***
Антону некомфортно под сканирующим взглядом, питерские странные просто пиздец, а этот — точно псих. Они вшестером не сходятся в одну картинку, сколько бы там Стас не бился — он подминает их друг под друга с диким скрипом, скандалами и благим матом, а они не поддаются нихуя. И Антон бы рад с питерскими сработаться, только его самого клинит и башкой об асфальт уебаться хочется — и их уебать. Серега нормальный — простой, веселый, в доску свой. С ним получается — потупить, пошутить, поржать, пусть не всегда, но уже что-то. Антон — больше гандон, чем тёзка — Шастуну не нравится. А Шастун ему — еще сильнее. Захарьин сверлит его взглядом, хуйню какую-то несет, зубами скрипит — Антон не может не защищаться. Они срутся нихуя не в шутку, нихуя не по-доброму — все вокруг трещит от напряжения — вот-вот кому-то точно прилетит по ебалу. У этой ненормальной неприязни двух Антонов нет адекватной, очевидной причины, и от этого только хуже. Захарьин молниями швыряется, а потом замирает — смотрит на Попова, которому вообще похуй, что рядом с ним творится, и у Антона-не-Шастуна еще больше крыша от этого едет. Питерские — странные пиздец, но к Сереге Шастун привыкает. И к ебанутости Захарьина тоже, потому что уверен — он с ними ненадолго, кому он такой несдержанный здесь всрался. А вот Арсения Антон побаивается. Он неожиданный. Он ваще нихуя не форматный. Он такой, сука, ебанутый — Антон не перестает охуевать со всего, что он делает. С ним можно — нужно! — играть, у них классно получается, но Антон все равно чувствует себя девственницей в вагоне с дембелями, когда Попов на него смотрит. Он не раздевает — он наизнанку выворачивает. Антон в душе не чает, что там во взгляде амбициозного холёного актера плещется, но от этого бежать хочется даже не в Воронеж — в Магадан. Хотя этот и в тайге найдет, если захочет. Жутко, пиздец. И волнительно.***
Арс падок на все новое и не вписывающееся в его жизнь. Арсений любит изучать. Антона изучать приятно. Антона изучать волнующе. Арсений от Антона в восторге, как от самого живучего лабораторного крысенка. Длинный, тощий, верткий, забавный такой — смотри и умиляйся, но не забудь создать новую ситуацию для изучения. Его хочется больше, дольше — просто, чтоб был, не подумайте. Антон необычный, Антон добрый. Антон светит так, что глаза вытекают. Арсению иногда физически больно на него смотреть — не вывозит он такие светопредставления, жизнь его к такому не готовила. Антон особенный. Арсений понимает это с первой секунды. Никто еще Арсения не ослеплял одной своей улыбкой. Никто еще Арсения простой улыбкой не согревал. И Арсению бы испугаться — с его-то нечеловеческой устойчивостью ко всему человеческому. Только Арсений тот ебанутый мотылек, которому нравятся свечки. Арсению не хочется думать о том, что Айболита рядом может на оказаться, если эта двухметровая свечка не выдержит его внимания. О том, что Антоха — их Антоха, свой в доску — уходит, сверля Шастуна взглядом, Арсений почти не думает, настигнутый врасплох осознанием, что один Шастун — гораздо больше, сильнее, нужнее, чем все, что Арсений годами строил.***
Арсений не ожидал сам от себя такого пристального внимания и постоянно сбивающегося дыхания. А еще постоянно хочется улыбаться — ему невозможно не улыбаться. С Антоном Арсений чувствует себя главным героем масштабной романтической комедии, которую сам же и пишет. С Антоном Арсений чувствует даже слишком много, и это выводит из равновесия, заставляет курить, реже звонить жене и придумывать тысячу объяснений, избегая очевидное. И после тяжелых душных снов на техничках вытворять то, за что любому натуралу было бы стыдно. Арс забывается — обнимает, намекает, говорит прямо, и ему совсем не стыдно. Арс даже ухом не ведет на привязавшиеся к нему шутки про ориентацию, продолжая смущать Шастуна долгими взглядами, хрипловатыми томными интонациями и намеками. Арсений себя не контролирует. Впервые в жизни. Ему жизненно необходимо еще смотреть-смотреть-смотреть, сука, бесконечно долго, слушать — различая интонации, раскладывая их по полочкам в голове, ощущать его рядом — близко, интимно, горячо. Арс думает, что впервые чувствует себя живым здесь — в импровизированном, спонтанном, неправильном мире рядом с Антоном.***
Попов (1:37): Ты бы охуенно смотрелся в моей квартире, Шастун. Приезжай в гости — покажу Питер. Шастун (1:50) Ты странный, осознаешь? Шастун (1:53) Постараюсь выбраться. Пары дней хватит? Попов (1:53) Нет. Питер заслуживает большего, Шаст! Шастун (1:54) А ты? Антон напрашивается, не понимая, что Арсений уже увяз.***
Руки, длинные, тяжелые с цепкими красивыми пальцами, они везде — щипают, мнут, едва касаются, доводя до дрожи. Сжимают простыни в кулаке, когда Арсений входит, и тело прошибает волной легкой боли и наслаждения. Арсу кажется, что в его руках что-то безумно хрупкое, ценное, одно неверное движение — сломается, разобьется. И он предельно нежен, цепляется за спинку кровати — чтоб не было видно, как пальцы бьет дрожь. Это все слишком большое и сильное для него, настолько необычное и новое, настолько важное, что уверенность, которой и так было немного, чуть не помахала ему ручкой. Но под ним — Антон, который еще пару месяцев назад был натуральнейшим из натуралов, и Арсений заставляет себя собраться. Позже он утыкается губами в покрытую лиловыми пятнами шею, растекается лужицей на Шастуне, а рука, невесомая без колец и браслетов, ложиться ему на спину и уверено прижимает к почти безволосой груди. Арсений не может им надышаться. Арсений никогда не хотел трахать Антона. Арсений хотел сделать его своим. Арсений умеет добиваться своего. Антон Шастун просыпается, прижатый к постели горячей сильной рукой рядом с расхристанным на отельных простынях Арсением, и думает, что таким счастливым еще не был.***
Ночами в съемной московской квартире, когда сил не остается уже ни на что, Арс прижимается со спины, утыкаясь лбом между лопаток, сжимая пальцами запястье Шаста, и засыпает под размеренное дыхание. И не думает, ни о чем не думает — просто живет — неправильно, неуверенно, но так ярко, по-настоящему. Арс не любитель выносить личное за пределы их маленького мира, но у него не хватает выдержки, чтоб не ставить засосы, не касаться трепетно, не смотреть в глаза долго, не улыбаться нежно. — Сень, ну завтра же съемки, — Антон смущается, теряется, правда переживает о том, что о них узнают. Арсений готов продать весь мир за это непривычное, но правильное и родное только в его исполнении «Сень». Это путешествие на заминированном пароходе — не угадаешь, когда рванет, а шансов выжить просто нет — не сдохнешь, снесенный ударной волной, так захлебнешься в темной, холодной воде. Арс, не думая о своих моральных качествах, иллюзий все-таки не строит. Все это слишком опасно, неправильно. Хорошо бы все прекратить, а еще лучше — не начинать («не трогай мальчика, Арс, позвони жене» — внутренний голос старался, как мог). Арс все это понимает — и тянется за новым прикосновением. Завтра утром Антон снова вспомнит, что Арсений женат. Завтра Алена родит Арсению дочь. Но это все — завтра.***
Антон жутко нервничает перед первыми съемками, и Арс вылавливает его в бесконечных коридорах Главкино, утаскивает в какую-то подсобку и долго целует, прижав к стене. Безумно нежно, так, что дыхания не хватает, и сил оторваться нет. У их поцелуев вкус кофе и сигарет, а дыхание обжигающее, шумное, рваное, и дышат они друг другом. Антон утыкается лбом в лоб, гладит чужой затылок, а массивные кольца впиваются в кожу, когда он слишком сильно сжимает пальцы Арса. Арсений верит, что у всех у них получиться, если не с первого раза, то с третьего точно. Арсений верит в Антона. Антон верит, что у них с Арсением есть будущее. Арсений знает, что его нет.***
Антон очень быстро «растет». Антон восходящая звезда, у которой впереди целый мир возможностей. Арсений безумно им гордится, восхищается. Арсений ловит каждое его слово, поддерживает в каждом новом проекте и понимает, что они уже на перекрестке. У Антона будущее, в котором Арсению места быть не может — не тот формат, не та страна, не те каноны. Антон матереет, теперь он над Арсением нависает во всех смыслах, и Арсений как сомнамбула за ним готов идти. Только вот нельзя. Неправильно. Опасно — рекошетом по Антоновской карьере и будущему придется, собьет их всех с тщательно выстраиваемой лестницы успеха, и больше никто уже не поднимется. Антона ждет большое будущее — Арсений верит в него сильнее, чем в себя когда-либо. После очередного тура Антон сжимает в руках телефон с трещиной во весь экран. Сквозь паутину все равно отчетливо виднеется: Арс (23:17) Я очень надеюсь, что ты будешь счастлив. Я когда-то правда тебя любил. Прости.***
Они расстаются «друзьями» — так же работают, так же шутят, так же лапают друг друга на съемках и концертах, снимают истории, фотографируют друг друга, поют песни в автобусе. Это жрет все жизненные силы и без того полуживого Попова. Они друзья — на сцене и за кулисами. Не в жизни, нет. Скорее так — они друг другу чуть больше, чем никто. Арс играет — отдает процессу всего себя без остатка (там немного, на самом деле), а потом говорит — любовь на сцене сыграть нельзя. Сам себе противоречит? Нет, просто устроенное им шоу — оно для Шастуна — в гримерке, в автобусе, гостинице, инстаграмме. Он готов возвести Волю и Стаса в Лик Святых и их же проклясть — за каждую случайно подстроенную ситуацию, за еще одну крохотную возможность быть рядом, чувствовать родной запах, сжимать пальцы на тонком запястье, царапать кожу о грубые кольца. Это все какое-то дешевый суррогат — но Арс все равно до последнего тянет с отказом. Жизнь была проще, когда он не знал — каково это, быть с Антоном Шастуном. Он так и не сделал ни одного шага вперед за полтора года. Кто там написал, что груз становится легким, когда несешь его с покорностью? Пиздаболия, да и только. Не легко это все, через сотни дней, бутылок, женщин и мужчин — нелегко. Арсений помнит изгибы вен на бледных запястьях, помнит чуть хриплое на выдохе «Арсений», помнит нежное «Сеня» и поцелуи в висок — все помнит, и в сравнении с этим вся жизнь — дешевые декорации к таким же дешевым спектаклям. З а е б а л о. Арсений сходит с ума в пустой квартире в трижды проклятом Питере, в котором у него по факту — уже ничего, кроме блеклых воспоминаний о чем-то давно минувшем. Арсений не самый лучший отец — но у него хватает смелости признаться себе в этом. Как и в том, что даже его когда-то счастливая семья — всего лишь то, чем он пожертвовал бы ради солнечного наивного воронежского мальчика. А теперь даже эта жертва — в пустую. Арсений сам это выбрал. Антон покупает квартиру в Москве, съезжается с Ириной и путешествует по миру при любой возможности с ней же. Арсений не жалеет, что его отпустил, когда видит счастливое родное лицо с улыбкой от уха до уха — искренней, без стекла в глазах. Арсений уверяется, что выбор был правильным.***
Антон спустя пару месяцев дает интервью на радио, а у Арса после эфира в голове противный молоточек не прекращая долбит сутки напролет: «Зовут Ирина». И он думает, что пора бы перестать следить за всем, что происходит у Шастуна в жизни. Нет, он ведь знал, все знал и давно — но все равно не был готов к публичным заявлениям. Ну нахуя, Шаст? Арсений не хочет думать, что он сам этого хотел. Пока где-то в студии Антон дает очередное интервью, в пустой, слишком большой для него одного, квартире Арсений чувствует себя н и к а к. Ко второму году шастуновских отношений он научится с этим справляться — не прикасаться так часто, не прижиматься близко, не обнимать часто, не признаваться так нелепо под камерами. И без камер тоже. Они — друзья, те самые коллеги, которые не спят. Ни по любви, ни без нее — больше не спят. Арсений спит дома — в уже не супружеской спальне. Иногда даже всю ночь. Где спит Шаст, Попов не выясняет, наверное — в новой московской квартире, чаще всего — с Ирой, и он надеется, что по любви. Арсений привык с этим жить. Только привыкнуть жить без него пока не получается.***
Арсений безразлично болтает ложечкой в чашке с пугающе-черным кофе, изредка бросая теплые взгляды на Кьяру, увлеченно играющую в гостиной. — Опять балуешь ее, — Алена с ним ругаться по этому поводу устала, а ему все равно. Они же оба понимают, что он так компенсирует свое отсутствие в жизни дочери, свою постоянную апатию и страх, что когда-нибудь Кьяра от него отвернется. Все, что он может — побыть недолго добрым волшебником с горой подарков, смешными историями и «самыми сильными руками, которые могут так до самого неба подбросить, представляешь, мам?». — Она тебя и так любит, Попов. Просто потому, что ты есть, потому что ты ее папа. Представляешь? Арсений иронию не зеркалит, только всерьез задумывается, любил ли его еще кто-то «просто потому, что он есть»? Очевидность ответа пугает. Арсению одиноко, даже когда дочь усаживает его пить чай с куклами и делится секретами. Он ей улыбается, а внутри примерно целое ничего, и где-то на задворках хохочущий над ним Антон. Которого он все еще любит просто потому, что он есть.***
Они провожают очередной год маленькой уютной компанией почти в середине декабря, понимая, что до Нового года вряд ли уже увидятся. Арсений почти не пьет, ему душно от шуток Журавлева, он чувствует себя отвратительно мертвым внутри. Он смотрит на стремительно пьянеющее Антона, под глазами у которого круги уже больше его собственных, старательно избегая взглядом вцепившуюся в Антоновы руки Кузнецову. Арсений думает, что она все делает не так — у него запястья чувствительные, их бы гладить, выцеловывать, а она их наманикюренными пальцами сжимает — держит его, даже не замечая, что он и сам никуда не пойдет. У Антона глаза горят от выпитого, но за этим блеском — только смертельная усталость. Ему не то, что бежать куда-то — ему бы до конца вечера дожить и забыться беспокойным сном. Арсению больно его таким видеть, потому что Антон не горит — давно не горит, даже не тлеет — и это неправильно, это преступление против человечества. Преступление против него самого. Они обсуждают очередной проект Шаста на ютубе, Антон только смущенно улыбается, нахваливая свою креативную группу со Стасом во главе. Арсений не знает, как много он работает, но безумно им гордится — все это, в первую очередь, заслуга невероятных стараний невероятного Антона. Все правильно, Арс, все правильно. Арсений пропускает момент, когда они остаются одни у входа, с зажатыми в зубах сигаретами. Антон шумно выдыхает дым и смотрит абсолютно трезво. — Любил, говоришь? Арсений правда не помнит, как дышать. Они никогда об этом не говорили. Они никогда об этом не вспоминали. Арсений никогда об этом не забывал. — Как никого и никогда, Тох, — он выдыхает едва слышно, но в каждой букве болезненная уверенность. Он, наверное, уже просто устал бежать от самого себя. Арсений честен. Арсений Антону врал лишь однажды. Окурок летит в урну, сам Попов уже тянет на себя входную дверь. — А я тебя до сих пор. Дверь с грохотом закрывается.***
Арсений не глядя принимает вызов — просто чтоб наорать, потому что с долбоебами, названивающими в три часа ночи, по-другому никак. — Сень? — по ту сторону экрана голос прокуренный, уставший и до кома в горле родной. Арсений давится матом, возмущением и снова забывает, как дышать. — Да, — у него голос хрипит, вместо адекватного ответа — набор невнятных звуков, но Антон и так понимает. Они молчат в трубку, потому что у Арсения в голове пульс набатом бьет, а Антон только шумно дышит, но не курит — Арс его чувствует. От «Сени» по спине растекаются мурашки, и в груди что-то рушится с громким треском. — Я так без тебя устал, Сень. Так устал… Арсений теряется от горечи в тихом голосе. — Я так заебался. И перестал понимать, для чего все это. Зачем, Арс? Зачем канал, зачем ютуб, зачем куча интервью, зачем Ира? Куда я, блять, иду? Скажи, что ты знаешь, ты же все знаешь, Сень… Антон заканчивает жалобно, по-детски бессильно, и на Арсения падает бетонная стена. Антона на том конце провода разрывает бессилие, и все, в чем он сейчас видит смысл — Арсений, потому что Арсений все знает. Арсений — невероятный. Арсений чувствует больше, чем остальные. У Арсения целый мир в голове, он всегда знает, как получить желаемое. Арсений для Антона самый лучший даже сейчас, когда с их последнего нормального разговора прошло почти три года, на дворе третье января, снег хлопьями валит на ссутулившегося на детских качелях Шастуна, и абонент «Арс» по-прежнему молчит. Арсений с трудом находится с ответом: — Ты ведь хотел этого, Тох. Ты об этом мечтал. Арсений помнит восторженные планы, ворох сомнений в дурной голове, помнит, как у Антона горели глаза, и тихое «мне кажется, я без этого всего с ума сойду, Арс» — тоже помнит. — Я давно уже о другом мечтаю, Арс, — Антон сжимает зубами сигарету, и Арсений сквозь километры видит, как пухлые губы обхватывают фильтр синего Винстона. — О чем, Тох? — он понимает теперь, для чего этот звонок среди ночи, почему именно ему. — Домой хочу, Сень. Я дома не был три года — нет его нигде, сколько бы я не искал. Ты у меня его забрал, Сень. У них обоих в голове один и тот же летний вечер, небольшой балкон однушки на окраине Москвы, спускающиеся на город сумерки и счастливое — «я с тобой дома, Арс, и ты даже не представляешь, как я с тобой счастлив». — Тош, — Арсений не знает, что сказать, потому что мысли не успевают за чувствами, а на кромке сознания только начинает появляется какая-то ясность. Он проебался, блять, как же сильно он проебался. — Забей, Арс, — Антон резко меняет интонацию, накидывает поверх тоски кривую усмешку, будто к несчастью о чем-то вспомнив. — Ты ж решил уже все давно за двоих, а сейчас не бери в голову. У меня крыша подтекает в последнее время, но я тебя беспокоить больше не буду. — Стой, — голос Арсения жалкий, сдавленный, но впервые за долгое время отдает искренностью, — дай мне все объяснить. Арсению понадобилось три года и один потерянный звонок, чтобы увидеть сквозь свои фантазии и уставший Антонов вид, и тяжело опускающиеся вне камер плечи, и расслышать в этом всем то самое «я тебя тоже», и понять, наконец, что все это было нихуя неправильно. — Я решил все за нас двоих, но думал я только о тебе. О твоем будущем, о твоей карьере. Мы же… ну ты понимаешь, Тох, — он понимает, прерывая его только громкими затяжками в трубку, — Я хотел только, чтоб ты был счастлив и не боялся жить. Я долбоеб? — Ты долбоеб, Арс. Нахуй сдалось мне это твое «будущее», если в нем тебя нет? Я теперь на автопилоте, как робот, Арс. Это ты считаешь счастливым будущим? Арсений понимает — он и сам эти годы на автомате живет, подпинываемый третьими лицами, ничем по-настоящему не интересующийся. Разве что только Антоном. Он все это время — первое «+1» на его канале, на каждом с ним интервью и шоу. Он без него так и не смог. — Давай поговорим лично? Я так хочу тебя обнять. — Только обнять? — Антон хрипло смеется, и Арсений почти смущен. Не только обнять, конечно. Минимум — раствориться в нем. — Приедешь? — Арсений спрашивает с надеждой, даже не предлагая встретиться в Москве — там у Антона Ира, там Стас, там куча всего, что им двоим не даст спокойно выдохнуть. — Приеду. Антон улыбается — Арсений это чувствует. Сердце заходится от осознания, что через несколько часов Антон постучит в дверь, небрежно раскидывает кроссовки по прихожей, провоняет кухню своими чаями и будет курить на балконе, отгоняя дым рукой, чтобы Сеня не кривил аристократическую морду. Они больше не о чем не говорят, только молчат в трубку, даже так друг другом наслаждаясь. Антон обещает прилететь завтра до обеда, потому что билет он бронирует прямо сейчас, еще успевая на утренний рейс. Арсений не спрашивает ничего про Ирину, съемки «Контактов» и ничего не говорит о том, что он думает о ночных звонках. Все это сейчас — ненужные мелочи, и важным остается только подсвеченное неоном осознание того, что у них все еще может получится. Буквально завтра, потому что Арсений больше отступать не планирует. Ему без Антона живется, как в черно-белом фильме без звука, и так ему жить не хочется. Он знает, что будет трудно — даже просто друг с другом поговорить, но все эти трудности — ничто по сравнению с вшитым под кожу Антоном. Все в этом мире — ничто по сравнению с Антоном. Антон не прощается, обещая через несколько часов быть рядом. Арсений счастливо откидывается на гору подушек, прокручивая в голове редкие фразы ночного разговора. Оказывается, весь этот болезненный клубок внутри можно было распутать одним лишь только звонком. Жизнь, кажется, налаживается.***
Два года спустя.
Арсений особо не заморачивается с выбором одежды, натягивая все привычно-черное. На футболке красуется