Treat Me Like A Slut

номер дорогого отеля. приглушенный свет. плотно зашторенные окна. звук цепи по полу. — на колени, сучки, — своеобразная игра в трех актах, без масок лицемерия, лишь только искренние помыслы насладиться друг другом в эту ночь. отдаться другому, доверить контроль над собой и забыть все, что за дверями, — глаза в пол. цепь звенит в руках кира и тот лишь насмешливо смотрит на парней сверху вниз. это почти что забавно — то, как они ждут его указаний и то, как обожают это доминирование. доминирование, когда до слез, до алых отпечатков по всему телу, до пота и судорог, до закатанных глаз и пошлых стонов. что ж, сегодня он в их распоряжении, у папочки хорошее настроение. их колени дрожали почти что одинаково. лицо закрывала черная копна волос, пальцы на руках нервно теребились друг о друга, а щеки богровели, краснели так же сильно, как и головка жаждующего внимания члена. тот заинтересовано дернулся, когда чужая теплая ладонь с татуировками приподняла его за подбородок, открывая запыхавшееся личико и бегающие глаза, в которых почти дико горела искра желания. кусакабе держался из последних сил, умолял себя внутренне, чтобы совсем уж жалобно не застонать в голос от перевозбуждения: — папочка, пожалуйста! сделайте с этим что-нибудь, — парень кивнул на свой член, плотно прижавшийся к торсу, истекающий естественной смазкой. его глаза заслезились у уголков и тот смахнул челку на лоб, чтобы скрыть это. — моя сучка хочет внимания, так? хочет, чтобы я коснулся ее или может сразу выебал? поставил бы раком перед зеркалом и отодрал, не жалея, а? — кусакабе затрясся, вгрызаясь в нижнюю губу зубами так сильно, что рот заполнился вкусом крови. лицо акумы все еще держала ладонь кира, так что тот попытался перенять внимание на себя. он знал, что курсед может быть жесток к кусакабе из-за его капризности и нетерпения. — могу я помочь ему, пожалуйста, папочка? — конечно можешь, детка, — высшая награда сейчас досталась акуме — жаркий поцелуй в губы до просящих большего стонов, до трепещущих век и напористого языка. кир отстраняется, похлопывая того по щеке и подталкивая в сторону другого парня. они для него как две верные сучки. всегда готовые, всегда послушные и открытые. не только телом — молодым и изящным до каждой косточки под светлой кожей, так и до искренности в желаниях и мыслях. и им явно нравится быть на этом коротком поводке. черный шелковый чокер — подарок кира, жмет шею кусакабе, будто напоминая о том, кому тот принадлежит, и акума пользуясь этим, тянет его к себе, вылизывая линию челюсти, а потом и за чувствительным ухом. парень краснеет еще больше, смущается настолько, что эта волна возбуждения чувствуется даже курседу, сидящему поодаль на краю широкой кровати. она пеленой жара накрывает их троих с головой. это не волна, это ебаное цунами. сережа держит парня почти что грубо, мягкая кожа того натирается под руками, багровеет и раздражается. отпечатки пальцев рук, влажные следы и расцветающие метки. он зацеловывает его всего до тех пор, пока кусакабе не начинает всерьез хныкать. тогда акума ловит заинтересованный взгляд кира, который все это время внимательно наблюдал за ними. тот лишь качает головой. — хочешь порадовать нашего папочку? — кусакабе без разбору кивает как болванчик, — тогда встань на четвереньки, как настоящая сучка. покажи, как сильно ты хочешь его члена глубоко в себе. парень слушается и выполняет приказ, закусывая губу от смущения. он был открыт перед этими двумя ни раз, но каждый был как первый. его щеки все такие же красные, но он старается спрятать это под волосами, принимая нужную позу. — покажи себя, детка, — курсед проезжается своей ладонью по брюкам, прямо там, где виднелось его возбуждение, — постарайся раскрыть себя для папочки. кусакабе выдыхает совсем тяжело, отодвигая левую ягодицу в сторону, открывая чудесный вид на жаждущую дырочку, трепетно сжимающуюся. акума же не упуская момента, шлепает того совершенно неожиданно, раздражая и так нежную кожу, грубо сминая другую половинку: — посмотри, как он хочет твой член, папочка! — умнички детки мои, — кир наблюдает, не отрываясь, явно наслаждаясь зрелищем. ширинка брюк спешно расстегнута, а пальцы с татуировками уже глубокого под трусами. он сжимает член с диким, почти животным рыком, — вы так радуете меня сегодня. это достойно похвалы, идите сюда. и конечно же как послушные сучки, они на коленях становятся перед курседом, открывая широко рты и высовывая языки в ожидании. толстый горячий член с алой головкой, такой желанный для них, будто самый сладкий леденец для малыша. они сосут его с обеих сторон, смачивая слюной так обильно, что та стекает по их подбородкам и падает на колени и пол. они смешно сталкиваются губами на основании чужого члена и целуются быстро, грязно и пошло, играя с языками друг друга, растягивая вязкую ниточку слюны, будто разыгрывают очередную сцену для папочки. о, да, это особенное шоу для него и только для него. акума заглатывает орган, помогая себе рукой, проводя ею от основания до головки в ритм с кусакабе, посасывающим яички. парень смотрит прямо в мутный взгляд кира и давится от того, как тот толкается вперед, заставляя принять почти всю длину за раз. член упирается в стенки горла, и сережа старается часто-часто дышать через нос. слезы скапливаются в уголках, а сперма пузырями капает с его подбородка, когда курсед наконец отпускает того. но и отдышаться ему не дают, берут его рот снова и снова, грубо держа черные пряди на затылке и направляя его голову вперед-назад. челюсть уже начала ныть, уголки рта болели, а глаза совсем замылились. курсед был на грани, он любил разбивать прекрасные личики своих сучек вдребезги. пара особо глубоких толчков, ритмичные надрачиваяния у основания и сперма, падающая на сладкий язычок. кир стонет гулко, его кадык дергается, а вены на шее разбухают: — покажи мне, — акума понимает сразу, глотая все, что дал ему папочка до последней капли, раскрывая ротик широко и послушно показывая его пустоту, — умничка. курсед ободряюще шлепает того по щеке, отходя к рядом стоящему креслу и обращаясь к кусакабе, оставшегося без внимания: — можешь трахнуть акуму, а потом я займусь тобой, малыш. парни друг на друга смотрят, взгляды жаждущие ловят, ловят и мысли похабные, прямо там на полу целуясь, ртами раскрытыми прижимаясь ближе. руки шарят по телу спешно, разогревая внутренне до предела. ловкие пальцы пробегают по обнаженным костлявым плечам, пересчитывают ребра, ниже скользят к бокам и сжимают те, мягкую кожу заставляя покраснеть, оставляя больше и больше меток. кусакабе смелее становится, чувствует на периферии два карих глаза, наблюдающих внимательно, ждущих и своей скорой очереди курседа. тяжело от такого давления, не застонать совсем уж загнанно не получается. звук достаточно громкий, достаточно, чтобы в следующую секунду на затекших ногах подняться, акуму за собой потянуть и не плюхнуться на широкую, еще не тронутую постель. чтобы затем повернуть парня к себе спиной, выбивая от неожиданности скулеж, сминая простыни в беспорядке, раздвигая ладонями половинки и встречаясь с кристалликом анальной пробки. открывшийся вид кажется курседу шедевром. он недавно кончил, но сладкая нега начинает протяжно тянуть где-то снизу. зрачки его теперь еще темнее, а вздохи громче и тяжелее. он соврет, если скажет, что ему не нравится это ожидание. это ожидание для него сродни пытке, но он ведется так слепо каждый чертов раз. а тем временем парни перед ним после антракта вновь готовы играть. разыгрывают теперь очередную горячую сцену, удовлетворяют свой и чужой голод. кристалик даже под блеклым светом искрит, а кусакабе поддевает краешками пальцев дрожащих пробку, на себя подтягивая, а потом вновь загоняя ее внутрь, создавая сильный толчок, выбивая из акумы не только мычание, но и последние крохи разума. тело под руками горящее. тело, как пластилин — гнется, мнется и такое поддатливое, готовое на все. кусакабе движения пробкой повторяет, стараясь менять не только силу толчка, но и угол по возможности. оборачивается через плечо, чтобы чужие карие увидеть, увидеть одобрение или наоборот. но видит только чужой член, набухший в пальцах тонких с татуировками. тяжелый он опадает на живот, торс пачкая каплями белесыми. парень сглатывает гулко. неужели их папочка уже готов? в следующий момент он пробку откидывает спешно, руки трястись начинают от нетерпения. сейчас, кажется, сильнее, чем прежде. чем когда-либо было с ним. одна мысль о том, чтобы быть вытраханным до сорванного голоса и разъезжающихся коленей, уже поглотила его. к чужому входу головку подставляет, не церемонится, не спрашивает разрешения, как бы сделал это в другие разы. сегодня сережа, как и он готовый на все сто, разгоряченный до предела. движения рваные, а шлепки донельзя громкие. какофония их высоких голосов и чавканья самой различной жидкости для курседа лучше рая. он глаза сомкнуть не может, хотел бы — не смог бы, не тогда, когда действие перед ним такое порочное, такое манящее, будто каждый толчок шепчет: «сюда! иди сюда скорее!». а курсед на зов откликается, под коленями жалобно шуршит простынь, а затем и голос кусакабе глубокий, и вскрики акумы молящие, просящие вытрахать из него оставшиеся крупицы разума, заставить отпустить все настоящее и погрузиться на дно океана наслаждения. разрешить и поддаться в пучину темную, в окутывающую каждый миллиметр тела обнаженного. сережа бицепсы накаченные сжимает, между пальцев рисунки чернильные сминая, закидывая голову до ломоты и позволяя спешно чужим губам касаться кадыка вздрагивающего. — вы так хорошо справляетесь, — кир поглаживает затылок кусакабе, двумя пальцами растирает холку, надавливает так, как необходимо. волосы поднимает, меж пятерни пропускает пряди блестящие, тянет резко на себя, побуждая в стоне возбужденном ртом к рту примкнуть, заглушить эти пошлые звуки. внизу все еще раздаются шлепки, теперь уже не такие ритмичные, сбитые и отчаянные. пальцы проворные нежно касаются ямочек, будто созданных, чтобы брать сучку сзади, переходят на линию копчика и наконец достигают дырочки. она нервно сжимается, краснеет от того, как ее обдувает горячим паром, как язык широко скользит по ней, смачивая вновь и вновь. кусакабе становится мокрым не только спереди, но и сзади, и это чувство поглащает его, так что вздыхает слишком тяжело, падая грудью вперед, прямо на заходящегося в скулеже акуму, с дымкой на темно-зеленых радужках. — папочка! — вскрикивает быстро и громко, лбом потным в острую ключицу упираясь, — пожалуйста-! ощущает каждой клеточкой жар и то, как язык внутрь толкается, глубину изучая. как заворачивается подобно спирали и ритмично входит туда и обратно. ощущает, как кир курседов трахает его своим чертовым влажным и горячим языком. как впитывает всю сладость и смакует добычу. но противовес всему, резкая боль в ягодице приводит в чувство, а в подтверждение этому и голос хриплый с рыком: — кто разрешал тебе остановиться? или для тупой суки даже такое задание — слишком сложное? — папочка, прости, — кусакабе из огня в холод бросает, и обратно, — я просто.. я.. — мне не нужны оправдания непослушных малышей, — язык пропадает так же быстро, как и оказался там, и парень разочаровано скулит, возобновляя через силу движения бедрами, мелкими толчками наполняя сережу перед ним. когда кир неожиданно входит в разработанное колечко, заполняя то своим горячим членом, парни под ним стонут в унисон, создавая протяжный длинный звук, ласкающий слух курседа. он расплывается в оскале, толкает ладонью кусакабе меж лопаток острых, спину накаченную перед собой заставляя раскрыться, навалиться вперед на сережу, закатывающего глаза и открывающего рот в немом крике. чувствует, как мышцы перекатываются под пальцами, как напрягается тело обнаженное. силой своей сверху давит, побуждая подчиниться и передать контроль. нагибает в прямом смысле. — вот так, сучки, — видит, как акума кончает себе на живот, как сперма стекает по торсу кусакабе и капает вниз, как парень черноволосый под ним вздрагивает всем телом и дрожать не перестает, будто осиновый лист, — папочке так хорошо. не разрешает, не позволяет кусакабе выйти из растраханного сережи, заполняет его с двух сторон, чтобы наблюдать чужие попытки не забиться с экстазе, как бабочка в банке. знает, что член чужой сжимается, стимулируется, что после чужого оргазма тот становится чувствительнее и даже не удивляется тому, как слезы начинают течь по щекам. как миша хнычет, неразборчиво бормочет, как оборачивается назад с плотно зажатыми веками и подобно слепому котенку тычется в открытый рот кира. находясь на грани, ведет себя словно настоящий ребенок. — ты умничка, детка, — по простате проезжается грубо, ударяет в эту точку так метко из раза в раз, — посмотри на сережу, как хорошо ты справился — вытрахал из него всю душу, — чужой подбородок пальцами ловит. знает, что парень смотрит, — давай кончим вместе. толчки заметно становятся размашистее, сильнее ладони на боках сжимаются. курсед чувствует, как чужое нутро жаркое его засасывает, отпускать не хочет, со всех сторон давит и пульсирует. он за копну волос темных хватается, вверх на себя тянет, чтобы кусакабе дугой выгнулся, чтобы член глубже вошел. чувствует, как вокруг все, будто в слоумо, только свое и чужое сердцебиение громкое шумит. кончает много, смешивая свою сперму с акумовой и падая сверху тушкой тяжелой. — какие послушные у меня малыши, так хорошо справились, — глядит сверху вниз на разбитое нечто, а затем устало валится на бок рядом, наблюдая как собственное семя из дырочки выходит порциями. третий акт закончен. — кончай уже пиздеть эту хуйню про папочку и сучек, — сонное бормотание доносится откуда-то снизу, — лучше б полотенце принес. — я тоже ненавижу, когда все засыхает. целует нежно каждого из парней в щеку, оглаживает теперь заботливым взглядом карих и думает, что дэдди кинк с пет-плеем — перебор. в следующий раз надо будет просто использовать веревки. удаляется в ванную. полотенце мочит, шумя водой. а когда возвращается в комнату, видит только обнаженных обнимающихся, мирно сопящих друг другу в плечо. кир счастлив, кир улыбается.