***
Терпкий вкус одуванчикового вина разбивается о горечь треснувшей губы. В Мондштаде всегда тепло, всегда нежные ветра и запах цветов — и в Мондштаде Итэра всегда преследует тихий, осторожный, как поступь, звук лиры, который касается его слуха каждый раз, стоит ему только закрыть глаза. В Мондштаде слышны стук ботинок о каменную кладку, скрип мельниц и смех людей в таверне; в Мондштаде солнце всегда красное, почти розовое, и скрывается за горизонтом неохотно и медленно; в Мондштаде Итэру, как бы хорошо ему ни было, всегда хочется в Ли Юэ. — Ты знал, что все люди, обладающие Глазом Бога, когда-нибудь вознесутся в Селестию? Нет, Итэр не знал, но ему интересно — ему интересно всё, что он может постичь в этом мире, всё, что он может забрать с собой — что, как не воспоминания, как не знания, не истории, скитающиеся по территория мира, как и он сам? Возможно, когда-нибудь он тоже станет чьей-то историей, и память о нем тоже станет своеобразным путешественником, единственным, чему позволено будет остаться здесь. — Я почти ничего не знаю о Селестии, Венти. Расскажешь? Расскажи мне. Расскажи, чтобы я мог остаться, чтобы мог побыть здесь подольше. Расскажи, чтобы мой уход с вашего мира не казался таким близким. Люмин, сидящая справа от него, прижимает ладонь к щеке и улыбается, устало, но искренне, потому что кому, а ей точно не стоит труда отправиться дальше к звёздам — она никогда не привязывается к вещам и к людям, только бережно хранит их в памяти, как сухие цветы, которые прячут в самых дальних страницах книг. Она перебирает их, но не печалится и не скорбит, и она никогда ни о чем не жалеет. Его смелая, отчаянно смелая Люмин, его оплот, его корабль, а он её якорь, который вечно цепляет её за дно. Они бы уже давно отправились дальше, если бы Итэр не был таким сентиментальным. — Люди с элементальными стихиями считаются посланниками Архонтов, достойными перорождения в мире выше, — начинает Венти, и звуки лиры в голове Итэра звучат печальнее, когда он прикрывает глаза, вслушиваясь в мягкий, вкрадчивый голос. — Как сами Архонты перерождаются после смерти, так и люди, избранные Богами, могут вернуться в Тейват со своими воспоминаниями. В Селестии их встречают два Высших Архонта и благословляют их дальнейший путь касанием пальцев ко лбу. Венти прижимается ладонью ко лбу Итэра, замедляется, будто в нерешительности, но, улыбнувшись, чертит на его коже линию указательным и средним пальцами. То же самое, спустя мгновение, проделывает с Люмин. Итэр непонимающие замирает, когда Венти, как ни в чем не бывало, отворачивается к своей кружке, игнорируя их повышенное от таких действий внимание. — Я, конечно, не Высший Архонт, но тоже хотел бы благословить ваш дальнейший путь. — Почему именно так? — спрашивает Итэр, не в силах скрыть внезапной дрожи, охватившей всё его тело от головы до ног, когда он думает о том, что хочет попросить о благословении Чжун Ли, и Люмин выпрямляется, скрещивая на столе руки. — Я слышала, что раньше Боги никогда не разговаривали друг с другом, а только касались. Возможно, это правило до сих пор есть в нынешней Селестии. — Это так, — снова улыбается им Венти, чуть склонив голову, и Люмин довольно жмурится. — До современного тейватского и до старого архонтского Боги, что проживают в Селестии, общались языком прикосновений, боясь нарушить благословенную тишину мира. Так они становились ближе друг к другу, что предотвращало возможные конфликты, и так они признавались друг другу в любви. — Боги Селестии любят? — Все Боги любят, Итэр, — с озорной искрой фыркает Венти. Звон лиры становится громче, а запах вина кружит голову так сильно, что Итэру начинает казаться, будто он чувствует аромат горячего песка и камней Ли Юэ и касается их солёной от морской пены ладонью. — Просто некоторые не умеют этого показать. Итэру кажется, что он тоже не умеет. Он хочет спросить, как признаются в любви Высшие Архонты, но почему-то тушуется, не может заставить себя говорить, как будто одуванчиковое вино давит ему на горло. Итэр коротко кашляет. Люмин смотрит на него, и он всё понимает — понимает, как и всегда. Он откладывает неизбежное и всё отчаяннее цепляется за то, что успел здесь приобрести. И за то, что не успел, но очень сильно хотел. Следующей и последней их остановкой был Ли Юэ.***
Они сидят на одной из отвесных скал, с которых видно весь город и бескрайнее море, окрашенное золотом — в Ли Юэ солнце яркое и белое и слепит глаза, когда на него смотришь; в Ли Юэ пахнет солью и деревом, травами и книгами; в Ли Юэ Итэр не слышит струн печальной лиры, прощающейся с ним, но слышит ровное дыхание рядом — дыхание, что для него много красивее звуков всех миров, в которых он когда-либо побывал. В Ли Юэ, как бы Итэр ни хотел отправиться дальше на поиски дома, ему казалось, что он его уже нашёл. И что снова потеряет, если отправится дальше. — Люмин сказала, что Венти поведал вам историю о Высших Архонтах и языке прикосновений, — замечает Чжун Ли, смотря вдаль, и Итэр переводит взгляд с моря на его руки в тёмных перчатках, упирающиеся в зелёную траву и острые камни на самом краю скалы. Сердце щемит от боли, когда он думает, что скоро отправится дальше. — Так и есть, — наконец произносит он, толком не собравшись с мыслями, снова отворачиваясь, и лёгкие его вдыхают чистый горный воздух, запах горячего песка, запах мира, который стал ему родным. И не только мира. Чжун Ли рядом тихо вздыхает. Итэр опускает глаза на Ли Юэ, на город — где-то там с друзьями прощается Люмин, как всегда точно и тонко почувствовавшая, что им с Чжун Ли нужно побыть наедине. Она всегда всё знает лучше него. — Венти нас благословил. Это было очень тяжело, если честно, потому что ощущалось, как прощание. Я не люблю прощаться. — Благословение Высших Архонтов на новую жизнь тоже не даётся легко, а прощание лучше молчания, — произносит бархатисто Чжун Ли, и Итэр чувствует кожей его вибрации в голосе так, будто он дотрагивается до него пальцами. Ему бы хотелось, чтобы это было так. Если бы Чжун Ли попросил, он бы остался. Но Итэр знает, что он не попросит. Никогда бы не попросил, даже если бы очень сильно хотел. Сегодня их с Люмин последний день в Тейвате. Последний день, чтобы сказать всё, что за всё это время накопилось в душе. Итэр не умеет объяснять. — Да? — Конечно, — Чжун Ли касается ладонью вороха мелких камней. — Ведь это одновременно конец старого и начало нового. Со всеми имеющимися воспоминаниями, но скрытыми на самых дальних уголках сознания. Всегда тяжело идти дальше. — Всегда тяжело идти дальше… — шепчет, повторяя, Итэр и поворачивается к Чжун Ли, встречаясь с его светлыми, золотыми глазами, обведенными резкой оранжевой линией. Солнце Ли Юэ. — Прости мне мою наглость, Чжун Ли, но я бы хотел, чтобы ты тоже благословил наш путь. Даже если на самом деле это неправда. Даже если на самом деле это никогда не сработает. Итэру важно, чтобы между ними осталась ещё одна нить, хоть какая-нибудь, что будет вечно связывать его с Ли Юэ и Тейватом — даже если нет никакого благословения, Итэр хочет в него верить. Чжун Ли медлит. Так, кажется, долго, что Итэру начинает казаться, что сменяются дни и ночи, пока они сидят на этой отвесной скале, смотря друг на друга и боясь шелохнуться. По крайней мере, Итэр боится. Он чувствует трепет. И любовь. И острую, горькую боль от скорейшего расставания. Попроси меня остаться, Моракс. Попроси меня, и я останусь здесь навсегда. Но он не просит. Только тянется к нему ладонью, медленным движением очерчивает большим пальцем лоб, убирая челку. Это не похоже на то движение, которое делал Венти, но Итэр боится нарушить это мгновение даже дыханием, поэтому молчит. У Чжун Ли сосредоточенное лицо, серьёзное, не выражающее эмоций, но, кажется, треснувшее на моменте касания ладони к коже. Чжун Ли касается второй рукой его плеча, ведёт выше по шее, едва ощутимо, как гладит через воздух, и Итэр боится закрыть глаза, боится упустить и секунду того, что происходит между ними. Чжун Ли наконец дотрагивается до его лба двумя пальцами, а затем, второй ладонью, что оставалась на шее, чуть сжимает его подбородок, наклоняясь и целомудрено целуя в лоб, туда, где коснулся благословением Высших Архонтов. Итэр перестаёт дышать. — Я слишком стар, раз всё ещё помню этот язык, — шепчет он еле слышно, остранившись, но всего на несколько сантиметров. Итэр преданно заглядывает ему в глаза. — И что ты сказал? — Я сказал… — Чжун Ли улыбается. — Я сказал: «Пусть твой путь освещают звезды и луна, и пусть небо на твоей головой всегда будет открыто для твоего сердца». Я сказал… — он медлит, но Итэр упорно ждёт. — «…в каком бы мире ты ни находился, я буду смотреть на небо, ища твой взгляд, и знать, что откуда-то ты тоже смотришь на меня». У Итэра всё внутри обрывается. Ему всё ещё больно и всё ещё нужно идти. Но он улыбается сквозь слезы, скопившееся в уголках глаз, потому что Чжун Ли смотрит на него своими глазами, похожими на солнце Ли Юэ, а Итэру не приходится щуриться, чтобы посмотреть в ответ. И потому что он всегда будет смотреть на звёзды. — Я буду смотреть, — обещает Итэр, прижимаясь щекой к ладони, обернутой перчаткой, и закрывая глаза. Он не будет думать о том, что будет дальше. Не будет, потому что, сколько бы он ни оттягивал неизбежное, всегда найдётся тот, кто будет столько же сентиментальным, что и он. Не будет, потому что у них есть ещё несколько мгновений в объятиях друг друга. Он не будет грустить, потому что язык, существовавший до современного тейватского и до древнего архонтского, есть до сих пор. А значит, будет и через сотни тысяч лет. И когда он поймёт его, он вернётся, чтобы рассказать Чжун Ли, как сильно по нему скучал. А сейчас Итэр совсем не умеет объяснять.***