Вольная девица

1855 год

      Лёгкий ситцевый подол вздымал вечерний ветер. Необъятная степь расстилалась перед босыми ногами. Завораживающий взор на спешащий в бескрайние дали табун перехватывал дыхание. Сердце с замиранием пропускало каждый ускользающий стук копыт и клич наездников. Дикий горизонт манящим шепотом затягивал их, пока тело содрогалось рябью от прокравшейся мысли, что тем людям зрим отзыв вольности в душе и настоящие раздолье.       Алёна устремила зоркий взгляд на колышущиеся поблизости колосья пшеницы, через которые за дневным трудом удалось побегать с местными девчонками. Смех по сей медовой струйкой лился в ушах и теплится в груди. Но она не считала это свободой. Мимолетное мгновение счастья от редкостной награды не залатает пустоту от осознания бремени бессмертия. Не приблизит к смирению участи. И не добавит грузности решениям, которые отнюдь не сопоставимы с человеческими.       С детства тянулась и хотела свыкнуться с данной ношей. Но шашку бы разгрызла — не вышло. Люди не в состоянии позаботиться о себе и ближнем, что уж говорить о городах. Неспособность к мирному разрешению, уклонение от установок и сплошные противоречия — главные составляющие смертных личностей. А вытекающие — недостаток продовольствия, борьба за территории и разруха — лишь незначительная часть пагубных факторов для таких, как она. Для таких кто заключен в кандалы обстоятельств и зависит от жалкого населения с самого появления на этом дрянном свете.       Хруст жухлой травы оборвал нить внутреннего монолога. Пришлые пальцы воздушно мазнули запястье, щекотнули кисть и мягко стиснули ладонь, обнажив ощутимо разогнавшийся пульс.       — Вновь разутая выскочила? — промурлыкала нежная усмешка при фоновой трели сверчков в объятиях потухших просторов.       — Нерсес, — тихо и не отвлекаясь от сельского пейзажа, обратилась Алёна, — Ты же понимаешь, что однажды я перестану быть такой, какой вы все привыкли меня видеть?       Замерло густое молчание. Улетучилась лёгкость шафранного взгляда. Невидимый лоскут тепла отпрянул, когда Нахичевань расслабил руку.       — Послушай, — начал аккуратно подступаться он, — Они правильно поступают. Нужно предотвратить прорыв в низовье Дона и защитить тебя.       — Но меня не нужно защищать! — первый раз за всё прошествие она посмотрела на собеседника, — Мы сами в состоянии отстоять.       — Алёна…       — У Таганрога ничтожные военные силы. Он не выдержит!       — Ты в него не веришь?       — Я в людей не верю.       — «Русские не сдают своих городов», — серьёзно цитировал Нерсес слова военного губернатора Таганрога на требование сдать флот и вывести из него войска. Ростов насупилась еще пуще. Сжала болотную ткань платья кистью с покрасневшими костяшками и бросила небрежное:       — Значит, ты бы сдал?       — Что?       Обуздав в сознании тревожный шепот, она спешно осеклась. Чёрт.       — Прости, я на взводе, — попыталась кротко оправдаться, вразумив национальность Нахичевани, — Относилась бы непосредственно к Области Войска Донского, было бы проще в этом плане.       — Выходит, то был не вздор…       — А в моей ситуации другого выхода нет. Так почему бы не оступиться? Возведу в абсолют свой благоухающий эгоизм, подобно тем алчным тварям! Малость ведь по сравнению с тем, какую бесовщину трактуют они, в корне не заботясь о морали и потешая этим своё безобразное эго!       В безмолвном накалившемся мраке они долго взирали на Чалтырскую равнину. Ответа не следовало, и Алёна уж собралась возвращаться в хату, как Нерсес протянул ладонь и провёл по её щеке подушечкой большого пальца. Медленно заправил длинную волнистую прядь за ухо и произнёс:       — Я полюбил тебя не за облик. Потому, ежели бытует мнение повлиять этим на моём решение, то полноте, Im arev, — строгость в выражении лица подтвердила озвученный вердикт, — Хоть голову своей шашкой снеси, рядом останусь.       И, расширяя площадь сладостного жара, уверенно прижал к своей груди. Алёна не противилась. Устало прикрыла глаза и приняла поглаживания. Вслушиваясь в ночную тишину и биение пульса, всё трепетнее возвращалась к последним словам. Им беспрекословно хотелось верить. И она поверила.