Усталость

Макс любит моторхоумы. Здесь уютно, всегда можно спрятаться от прессы, даже от собственной команды можно спрятаться при должной сноровке. В чужом моторхоуме, например. Симпатичного красного цвета с цифрой шестнадцать. Он лежит на заправленной кровати Шарля в одежде, а сил нет даже выключить свет. Поэтому даже кепка феррари сгодится, чтобы прикрыть глаза от холодных лампочек. От кепки пахнет волосами Леклера, но Макс старается об этом не думать. Как и не думать о том, откуда он вообще знает запах волос Шарля. Шарль терперь не может моторхоумы. Ему больше по душе открытые пространства, где он не чувствует себя запертым. А в этой огромной хай-тек фуре с вылизанным ремонтом было как-то совсем не по себе. Но юноша успел туда только забежать переодеться и принять душ, как его уже утащили. Праздновать победу Карлоса? День рождения Себа? Очки Мика? Спасенную жизнь Алекса и Чжоу? Шарль уже не понимает, чему конкретно должен радоваться. Главное порадоваться еще чуть-чуть. Еще немного поулыбаться, пообниматься, выпить шампанского. Радуйся, Шарль, ты провел такую отличную гонку. Обнимайся, Шарль, ведь твой напарник получил первую победу в гран при. Выпей шампанского, Шарль. За все свои разбитые надежды. Себастьян приглашает поехать в Лондон продолжать празднование. Карлос, кажется, сегодня будет самым пьяным человеком в Сильверстоуне. Пьера Шарль вообще не видел, но с нынешней обстановкой Альфатаури оно и понятно. Но Леклер всем скромно и вежливо отказывает, наконец сваливая с этого праздника жизни. Над звездным небом, мимо возведенных за считанные дни коробок и ограждений, он пробирается к стоянке и даже не обращает внимания на открытый моторхоум. Кажется, он его и не закрывал. — Привет, Макс, — Шарль вообще перестал удивляться. Ферстаппен приходит к нему после каждой гонки. Это уже не привычка и не традиция, а обязательный ритуал. Макс не снимает красной кепки с лица, только поднимает руку в приветственном жесте. — Я ложусь спать, — выдыхает Шарль, проходя к крошечному шкафчику с комичным набором одинаковых красных вещей. Его жизнь и правда ебаный глупый мультик. — Присоединяйся, — подает голос Ферстаппен. И уверенность в его голосе как всегда восхищает. Стесняться им тоже уже нечего. Макс видел Шарля и в пижаме, и в полотенце и в халате. Леклер сегодня останавливается на пижаме. И за все те тихие минуты, что он шуршит одеждой, переодеваясь, Макс не подает признаков жизни. — Как ты? — Шарль ложится рядом, забираясь под одеяло. Так он чувствует себя безопасней, ведь Макс остается лежать поверх постели. Менее неловко и неправильно. — Хочу ударить кого-нибудь, — Макс неторопливо убирает кепку с лица, но смотрит в потолок. Он выглядит помятым и жутко уставшим. Они оба, — Но боюсь что у пострадавшего будет достаточно темный скинтон, чтобы меня выгнали из гонок навсегда. Шарль бы сказал «Хорнер тебя покроет», если бы ему вообще хотелось вступать в полемику. Сейчас он только тихо усмехается, скорее чтобы дать понять, что слышал. Ему не смешно. — Сильно тебя опрокинули в этот раз, — продолжает Макс, а Шарль зажмуривается. Начинается. — Я не хочу об этом говорить. — Может, стоило бы? — Ферстаппен натягивает уголки губ, делая немного нелепое выражение лица. И наконец-то смотрит на Шарля. Взмыленного, уставшего, с вечерней щетиной и этой своей глупой болячкой на подбородке. Ангел, извалявшийся в грязи… или типа того. Шарль с тихим, но звонким причмокиванием размыкает губы, чтобы начать говорить. Но выглядит как рыба, выкинутая на сушу. Слова не идут наружу. Их слишком много. У команды не было выбора. Или я или Карлос. У меня был темп лучше, так какого черта? Почему я просто не могу выступить против как Карлос? Почему я не могу даже порадоваться за Карлоса? Почему. Почему. Почему. Надо было ехать на пистоп. Если бы я не ошибся в квалификации. Если бы я не ошибся на гонке. Если бы машина нормально ехала. Если. Если. Если. — Я так устал, Макс… — Шарль шепчет это так же тихо, как две недели назад в Канаде умолял Макса заткнуться с его похвалой. Его все хвалят. Он же дал отпор Льюису на старых Шинах. Он же так хорошо ехал. Он же делал лучшие круги. Он же почти завоевал поул. Почти. Почти. Почти. Макс думает, что Шарль много на себя берет. Чемпион мира в этом году очевиден, пускай сраный Сильверстоун и мог немного напутать карты. Шарль слишком хорошо стартанул в начале сезона и поверил, что у него есть шанс. Не в этой команде красно-желтых клоунов. Шарль хороший гонщик, команда у него уебищная. Но Макс сегодня не особо много думал о Шарле. Точно меньше, чем обычно. Его команда хорошо сработала, великолепно. Любой другой гонщик бы разнылся на первом круге за рулем неуправляемой вагонетки, которую Ферстаппен сегодня дотащил до финиша. Макс все сделал правильно. Только очков нихуя не привез. И в этом виновата только блядская череда случайностей. Это выматывает. Водить кусок говна, обгонять тормозов из середины, пытаться сделать невозможное, держать лицо перед прессой, не ошибиться в своих словах. Брифинги, отчеты, интервью, личные беседы. У них было две недели отдыха перед Сильверстоуном, а после этих трех дней хочется уйти в отдых на месяц. — Ебанутая неделя, — поддерживает Макс, смотря на Шарля. Тот словно сейчас взорвется от напряжения, но при этом выглядит таким потерянным и напуганным. — Ебанутый сезон, — поджимает губы Шарль, все же выдавливая из себя подобие улыбки. — Не думаю, что в моей карьере будет что-то ебанутее прошлого года, — усмехается Макс, а его хриплый голос словно царапает давящие стены моторхоума. Здесь нет эха, наоборот все звуки непривычно глухие. — Сражаться за титул до последней гонки, — поджимает губы Шарль, — Да, это было сильно. Блять. Нет. Только не мысли о титуле. Только не мысли о борьбе до последнего. Шарль так сильно старается убедить себя, что пора смириться. Макс точно заслуживает второй титул. И третий. И еще сколько угодно. Он на пике своей формы. Это его седьмой сезон. А вот самому Леклеру и его команде еще нужно набраться опыта. Можно ведь побороться за второе место. Шарль правда старается избавиться от этой глупой навязчивой мечты, будто он чего-то стоит. Будто он особенный, талантливый и не такой как все. На трассе двадцать гонщиков, а победитель только один. Шарлю дали попробовать победу, а потом поднесли руку ко рту и сказали «выплюнь». Шарль уже не знает, кого винить. Он просто представляет, как в мог бы в Абу-Даби забрать решающие очки у Макса. Как сделал сам Макс год назад. И шумно тянет воздух носом. Макс не думал ни о чем. Просто улыбнулся похвале и продолжил смотреть в потолок, собирая эмоции воедино. Их так много и он так мастерки научился засовывать их куда подальше. Макс не думает о свисте и гоноре, что сегодня несся с трибун. Макс не думает о белоснежной улыбке Льюиса. Макс не думает о вопросах журналистов про Пике. Макс просто смотрит в потолок, слушает дыхание Шарля и наконец-то отдыхает. — Если будешь плакать, я ударю тебя, — спокойно замечает Ферстаппен. — Тогда бей, — Шарль пытался посмеяться, но голос сорвался словно лопнувшая струна. Макс поворачивает голову, впервые за последние несколько часов испытывая эмоции сильнее, чем злость и разочарование, засунутые куда подальше. Что-то новое. Жалость? Сожаление? Юноше так тяжело разобраться. Шарль даже не всхлипывает. Только кривит губы и раздувает ноздри, пытаясь контролировать дыхание. Его палит одинокая слеза, бегущая по щеке. И Леклер не знает, почему это все происходит. Ему не настолько обидно, он уже привык. Просто невероятно сильно устал. Он плачет, лежа в одной постели с Максом Ферстаппеном. А Макс Ферстаппен его обнимает. Неловко, даже нелепо. Через одеяло, не придвигаясь слишком близко. Макс просто повернулся на бок и перекинул руку через Шарля. — Я ведь ударю, — Макс улыбается. И полная сожаления, сочувствия и попыток поддержать улыбка Макса Шарлю нахуй не сдалась. Ему не нужна жалость. Его жалеют каждый день. Те же самые люди, которые запарывают ему гонки. Его жалеют друзья, родители друзей, инженеры, менеджеры, Карлос. Теперь Макс. Макс и не думал жалеть Шарля. Ему просто неловко, когда люди плачут. Шарлю просто не очень идет плакать. И так запустил себя совсем, а тут еще сопли возить собрался. Шарль так злится, что начинает плакать еще сильнее. Макс так странно себя чувствует, что ближе придвигается к Шарлю. У Леклера размытая картинка перед глазами из-за дурацких слез. Он даже не помнит, когда плакал в последний раз, до этого обычно не доходило. Они же спортсмены высшего уровня — им положено плакать только от счастья. А когда ты лажаешь, то надо стискивать зубы и говорить, что ты стал сильнее. Лицемерие. Шарль последние два месяца хотел разрыдаться. И у него наконец-то получилось. Макс пришел сюда отдыхать и успокаиваться от факта существования Шарля, а не грузиться. От слез юноши сперва хотелось фыркнуть, даже закатить глаза. Он и обниматься то полез из вежливости. Макс даже поймал себя на мысли, что злится на Шарля. Потому что Шарль может позволить себе плакать. Наверное, когда Шарль в детстве плакал, ему дарили конфетку или гладили по голове. Конфеток у Макса нет, а гладить по голове как-то неловко (хотя очень хотелось бы). Но Леклер сам протягивает руку и притягивает юношу за шею ближе к себе. Их все еще разделяет одеяло и это успокаивает. Шарль прячется от света, скрывая лицо в груди Макса. На неизменной белой футболке, наверное, останутся разводы слез. От Шарля пахнет Луи Виттон, шампанским и жженой резиной. И Макс никогда еще не чувствовал этот запах так близко. — Плакать будешь на подиуме рядом со мной, — Макс опять старается свести все в шутку, потому что по-другому не умеет. И даже не придает значения тому, как это звучит. В последний раз они стояли на подиуме вместе два месяца назад в Майами. С тех пор Шарль вообще больше не стоял на подиуме. И даже Максу хватило мозгов и эмпатии понять, что он сказал что-то не то, после того как всхлипы усилились. Кажется, сейчас вообще лучше помолчать. А еще лучше воспользоваться моментом и попытаться понять, что происходит. Когда Ферстаппен впервые завалился к Шарлю в номер, чтобы поздравить с первой победой сезона, взбешенный собственной неудачей, он знал, что это все так закончится? Закончится мокрыми каплями на футболке, давящими станами крошечной спальни моторхоума, тихими всхипами, пальцами, цепляющими белую ткань, и сводящим с ума запахом чужих шоколадных волос? Максу нравится Шарль. Но он не думает об этом как о назойливых журналистах. Шарль запрещает себе быть слабым. Макс заставляет себя побеждать любую слабость. Но его собственная слабость постепенно прекращает всхлипывать. Придурок, разнылся. Если Шарль перестанет плакать, им придется отстраниться. Макс этого не хочет. — Шарль… — юноша не в состоянии позволить себе сентиментальность вроде вытирания чужих слез. Они вообще так близко, что их лица глупо размываются и должно быть смешно. Шарль ненавидит себя за то, что Макс это видел. И не может представить, чтобы позволил такое с кем-нибудь другим. Он слишком привык к Максу, приходящему после каждой гонки. По пятницам они почти не видятся, только если засунут на одну пресс-конференцию. По субботам успевают перекинуться парой слов, да и те все о технике и трассе. А по воскресеньям они делят победы и поражения. — Боже, прости, — Шарль сам быстро проводит по заросшим щекам, собирая влагу. И его голос это французкая мелодия, полная нежных гласных и мягких окончаний. — Бывает, — Макс впервые чувствует нужду сказать что-то еще в качестве слов поддержки, — Я даже завидую тебе совсем немного. Шарль укладывает голову на плечо Макса и тихо усмехается ему в шею: — Весь мир видел, как ты плачешь, так что не надо. — От счастья не считается, — парирует Макс. Шею щекотно от чужого дыхания и растительности на лице. Но он только удобней устраивается и их с Шарлем щеки касаются. Внутри что-то приятно щекочет от этих ощущений. Шарль так много думает, что их близость с Максом еще не успела войти в список его приоритетов. Завтра будет очень неловко, наверное. Опять всю неделю делать вид, будто они просто уважающие друг друга соперники из разных команд. А не валяются в одной постели по выходным уже четыре месяца. И не жмутся друг к другу так тесно. От Макса, кстати, ничем не пахнет. Наверное, он успел помыться и надеть чистую одежду. Или его запах стал частью того самого «родного», которое мозг уже не распознает. — Почему ты приходишь после каждой гонки? — спрашивает Шарль в шею Макса и ему прекрасно слышно, как юноша нервно сглатывает. — А почему ты меня не выгоняешь? Максу нечего сказать вслух. Типа… Только рядом с тобой мне спокойно. Я смотрю на твои искренние эмоции и учусь понимать свои. Я смотрю на тебя и узнаю себя. Ты мне нравишься. Шарлю ответить тоже сложно. Я привык тебя ждать. Мне нравится стабильность. Мне нравится слушать твое мнение. Мне нравится, что ты меня не жалеешь. Мне нравится, как ты шутишь. Мне нравишься ты. — Оставим глупые вопросы журналистам, да? — Макс усмехается прямо на ухо Шарлю и чувствует, как тот вздрагивает. Леклер кивает в ответ. И ему так не хочется выбираться из-под Макса. Под одеялом и защитой чужого тела он наконец-то чувствует спокойствие. На кто-то должен выключить свет в этом сраном моторхоуме. Это все так глупо и сумбурно. Они оба игнорировали это до последнего. У них столько тем для разговоров. Столько наболевшего. Но они встречаются каждое воскресенье, говорят друг другу как заебались и просто успокаивают друг друга своим присутствием. Шарль пытается выпутаться из обьятий Макса и мажет губами по сильной шее. Макс не хочет, чтобы Шарль вообще двигался. Потому что они либо отстранятся либо он все же его поцелует. Поцелует, задевая кончиком прямого носа влажную липкую дорожку слез на щеке. Поцелует, чтобы снова почувствовать, как Шарль цепляется за его футболку. Поцелует, чтобы верхнюю губу поцарапали дурацкие французкие усы Шарля. Поцелует, чтобы Леклер тихо выдохнул ему в рот и даже этот вздох был с французким акцентом. У Шарля после слез в голове только белый шум. У Шарля нет мыслей о Сильверстоуне. И даже тесный, вылизанный, слишком светлый моторхоум вдруг стал напоминать квартиру в Монако. В руках Макса спокойно, как дома. В ушах шумит, как прибой Лазурного берега. А сердце стучит будто… будто Шарль только что проснулся в свой заслуженный выходной. Поцелуй Макса дарит только гармонию. Вот бы Макс поцеловал его раньше. Почему они не сделали этого раньше? Макс резво упирается рукой возле подушек, приподнимаясь и Шарлю скорее весело с такого напора, чем страшно. — Надо выключить свет, — шепчет Леклер, отмечая, что с упавшей на глаза челкой и покрасневшими губами, Макс действительно красивый, — Мне глаза режет. Шарлю точно надо было поплакать. Ферстаппен уже научился распознавать настолько искренняя у юноши улыбка. И сейчас Шарль наконец-то улыбается по-настоящему. — Как быстро ты перешел от слез к капризам, — фыркает Макс, недовольно выбираясь из кровати. Ничего, обратно он вернется уже под одеяло. Надо было поцеловать Шарля раньше. Потому что без одного дыхания на двоих Макс чувствует себя так же неправильно, как за рулем разрушенного болида на сегодняшней гонке.