О бедных зверюшках замолвите слово

Артур Абрахам Хеллсинг, по воспоминаниям любящей дочери, госпожи Интеграл Файрбрук Уингейтс Хеллсинг, был не самым лучшим отцом. Он принадлежал к породе важных сановных родителей, что с рождения вверяют детей нянькам и отвлекаются от государственных забот, лишь когда в пять лет требуется передать чадо от нянек гувернанткам, а в семь – отдать в неласковые руки наставников закрытой школы. После этого о детях они вспоминают в двух случаях: когда тем приходит время отправиться в университет и когда имена отпрысков начинают мелькать на страницах светской (или криминальной) хроники. Артур Хеллсинг был вечно занятым родителем, вспоминающим о существовании дочери лишь в том состоянии подпития, когда уже тянет делиться мудростью прожитых лет, но ещё нет желания перекладывать тяготы собственной жизни на плечи собеседника. И ещё третьего мая (эта дата в его настольном календаре была помечена тремя красными вопросительными знаками) в день рождения Интегры. Собственно, за те прекрасные моменты, когда почтенный папенька приходил в благодушно-расслабленное состояние, Интегра его и любила. Хотя бы потому, что тогда он пытался заниматься её воспитанием, рассказывал истории из насыщенной событиями жизни (лет до восьми после таких историй Интегра просыпалась в поту, слезах и на несколько подмоченных простынях, а потом ничего, привыкла) и всячески прививал уважение к роду Хеллсингов. Вот так всё и началось. Первые воспоминания Интегры Хеллсинг относились к пятому году её жизни. Это было прекрасное время, омраченное разве что мелкими неприятностями с правописанием у юной госпожи Хеллсинг, ну и ещё рыбами. Вернее, рыбками. За пару дней до третьего мая сэр Хеллсинг взглянул на календарь, ужаснулся неумолимому бегу времени и получил суровое внушение от отцовского долга, напомнившего ему, что нужно хоть раз выбрать подарок для крошки дочери самому, перестав сваливать это на исполнительного Уолтера. Сэр Хеллсинг пометался по кабинету, сгрыз до фильтра три сигареты (не зажигая их), и пришёл к выводу: ребёнку нужно домашнее животное. Во время какого-то дальнего перелёта Артур Хеллсинг вычитал в попавшемся под руку журнале, что забота о братьях наших меньших положительно сказывается на детях. Чувство ответственности развивает, опять же. А наследнице его дела полагалось быть ответственной. В общем, и ребёнок, и домашнее животное были заранее обречены друг на друга. Третьего мая в особняк доставили огромный аквариум с яркими тропическими рыбками. Восхищению малышки Интегры не было предела – она с восхищенным писком металась вокруг огромного стеклянного куба и тыкала пальцем в стекло. Увидевший, наконец, перед собой не орущий красный комок с белым хохолком волос, а вполне человекообразное существо с двумя белыми косичками, способное на связную и понятную людям речь, сэр Артур прослезился и изволил пару раз обойти аквариум. А потом (бокала после третьего чего покрепче) даже придумал историю про большое и дружное рыбье семейство, состоящее из рыбки-мамы, рыбки-папы, рыбок-детей и всевозможной рыбьей прислуги, занятой в аквариуме своими нехитрыми рыбьими делами. Счастье юной леди Хеллсинг длилось не долго. На седьмой день с рыбами произошла неприятность. Хотя по меркам любимых детских сказок Интегры её можно было считать почти хэппи-эндом – рыбы всем большим семейством в один день переселились в иной, лучший мир. И рыбка-мама, и рыбки-дети, и даже рыбка-садовник с рыбками-телохранителями. Она так и не поняла, то ли рыбы переели (добрая девочка Интегра не поскупилась на корм, пожалев несчастных, голодных рыбок, живущих в мокром и холодном аквариуме), то ли папин табак, который Артур начал стряхивать в воду, не пошёл им на пользу. Из их гибели сэр Артур постарался сделать урок для дочери. Он устроил домашним любимцам похороны, каких удостаивался не всякий член палаты лордов. С выносом хладных рыбьих тел в красивом ящичке из-под сигар. С траурным шествием, состоявшим из самого сэра Хеллсинга, наряженной в чёрное платьице и шляпку с вуалью Интегры, Уолтера с последним рыбьим пристанищем, и гувернантки. И даже с настоящей братской рыбьей могилой, разместившейся под яблоней и помеченной простым деревянным крестом из двух палочек. Как выяснилось впоследствии, к тем яблоням Интегре предстояло торить дорожку не один год. Интегра пребывала в трауре почти неделю. К счастью, детская память коротка и вскоре о трагической судьбе рыбьего семейства напоминал только пустой аквариумный куб. Однако стоять без дела ему довелось не долго – дядя Ричард привёз единственной племяннице красивую черепашку. Черепашка заняла вакантное место домашнего любимца. Ах, какой она была любимицей! Интегра была готова сбегать от гувернантки, чтобы надёргать в саду свежих листьев одуванчика и скормить их ненасытной рептилии. Ещё черепашка умела прятать под крепкий панцирь голову, короткий хвостик и ноги. И гладить её было очень здорово. Но недолго. До отмеренных ей тридцати лет черепашка не дожила каких-то двадцать девять. И окончила свою жизнь под сапогами поднятых по тревоге (проник в особняк один гремлин) вояк. Интегра вновь лишилась любимца, сэр Артур – ещё одного ящика из-под сигар, а под яблоней появился новый деревянный крестик. Сэр Артур из того случая урока не извлёк. Потому что потом был кот. Вернее, котёнок. Он прожил в особняке почти три месяца, это можно было считать рекордом продолжительности жизни для домашнего зверья семьи Хеллсингов. Почил котёнок по нелепой и страшной случайности и смертью своей героически спас маленькую хозяйку. Дело было в том, что в одну далеко не прекрасную ночь штатные демонологи из-за ошибки в ритуале упустили в подвалах что-то жуткое, и оно, ввинтившись в потолок, пройдя сквозь каменную кладку двух этажей и каминную трубу, оказалось в спальне хозяйской дочери. К счастью, Интегра уже тогда неплохо бегала даже в потёмках, а дух был неразборчив в еде и легко отвлёкся на более доступную, отчаянно шипящую добычу, предпочтя её истошно верещащей и быстро бегающей. Останки котёнка прикопали уже привычно – место его последнего пристанища пометили очередным крестиком, а Интегра переехала в восточное крыло, подальше от рабочих помещений. История на этом не закончилась – спустя пару ночей маленький мёртвый котёночек вернулся к хозяйке, перемазанный землёй и уже немного червивый. На следующее утро яблони удобрили его прахом, а Интеграл Хеллсинг ещё два месяца провела под наблюдением специалистов по немёртвым формам жизни и одного хорошего детского психолога, начисто лишившись воспоминаний о жутком случае. Ещё были лебеди. Они были, в общем, не виноваты. Их подарила, ни много ни мало, сама Елизавета Вторая. Интегра кормила лебедей белым хлебом и мечтала о том, как здорово будет любоваться птенцами, робко выплывающими из камыша. Лебеди прожили недолго и встретили воистину мученическую смерть: их застрелили во время ночного обхода, приняв за привидений – нередких гостей в особняке Хеллсингов. На чём кончились прижизненные злоключения питомцев и начались посмертные – охранники оценили тушки раскормленных птиц и пустили их на суп. Результатом стали сразу три события: пересмотр системы охраны режимного объекта, проверки снабжения его же, а также тайный визит сэра Хеллсинга к таксидермисту. Два лебединых чучела торчали посередь пруда ещё лет десять, радуя глаз незнакомых с их печальной судьбой гостей и печаля Интегру – рассказывать Королеве о постигшей их участи было выше сил сэра Хеллсинга. На восьмой день рождения отец подарил Интегре щенка борзой. Это было безмерно милое, мохнатое и непроходимо тупое создание. Впрочем, Интегра его любила. Недолго, правда, любила. И очень горько плакала, закапывая в саду под яблоней, рядом с рыбьей и прочими могилками, картонный ящик: в нем на пятый день упокоились останки питомца, раскатанного по асфальту дядиным Мерседесом. Дядя Ричард хотел подарить взамен другого щенка, но Интегра очень серьёзно попросила его этого не делать. Дядя просьбам внял и с тех пор ограничивался фарфоровыми собачками. То ли по простоте душевной, то ли извращенно издевался. Мытарства леди Хеллсинг и её питомцев на этом не закончились. Иногда дальние мамины родственницы – не то бабушки, не то тётушки – порывались одарить леди Хеллсинг какой-нибудь зверюшкой. Хомяком, кроликом или морской свинкой. Певчей птичкой или сухопутными улитками. Заканчивалось это всегда одинаково. И, в общем… Тропинка к яблоням к тому времени была уже неплохо протоптана. Потом была ещё лошадь. После неё стало ясно – на домашних питомцах Хеллсингов лежит какое-то хитрое проклятие. Иначе судьбу лошади объяснить было трудно. «Лучше бы деревянную подарили, что ли», – решила наследница рода Хеллсингов, хладнокровно прикидывая на ещё вполне живом звере, поместится ли лошадиный труп на «кладбище домашних животных» под яблонями. Провожая обгоревший лошадиный череп и пару позвонков в последний путь, Интегра мрачно воображала, как заведёт себе ничем не убиваемых тараканов. И на особняк сей же час свалится какой-нибудь Боинг, выполняющий вечерний рейс в Данию, погребя под собой даже этих живучих тварей. В двенадцать лет ставшая внезапно единоличной хозяйкой особняка, активов семьи Хеллсинг, пары поместий во Франции и одного вампира, Интегра здраво рассудила, что немёртвые, по сути, очень удобные в содержании питомцы. Они не имеют привычки носиться за машинами с глупым звонким лаем. И раскатать их по асфальту можно разве что бронетранспортёром. Они не дохнут от табака в воде. Их сложно застрелить с похмелья, устав слушать мерзкое чириканье из клетки. Они не наедаются яда в саду и не травятся несвежим салатом. Плохо горят в огне, а если им отсечь голову – она нередко прирастает на место. И, в конце-то концов – вампир уже мёртв. Второй раз с ним ничего произойти уж точно не может – именно так и решила Интегра Хеллсинг, «заведя» ручного вампира. Как же она ошибалась.