на локтях, он краем уха уловил чужую ругань. Аль-Хайтам встал с кровати окончательно, тихими шагами подошёл к двери и положил ладонь на холодное дерево. Что происходит? Он надавил на неё и та приоткрылась, открывая вид на крупные осколки на полу, сидящего на коленях архитектора, закрывающего лицо руками. Аль-Хайтам хотел сделать ещё шаг вперёд, но тут же остановился, услышав «странный» звук. Он ещё раз оглядел Кавеха и заметил, как его тело крупно дрожало, а ладони вытирали дорожки слёз, и Аль-Хайтам мигом вернулся обратно, бесшумно, насколько это возможно, закрыл дверь и, прижавшись к ней спиной, съехал вниз, руками зарываясь в пепельные волосы. А за стеной закопошились, с очередным грохотом, судя по всему, рванули прочь из комнаты и последнее, что секретарь услышал перед тем, как в доме повисла тишина, ключ, поворачивающийся в замочной скважине. И следующие недели Кавех вёл себя странно, стал ужасно рассеянным. А количество битой посуды, испорченных вещей и время пребывания где угодно, но не дома, увеличивалось с каждым днём. Аль-Хайтам наблюдал за ним, стоило архитектору, наконец, заснуть после бессонных ночей, заглядывал к нему и от вида измученного и истощённого работой Кавеха в груди неприятно кололо. Однажды, когда тот не вернулся спустя трое суток, выдержка Аль-Хайтама рассыпалась, словно песок, а каменное терпение начало трескаться. Так больше продолжаться не может. Учёный подошёл со спины, когда он уже порядка десяти минут неподвижно стоял перед зеркалом в ванной, устремив глаза в одну точку. Его взгляд то фокусировался, то тут же уплывал, и тяжёлые глубокие вздохи были слышны уж слишком отчётливо. Руки, упёршиеся на бортики, предательски дрожали, а ноги, казалось, вот-вот перестанут держать. И кран был открыт - вода продолжала течь, и Кавех не торопился её останавливать. Аль-Хайтам с невозмутимым, насколько это возможно, видом первым подал голос, и его глаза тут же уцепились за плечи, что от испуга вздёрнулись, а спина сгорбилась. — Кавех, — его голос был тих и создавалось впечатление, что стук странно волнующегося сердца звучал гораздо громче, — не хочешь ничего сказать? — Мне нечего говорить, — ещё тише проговорил Кавех, не оборачиваясь. Что уж там, он даже сквозь отражение на него не взглянул, — а теперь уйди. — Кавех, — повторил секретарь, осторожно положив руку тому на плечо, — я вижу. — О, и что же? — он сглотнул, а голос дрогнул. Аль-Хайтам заметил, как отражение архитектора быстро-быстро захлопало ресницами, а губы превратились в тонкую линию. — Вижу, что тебя что-то тревожит. Может, тебе стоит мне расска– — Повторюсь, нам не о чем разговаривать. — блондин шумно выдохнул через нос, снова принимаясь моргать. И, чтобы секретарь более не видел его лица, он склонил вперёд голову так, что спутавшиеся волосы прикрывали его глаза. — Да что тебе мешает, скажи мне. — Хайтам чуть сжал пальцы на плече и крупная дрожь, пробившая чужое тело, будто разрядом тока ударила и его. — Я ничего не скажу, особенно тебе, Аль-Хайтам. — еле слышно прошептал Кавех, шмыгая носом. Архитектор повёл плечом в желании сбросить ладонь учёного, но то резко развернул его к себе, заглядывая прямо в глаза. И в посеревших радужках он не увидел ничего, что могло бы принести ему утешение. Душа в миг упала в пятки и он, высматривая хоть что-то былое от прежнего Кавеха, свёл брови к переносице. Тот затрясся сильнее, вырывался и, напугав себя тем, что проявил свою слабость перед ним, ощутил, как дорожки слёз катятся по щёкам и крупными каплями падают на пол. Секретарь окончательно замер. — Отпусти, — всхлипнул архитектор, тут же отворачиваясь, отталкивая от себя Аль-Хайтама, — оставь меня! — Я не могу, — как под заклинанием, учёный смотрел на него, вовсе забыв о том, что организму необходимо моргать. — Почему ты поступаешь так со мной?— крикнул сосед, не выдержав, — Что я сделал не так? Будь так любезен, расскажи! Я не хочу с тобой ничего обсуждать, так чего ты прилип ко мне?! Просто оставь меня в покое, перестань издеваться! Ты эгоист, знал об этом? И он, воспользовавшись заминкой мужчины, убежал прочь, с силой хлопая дверьми. Аль-Хайтам впервые чувствует себя настолько неприятно. И расстеряно. А ещё виновато. Но он не может игнорировать его проблему.

—

Аль-Хайтам сидит на диванчике в своём новом кабинете, который достался ему от бывшего главного мудреца, держа в руках очередную, как бы выразилась спутница Путешественника, «заумную» книгу. Рабочий день потихоньку подходит к концу, уже многие студенты разошлись, и коридоры, в коих днём ещё было шумно, больше не слышно гомона голосов и топота. Но за дверью послышались уверенные шаги, приближающиеся к его кабинету. Секретарь захлопнул книгу и положил на край стола, устало потёр переносицу и, приняв более удобную позу, на настойчивый стук в дверь ответил «Войдите». К его удивлению, в кабинет вошёл не какой-нибудь студент, что пришёл поговорить с временно-исполняющим-обязанности-мудреца без лишних свидетелей, а архитектор с той же растрёпанный прической, снова с как попало прицепленными заколками, и с тем же нечитаемым взглядом и непонятным выражением лица. Он медлил и Аль-Хайтам хотел уже задать вопрос, что он тут забыл, как его опередили. — Я съеду через неделю, — Кавех смотрел на секретаря немигающе, чуть склонив голову набок, — надеюсь, ты счастлив. Только вот от этой новости учёный не почувствовал ничего, кроме ещё более колющего удара совести. Нет, этого нельзя допустить. Но раньше чем Хайтам подорвался с места, архитектора и след простыл. Теперь он снова один на один со своей совестью, что уже напрямую душила его, с особым пристрастием топила в чувстве вины. Это не правильно, иррационально в понятии учёного — в его мире нет места для чувств. Ни для своих, ни для чужих. Но что теперь делать с тем, что ему не нравится идея опять остаться одному, возвращаться в холодный, серый дом и больше не слышать ни увлечённой возни своего соседа, ни его рассказов об очередном проекте, к которому он прикипел всей душой. А вот теперь в его голове с отвратительным скрипом заработали покрытые пылью шестерёнки, паззл начал потихоньку собираться. В последнее время он не слышал от Кавеха ничего, что могло быть связано с проектом. Ни единого слова. После тяжёлого и утомительного «получасового» собрания мудрецов по окончании рабочего дня, Аль-Хайтам вернулся домой без сил. И открыв входную дверь дома, его встретила гробовая тишина, что за последние дни стала ему до кома в горле ненавистна. Она оставляла отвратительное послевкусие на языке, растекаясь желанием самому идти бить посуду от бессилия по телу, горечью оседая на сердце. И единственное, что сегодня в этой тишине было не так — открытая дверь в комнату соседа и шум воды из ванной. Аль-Хайтам решил снять наушники, прислушаться. Всхлип. Ещё один. Затем звонкий удар чего-то металлического о керамику, звон стекла. Учёный на мгновение потерял связь с реальностью, перестал понимать, что вообще происходит. Секретарь осторожно подошёл к двери ванной, что оказалась заперта и за ней слышался бессвязный шёпот, бьющиеся о раковину капли слёз и снова удар по уже битому стеклу. Аль-Хайтам предпочёл постоять за дверью ещё какое-то время. Он никогда не слышал, как Кавех ругает самого себя за всё то время, что они жили вместе. Как он из раза в раз с шипением и усилием проходился лезвием по коже, тут же смывая выступившую кровь под струёй холодной воды. И ему в голову не приходила мысль, что архитектору действительно плохо. Но секундный порыв открыть эту дверь, простреливший голову и избавивший от других мешающий мыслей, был перекрыт страхом перед неизвестным и ладонь просто замерла над дверной ручкой. После Хайтам вовсе развернулся и в мгновение оказался у себя в комнате, с очень громким хлопком закрывшись в ней. Предположения лезли один за другим, всё в голове путалось, смешивалось и не давало покоя. «Неужели он...» Да даже думать не хотелось о том, чем он там занимался. Надо забыть, забыть и больше не думать об этом. Они не в тех отношениях, чтобы вести разговоры по душам; чтобы учёному было до этого дело. Не настолько близки, чтобы Аль-Хайтам переживал за него. Да, ему просто надо отпустить это и ждать неизбежного. А неизбежное застало врасплох тогда, когда он этого не ждал. Когда прошла злосчастная неделя и архитектор собрал свои вещи, Аль-Хайтам, поддавшись секундному порыву, самому себе не давая никакого отчёта, бесцеремонно схватил чемоданчик Кавеха, не позволяя и шагу ступить за пределы комнаты. И Кавех, непонимающе оглядывая учёного с головы до пят, недовольно фыркнул, пытаясь вырвать свои вещи из чужих рук. — Что на этот раз, Хайтам? — гневно процедил тот, потирая кончиками пальцев переносицу. Он молчит. Тупо пялится на него, не желая вытягивать из себя что-то в своё оправдание. И собраться с мыслями не может. — Эй, Аль-Хайтам, — архитектор, поднимая свои потухшие, уставшие глаза на его лицо, со стоном мученически выдохнул. А тот теперь неотрывно смотрел на осунувшийся черты лица, ужасные синяки под глазами и нахмуренные с силой брови. — может, ты позволишь мне уйти? Господин временно-исполняющий-обязанности-мудреца должен быть доволен сложившейся ситуацией, что из его жизни исчезнет тот, кто вечно ему мешал. Был бельмом на глазу. Разве я не прав? — Не прав. — отрезал Аль-Хайтам, продолжив спустя долгую минуту молчания, редко выдыхая через нос. — И в очень многих вещах ты не прав. Теперь Кавех замер, округляя свои глаза и в них можно увидеть, насколько он сейчас ошарашен. — Ты смеёшься надо мной, да? — полушёпотом, в полной растерянности задал он вопрос, — Пусти. Аль-Хайтам ещё крепче ухватился за ручку чемоданчика. Кавех снова свёл брови к переносице и казалось, ещё чуть-чуть, и он вспылит, снова будет кричать о том, какой учёный противный. Как раньше. Этого не последовало, кроме обессиленного «За что ты так со мной?», и удаляющихся шагов от мужчины по направлению к комнате архитектора. Теперь «обычно» в понятии учёного потеряло какой-либо смысл. Только сейчас паззл сложился в хайтамовской голове. И вот он посреди коридора с чужим чемоданом в руке, стоит, буквально пилит взглядом дверь чужой комнаты, где не слышно ни единого звука, даже шороха. Он сделал что-то неправильно? — Да, Аль-Хайтам, ты всё сделал неправильно, — Тигнари нервно постукивал пальцами по столешнице, а хвост в напряжении не мог найти себе места, качаясь из стороны в сторону, — И как он до сих пор не врезал тебе. — Я... — Знаю-знаю, ты просто идиот. — ...хотел узнать твой совет, а не мнение о себе. – — Хорошо, — с немалым усилием избавившись от тона, что изобилует сарказмом, фенек покачал головой. Он никогда бы в жизни не поверил, если бы ему сказали «к тебе завтра придёт Аль-Хайтам и будет просить совета, как помочь твоему другу». Но когда тот сидит в своей привычной манере со сложенными на груди руками прямо перед лицом, хочется удариться головой об стенку, — судя по тому, что ты мне рассказал, состояние Кавеха оставляет желать лучшего. Ты не замечал у него помимо рассеянности, ну... каких-либо внешних изменений? — Он сильно похудел. И цвет его лица изменился. Теперь он больше похож на ожившего мертвеца, чем на живого человека. — Только это? — Тигнари прекрасно знал о том, что это не всё, но решил, что Аль-Хайтаму рассказывать об этом необязательно. Если они помирятся, то тот сам всё узнает, — Тогда всё, что я могу тебе дать — бинты, заживляющие мази и некоторые отвары. Не спрашивай зачем, я знаю, что ему это нужно. И без лишних слов учёный покинул Гандхарву и вернулся в город Сумеру ближе к полуночи. К его удивлению, он заметил Кавеха на кухне, со стаканом воды в одной руке, а второй он с усилием держался за краешек стола, немного шатаясь. В темноте особо не разглядеть, но падающий на его силуэт свет показывает учёному, что тот мелко дрожит. Аль-Хайтам подошёл к нему и, остановившись рядом, тихо попросил: — Позволь мне помочь тебе, — архитектор не пошевелился, шмыгнув носом, — Я хочу... — Делай что хочешь, — отрезал блондин, с характерным звуком поставив стакан на стол. Хайтам подошёл ещё ближе, аккуратно взяв его дрожащую руку в свою, огладив избитые костяшки большим пальцем. А потом сплёл свои пальцы с чужими в «замочек», медленно шагая в сторону своей комнаты. Зайдя внутрь, он усадил Кавеха на кровать, а сам сел напротив него на корточки и, вытащив из сумки лекарства, которыми любезно поделился Тигнари, принялся осматривать его. Архитектор никак не сопротивлялся, безучастно наблюдая за тем, как Аль-Хайтам задирает рукава его рубашки, обнажая руки по самый локоть; как он нежно целует изрезанные запястья, после аккуратно нанося мазь на свежие раны. Кожу неприятно холодило и она покрывалась мурашками, но ровно до тех пор пока Кавех не привык. — Зачем это всё? — как только учёный закончил обрабатывать его раны на руках, архитектор дрожащим голосом начал шептать что-то и если бы учёный не обладал особым слухом, то вовсе ничего не услышал, — Я знаю, что тебе нравится издеваться надо мной и для тебя я не больше, чем должник, но... Мы с тобой не друзья, чтобы ты волновался и заботился обо мне. Что творится в твоей голове, Аль-Хайтам. Я не понимаю. Почему ты не можешь просто меня прогнать? — Давай оставим разговор на утро, — осторожно убрав капельки слёз, ладонь легла на щёку Кавеха, утирая влагу с ресниц. Тот прильнул к ней, снова и снова позволяя новым дорожкам катиться вниз, а тело с новой силой задрожало, — тебе сейчас нужен отдых. Архитектор впервые по-настоящему, без страха позволил себе пролить слёзы на глазах другого человека. А учёный впервые позволил чужим чувствам завладеть его душой. Они впервые разрешили себе обняться, крепко прижавшись друг к другу. Аль-Хайтам прав — утро вечера мудреннее. И единственное, чего они сейчас оба хотят — начать всё с чистого листа.